Галина Ицкович погружается в Андалусию с ее мавританским наследием, фламенко и дворцами, выясняет, шумит ли Гвадалквиви́р, узнает судьбу Еврейских кварталов
Часть I. Андалусия, где скрывается Марокко
— А давай ты поедешь в Марокко и напишешь потом травелог! — говорит мой редактор. Редактор представляет себе путешествие без предварительного резервирования. Куда глаза глядят и желательно по бездорожью.
— А давай мы поедем в нормальный отпуск, куда-нибудь, куда ездят все, и будем фотографироваться на фоне всем известных достопримечательностей! — это муж. У него короткий отпуск. Ему хочется отдохнуть. «Отдохнуть» — это приехать в олл-инклюзив, под пальмы, где туземцы, получив доллар «на чай», осчастливленно целуют нежную ручку дорогого чемодана и где еду и напитки не подают, а просто пополняют двадцать часов в сутки.
А я что? Я люблю комфорт. Но при этом жажду приключений.
Ищем компромисс. Импровизирую:
— Давай на марокканский курорт. Ты ведь любишь Африку.
— Это не та Африка, которую я люблю, — вполне резонно возражает муж. Ну да, о марокканском сафари я никогда не слышала. Хотя и с марокканским курортом я, пожалуй, загнула.
— Как насчет Испании? Андалусия. Ты ведь любишь Испанию. Но не будем планировать, ну, прямо каждую минутку. Будем чуть-чуть импровизировать. Совсем чуть-чуть, ладно? И жить будем частично в отелях, частично у местных жителей, через Airbnb.
Он соглашается, наивно передоверив мне всю организационную часть.
Я ведь обещала редактору Марокко, почему вдруг Андалусия? Потому что «моё» Марокко начинается именно там. И ехать непременно в мае, чтобы попасть на «битву цветов». «Битва цветов» — это только в Кордове, их уникальная специализация, но вообще-то начиная с пасхальной недели до самого конца мая по всей христианской Андалусии, в её ароматном, промытом недолгими дождями и подсушенном тёплым ветром с моря воздухе разносится разноголосица праздника: костюмированные процессии и театрализованные представления, шествие майских крестов, Святая Неделя с ярмарками и концертами на открытом воздухе, фиеста «Морос и христианос»… Ага, вот и Марокко! Мавры («морос» по-валенсиански) пришли с соседнего континента, с лёгкостью переправились через Гибралтар, установили свои порядки в религии, государстве, архитектуре и культуре. А потом была Реконкиста, и их прогнали. Но в Кадисе, Кордове, Севилье, Гранаде мавро-христианская традиция, этот биномиал с привкусом крови, продолжает украшать города и язык, отражается на лицах и в фольклоре. Не мытьём, так катаньем. Мавры ушли, но дело их живо.
Но постойте, юг Испании был «то вместе, то поврозь, а то попеременно» приютом христиан, иудеев и мусульман. Где же иудейские традиции? Их не осталось. Ну, почти не осталось. Как говорил любимый персонаж любимого фильма: «Будем искать».
Как настроишься перед поездкой, так её и проведёшь. Мы и вправду всё время что-то искали.
Сначала искали ещё до отъезда, дома: мой старший друг, переводчик с испанского, попросил помочь с генетическим анализом «23andMe». Он был убеждён, что испанский у него в крови, что именно изгнанные из Испании сефарды говорят в нём. Заодно и я проверилась. Нет, ни у него, ни у меня сефардской генетикой и не пахло. Ни капельки, что тут поделаешь. Мой друг огорчился и сказал, что пробирки, наверно, несвежие, раз и у него, и у меня такой высокий процент ашкеназийской крови.
Не обнаружив в себе ни капли генетического материала, могущего связать меня со славными сефардами, евