5 марта 2023 года в формате Zoom-конференции состоялась 85-я серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». Стихи читали Анастасия Филатова и Санжар Воробьёв, разбирали Юрий Казарин, Руслан Комадей, Ирина Чуднова, Мария Мельникова и другие. Вели мероприятие Борис Кутенков, Григорий Батрынча и Андрей Козырев.
Представляем подборку стихотворений Анастасии Филатовой и рецензии Марии Мельниковой, Ольги Балла, Григория Батрынчи, Руслана Комадея, Юрия Казарина и Бориса Кутенкова о ней.
Видео смотрите в группе мероприятия.
Обсуждение Санжара Воробьёва читайте в этом же выпуске «Формаслова».
Рецензия 1. Ольга Балла о подборке стихотворений Анастасии Филатовой
Стихи Анастасии Филатовой в своём большинстве тихие, осторожные на всех уровнях — от фонетики до почти неявных, мягких, замедленных — медитативных ритмов. Это, кажется, принципиальная позиция: не спугнуть и не нарушить резким движением живого. Живо, хрупко и печально для неё всё (то есть жизнь и хрупкость = ненадёжность = недолговечность оказываются едва ли не синонимами): таковы и последние цветы, просящие на хлеб и отдающие себя за бесценок, и болеющий (явно обречённый — ведь бубонной чумой!) кленовый лист, и листья, нуждающиеся в собственном доме, и сама земля, моментальная, как мыльный пузырь (при всей справедливости высказывания о ней в соответствующем стихотворении оно всё-таки кажется излишне прямолинейным: то, что многотонные гусеницы уничтожают землю, слишком очевидно). Мотив обречённости именно земли, одушевлённой, с буквально человеческим лицом (оборот «щека земли» встречается дважды в небольшой подборке) здесь — из настойчивых, в последнем тексте подборки он возвращается: земля, готовая, кажется, к гибели, уже поцелованная смертью, в пощёчинах, «велеречивое тело своё оплакивает», «стоит <…> разбитая и раздетая» и лишённая нежности.
Вообще автор — несомненно сильный на уровне непрямых указаний — не раз поддаётся соблазнам практически прямого высказывания: так происходит, например, и в сложно и интересно устроенном стихотворении «сегодня большой ветер…» (которое, раскручиваясь, начинает в конце концов ломать, разворачивать, размётывать в разные стороны конвенциональные структуры речи: «тут вообще (полу) (то́ ли) (чу) (ну)»; а ещё в нём есть интересный окказионализм «домить» и сочнейшая в своей осязаемой точности строка «и всё егозит на щеке земли дуболомным слепнем»). Но перед этим автор практически напрямую объясняет, что хочет сказать, раскрывает все карты: «мне страшно <…> потому что тут нет ничего тайного и надёжного / как внутренний недостижимый завиток раковины». Не надо так, читатель должен сам догадываться 🙂
Незащищённость, уязвимость и обречённость тут, кажется, одно из основных текстообразующих чувств (может быть, основное; это же в конечном счёте одно чувство), автор не устаёт указывать на него разными средствами. Человеку (лирической героине) даже дома страшно от бушующего на улице ветра; ей лишь «еле-еле можно укрыться» ненадёжной одеждой из гипсовых слов; в конце концов за героиней «пришли» — и неважно даже, кто и откуда, важен сам факт обречённости, на которую указывают, по-моему, сами времена глаголов в этом тексте. Он начинается с будущего — «я буду стоять…», потом — тонкая перемычка настоящего, которому достаётся всего две строки: «На мне одежда из гипсовых слов…» — и, наконец, всё обрушивается в прошлое: «…пришли, сказали взять самое необходимое…» — которое отличается от всех остальных времён, как известно, своей неотменимостью. Явно неспроста здесь трижды (!) на один небольшой текст повторяется слово «маленький»: «…маленьких слов», «маленькая неспящая фигура женщины», «…слова <…> маленькие».
Это стихотворение вообще отчего-то видится мне программным, формулирующим позицию, из которой автором ведётся поэтическая речь. Оно, кстати, очень кафкианское — не по форме высказывания, но по мировидению, по типам ситуаций: никто не коснётся «маленькой неспящей фигуры женщины» «из деликатности и страха быть наказанным»; за героиней, как в «Процессе», приходят неотвратимые неизвестно кто неизвестно откуда, и она даже не сопротивляется, понимая / чувствуя, что имеет дело с (многократно её превосходящими) силами судьбы.
Шагом в сторону от этого (ну не то чтобы прямо культивируемого. но внимательно проживаемого и наблюдаемого) само- и мироощущения (и именно поэтому связанным с ним) кажется стихотворение «Быть женщиной из Мазери…» — примерка в воображении героиней на себя другой, иначе устроенной жизни (такой созерцательницы из надёжно устроенного традиционного общества, близкого скорее к природе, чем к культуре с её условностями). Возвращение к нему происходит, впрочем, уже в следующем стихотворении подборки, начинающемся указанием на лишённость («без крови без вина и без подруг») — чего? — типовых признаков витальности, надёжной встроенности в жизнь (её лишены даже те, кого здесь нет, кто упоминается в связи с собственным отсутствием! — подруги на «тонких ножках», «барачные», в «дешёвеньких сапожках»). Здесь мы видим указание и на выбитость из общепринятых ритмов существования («встаю за полдень») и типовых практик («пишу слова / на стенах»); с деревьями у героини контакт получается явно лучше, чем с людьми («сижу вась-вась с верхушками деревьев»), но даже тут с ветки капает не как-нибудь, а «жалко». В следующем тексте подборки собственную «песнь» героиня-повествовательница (которую, конечно, не будем всецело отождествлять с автором, но отказать в связанности им тоже невозможно) объявляет «недужной».
Автор прекрасно чувствует слово, находит нетривиальные лексические решения («лучеокую», «сенокосным пайком бытия», — говорится в наиболее упругом, энергичном тексте подборки). Но из влекущего её не то что тематического, но интонационного круга несомненно стоит выбираться — расширять интонационный диапазон. Потенциал, безусловно, есть.
Рецензия 2. Мария Мельникова о подборке стихотворений Анастасии Филатовой
Мир, изображаемый Анастасией Филатовой, прорисован ясными, твёрдыми линиями. Хотя и нарочито тонкими.
Технически стихи Филатовой нельзя отнести к жанру «религиозной поэзии», однако по духу, по эмоционально-философскому наполнению они чрезвычайно христианские. Сила и слабость здесь соседствуют так тесно, что практически сливаются, подпитывая и поддерживая друг друга — или словно кружась перед наблюдателем в стремительном танце.
последние цветы осени просят на хлеб
за бесценок себя отдают
— это практически достоевский надрыв. Однако за ним немедленно следует новый кадр:
у храма козьмы и димьяна
дыханье стоит у губ
Храм живёт, дышит своими прихожанами, пусть дыхание это и затруднено на холоде. И значит, трагедия цветов — всё же не вселенская трагедия. Далее тема растительной жизни и смерти получает продолжение:
кленовый лист болеет
по-моему бубонной чумой
— страшный образ, даже если списать «диагноз» на излишнюю впечатлительность наблюдателя. Но за пугающей миниатюрой немедленно следует глобальная картина утешения:
у листьев есть дом:
маленький короб большого тепла
и земля
Анастасия Филатова грамотно применяет к поэзии технику психотерапии. В третьей, заключительной части описываемого стихотворения игра с расширяющимся кадром продолжается — пространство становится ещё больше, эмоциональная планка — ещё выше.
мыльный пузырь — земля
изящная шутка богова
но если пустить по ней гусениц многотонных
не выдержит кожица тонкая
закончится красота
Несмотря на всю амбивалентность подбираемых автором слов, трудно — особенно в 2023-м году — представить себе человека, который, читая эти строки, не подумает о мировой войне. Но тут апокалипсис лопается:
легкий хлопок и мыльная пыль на щеках удивлённого Бога
Это всё-таки было мыло. И гусеница всё же была не бронированная. И Бог, при всём могуществе в рамках созданной им вселенной, всё-таки был дошкольного возраста. Читателю остаётся надеяться, что демиург, выдувший тот, другой шар, — старше и ответственнее.
Оптика Анастасии Филатовой вообще устроена так, что человек без проблем «умещается в один кадр» с целой планетой, охватывает её взглядом. Правда, это вовсе не взгляд героического покорителя пространств и победителя препятствий. Лирические героини Филатовой — люди скромные, жаждущие герметичности и защиты в неустойчивой вселенной:
когда такой дождь я думаю:
мне страшно домить тут
потому что тут нет ничего тайного и надёжного
как внутренний недостижимый завиток раковины
тут нет прямого отражения
тут вообще (полу) (то́ ли) (чу) (ну)
и всё егозит на щеке земли дуболомным слепнем
И похоже, самым надёжным предметом для героинь Филатовой является слово. Неологизм, метафора, просторечие, неброская примета жизни или просто что-то крошечное и изящное — «сад, шёпот, за́меть, ось». Немагическое, невластное, кажется, это слово, как котёнок или щенок из мема, вынуждено «объяснять свою маленькость» окружающему миру — но оно справляется, в его «маленькости» и заключается его жертвенная мощь. Слово-кроха словно бы парадоксально разрастается, не разрастаясь. Оно становится вещью первой необходимости, которую героиня берёт с собой в момент катастрофы, превращается в одежду — скудную, но торжественную. И наконец, говоримое ставится говорящим — сама рассказчица обращается экспонатом музея простых фигур и маленьких слов. И экспонат этот явно не памятник женской ипостаси Акакия Акакиевича и не манекен для битья. Хрупкость его иллюзорна, трогать его разрешается, и главная характеристика скромной женской фигурки — «неспящая». Может быть, это оберег?
«Magnum opus — недужная песнь моя» — так называет свою речь героиня, заставляя снова вспомнить о листе, болеющем, «кажется бубонной чумой», но при этом обладающем пристанищем, которого нет у иных людей.
Рецензия 3. Руслан Комадей о подборке стихотворений Анастасии Филатовой
Миры Анастасии Филатовой округлы: в них нет вещей, что травмируют и разрушают, создают острые обломки. А если эти обломки и пытаются проявиться, то приглушаются, размягчаются.
Мир изнутри перекатывается от малых деталей к огромному, универсум разглядывает сам себя на разных уровнях, от ничтожного до всеохватного.
мыльный пузырь — земля
Это натурфилософия вещей и частиц: они узнают в отражениях друг друга то более малое, то бесконечное. Никто не одинок, каждый отзеркален в другого и оттуда в общность.
Слова — мельчайшие, первичные элементы бытия, начальные кирпичики мира. Пока они готовы принимать в себя не только смыслы, но и материальную тяжесть, и хрупкость вещей, и нежность эмоций. Слово ещё не определилось и не ушло окончательно только в языковое бытование. Оно помогает вещам находить друг друга, отражать друг друга яснее, любимее.
Я буду стоять в музее простых фигур и маленьких слов.
Слово позволяет себе не понимать себя, но принимать другого, не различать своё и чужое, бесплотное и увесистое. Поэтому и может поделиться «сенокосным пайком бытия» с другим словом. В этом примере слова в забвении друг друга смыкаются в смысловой неразличимости — потому что каждое из трёх относится к разным регистрам языка.
Универсум/общность/округлость подведены под купол божественного. Но оно не христианского толка, как может показаться. Это та давняя форма монотеизма, где ещё удерживается присутствие Бога в каждой из малых частиц, удерживается не как воспоминание, а как внутреннее сияние, выступающее наружу умением отражать, перенимать, разглядывать. Быть рядом.
За кромкой божественного присутствует культурное: эхо культуры всё время долетает до текстов, просачивается, но остаётся между, сохраняя свою если не инородность, то иномирную хрупкость и неловкость.
Следы культуры обрывочны, их значения смещены, иногда утрачены, иногда они яркими камешками оказываются в текстах, но в однородность вещей, отражающихся при этом по-разному, так и не превращаются.
Даже «Любовь к трём апельсинам» звучит с той стороны, её звуки тоже стали словами, и стихотворение не понимает, что было музыкой раньше.
Когда за мной пришли, сказали взять самое необходимое
потому я взяла только слова, и то, как оказалось
маленькие:
сад, шёпот, за́меть, ось
ещё одно — скользящее — мимо
и ещё — похожее на любовь
к трём апельсинам
Это хрупкая поэтика рухнет, если элементы начнут узнавать друг друга яснее, знать, какие границы нарушать, а какие сохранять, что усиливает, а что ослабляет друг друга, что божественное, а что — тёмное. Не надо, не узнавайте.
потому что тут нет ничего тайного и надёжного
как внутренний недостижимый завиток раковины
тут нет прямого отражения
тут вообще (полу) (то́ ли) (чу) (ну)
и всё егозит на щеке земли дуболомным слепнем
Рецензия 4. Григорий Батрынча о подборке стихотворений Анастасии Филатовой
Анастасия Филатова в своей подборке предстаёт поэтом с тонко очерченным, стабильным и сформированным голосом. При всём при том в голосе этом как будто бы нет уверенности — кажется, что в стихах Анастасии некая «пунктирность», наличие на каждом стихотворении полупрозрачной вуали, за которой чётко проглядывается только силуэт, это «не баг, а фича». В сформированности, как ни странно, и заключается главный конфликт подборки — есть ощущение, что стихотворения требуют из этого голоса некоего выхода, разрешения его во что-то большее.
Можно обратить внимание на встречающийся в текстах несколько заигрывающий «перебор слов» — «тут вообще (полу) (то́ ли) (чу) (ну)»; «сад, шепот, за́меть, ось / ещё одно — скользящее — мимо»; «встаю за полдень и пишу слова / на стенах / парки — трубы — терпкость — рук». Автор явно находится в поиске, и поиск этот происходит чуть ли не в реальном времени, на глазах у читателей. Показателен также момент: «кленовый лист болеет / по-моему бубонной чумой». Именно «по-моему», не «точно» или «конкретно», а «по-моему». Создается ощущение то ли уже законченной, то ли ещё нет, скульптуры, на которую мастер накинул шёлковое покрывало, чтобы под ним было непонятно, завершена ли уже работа или ещё в процессе.
Несмотря на общее ощущение цельности, сформированности, автор явно пытается обратить внимание читателя на то, что цельность эта иллюзорна, внутренний мир автора противится «застыванию», боится его. В некоторых местах об этом говорится чуть ли не напрямую: «будет сказано: трогать разрешается / но никто не коснётся / из деликатности и страха быть наказанным».
Мир, создаваемый стихами Анастасии, на первый взгляд состоит из сконцентрированной красоты, но вышеприведённые «переборы слов», которые хочется назвать «выводом наружу авторского внутреннего процесса», превращают полноценную «красоту», которую можно сразу оценить и ощутить во всей её глубине, в некую «красивость», в которой есть смущение, недосказанность, лёгкое трепетание, полудвижение слегка подергивающихся век. Такую «красивость» читатель, или, если говорить абстрактно, воспринимающий, должен достроить до красоты сам, чтобы ощутить её целиком, «уловить намёк», скажем так.
Достижение «красивости», правда, получается очень парадоксальным. Как будто бы вместо намёка — легкого дуновения ветерка, колыхающего вуаль, Анастасия стоит рядом и сама на эту вуаль дует. Самое смелое, на что в данный момент способен автор, — постулация собственной несмелости. «Да, я не знаю, завершена ли моя скульптура, мне страшно снимать вуаль, я не уверена в том, что именно под ней увижу». Конфликт — желание перестать быть «маленькой неспящей фигурой женщины». Страх — «не выдержит кожица тонкая / закончится красота».
Цельным это выглядит потому, что красота не может закончиться. Она тут на самом деле везде, и никакая вуаль не может её по-настоящему спрятать. В каждом своём состоянии: и в статичном кадре, и в движении, и во внутреннем диалоге, и даже в собственном страхе, автор находит красоту, поэтому тексты Анастасии этой красотой дышат. Получается, автор является одновременно и накрытой шёлковым покрывалом скульптурой, и мастером, который стоит рядом и легонько дует на покрывало, чтобы оно колыхалось. Или, например, мимом — «живой статуей», почему-то без стеснения подмигивающей прохожим.
Очевидных продолжения вырисовывается два — либо снять ширму и застыть окончательно, явив миру холодную монолитность античной скульптуры, которой нечего скрывать и нечего стыдиться, потому что именно в таком виде она и была задумана мастером изначально, либо слиться с полотном и начать танцевать, переливаясь разными красками, не стесняясь движения собственного внутреннего потока. Мне кажется, что в будущем Анастасия будет вполне способна эти два состояния комбинировать и менять по собственному усмотрению, как истинный Мастер. В любом случае, за её дальнейшими шагами наблюдать будет очень интересно.
Рецензия 5. Юрий Казарин о подборке стихотворений Анастасии Филатовой
Стихи Анастасии Филатовой талантливы потому, что язык, слово и фраза в них — это не языковые единицы и их комплексы, а иные. В семантике этих единиц поселилась многосмысленность, то бишь концептуальность: «последние цветы осени просят на хлеб / за бесценок себя отдают / у храма козьмы и демьяна / дыхание стоит у губ…».
Здесь красота ищет иной хлеб (у храма!), — и дыхание не становится небом, но стоит у губ потому, что дыхание есть и небо, и хлеб, и небо хлеба, и хлеб неба.
Анастасия Филатова создает то, что мы называем поэзией. Предлагаю автору опубликовать свои тексты в журнале «Урал».
Рецензия 6. Борис Кутенков о подборке стихотворений Анастасии Филатовой
Перед нами поэтика очень чуткого прислушивания, своеобразная реинкарнация пушкинского «Пророка» (о котором мы говорили на прошлом обсуждении в связи со стихами Григория Батрынчи; здесь мы наблюдаем индивидуальную версию этого слышания и дольней лозы прозябанья, и гад морских подводного хода). В процессе прислушивания Анастасия Филатова создаёт очень убедительные метафоры: «на щеке горит поцелуй смерти», «лёгкий хлопок и мыльная пыль на щеках удивлённого Бога», «последние цветы осени просят на хлеб». Что-то сродни важной объединяющей формуле проскальзывает в авторском признании: «я слышу как ходит затутошнее пространство» (характерен окказионализм «затутошнее», этот эпитет отличается и от «нездешнего», и от «закадрового», так как в нём проявлен окказиональный оттенок близости — и в равной мере инобытийности). Читаю и верю, что все эти метафоры не выдуманы, не взяты напрокат, не созданы ради эпатажа, — всё это автор видит, слышит, осязает, обладая талантом синестетической, многое в себя вбирающей метафоры.
Как мне кажется, с этим связана и проблема подборки — она получилась в каком-то смысле самозамкнутой в своём поиске красоты, и это верно отметили сегодняшние рецензенты. Пока что наблюдается стилистическое однообразие: метафора, ещё метафора… На мой взгляд, необходимы пути выхода из этой фиксации: возможно, путь биографического откровения, возможно — нетривиальный лирический герой. Конечно же, поэзии, если чуть перефразировать тыняновскую формулу, закажешь Индию, а она откроет Америку, тут не действуют никакие рецепты. Но верю, что Анастасия Филатова ещё нас удивит, а мы будем наблюдать за талантливым автором.
Подборка стихотворений Анастасии Филатовой, представленная на обсуждение
Анастасия Филатова родилась в 1996 в Ростове-на-Дону, с 2018 г. − студентка Литературного института им. А. М. Горького. Публиковалась в «Актуальной классике», на «Полутонах», в «Лиterraтуре». Проходила стажировку в Ассоциации Союзов писателей и издателей России.
Для кого вся эта красота?
Ведь это мог бы никто не увидеть, и всё равно это было бы так.
Александр Сокуров «Элегия дороги»
1.
последние цветы осени просят на хлеб
за бесценок себя отдают
у храма козьмы и димьяна
дыханье стоит у губ
2.
кленовый лист болеет
по-моему бубонной чумой
у листьев есть дом:
маленький короб большого тепла
и земля
3.
мыльный пузырь — земля
изящная шутка богова
но если пустить по ней гусениц многотонных
не выдержит кожица тонкая
закончится красота
лёгкий хлопок и мыльная пыль на щеках удивлённого Бога
_____________________________________________________
сегодня большой ветер
береза падает в окно
я слышу как ходит затутошнее пространство
и от этого сладко мучительно
когда такой дождь я думаю:
мне страшно домить тут
потому что тут нет ничего тайного и надёжного
как внутренний недостижимый завиток раковины
тут нет прямого отражения
тут вообще (полу) (то́ ли) (чу) (ну)
и всё егозит на щеке земли дуболомным слепнем
__________________________________________________________________
Я буду стоять в музее простых фигур и маленьких слов —
маленькая неспящая фигура женщины.
будет сказано: трогать разрешается
но никто не коснётся
из деликатности и страха быть наказанным.
На мне одежда из гипсовых слов, но такая
что еле-еле можно укрыться
Когда за мной пришли, сказали взять самое необходимое
потому я взяла только слова, и то, как оказалось
маленькие:
сад, шепот, за́меть, ось
ещё одно — скользящее — мимо
и ещё — похожее на любовь
к трём апельсинам
_________________________________________________
{Холст, масло 67х71}
Быть женщиной из Мазери́:
в облачном платье
ногами, в бабу́ши обутыми,
вязнуть в росистой зелени,
головою в полдневном мареве
и зваться Ма́римэ.
Сторожить из ночи глаз
терпеливо, день ото дня
как стареет отец
вдовеет сестра
и кизил покрывает оспой подножье У́шбы.
Ночью же перед сном
заплетая рассеянно волосы
долго смотреть на портрет своей дочери —
прямо в глаза, в самую чёрную точечку,
и запеть вдруг вполголоса
старую песню грузинскую
о земле
__________________________________________________
без крови и вина и без подруг
с раскосыми глазами и
на тонких ножках / таких
барачных агнцев долгопрудных
в резиновых дешёвеньких сапожках
встаю за полдень и пишу слова
на стенах
парки — трубы — терпкость — рук
а после вспомнив что-то / у окна
сижу вась-вась с верхушками деревьев
и жалко с ветки капает в ладонь
***
Вдруг слышу ропот огня — и глаза закрываю
В. Ходасевич
1.
Слышишь — magnum opus —
недужная песнь моя
лучеокую в клетке оставил
без яблок имперских
только кормишь меня
сенокосным пайком бытия
до удушья сердца.
выгну строк самострелы
из строк сухожилий сплетя
тетиву, и стрелу натяну крутобоко
если богово богу, то выпей со мной от огня
не нарушив урока.
2.
На щеке земли
горит поцелуй
смерти
3.
Земля резонирует маршем
пеленается в пепел скорби
аукает агнца: скоро ли
велеречивое тело своё оплакивает
в жилах рассвета стоит она
разбитая и раздетая
нежности — ни буквы, ни ноты
одних пощёчин длинноты
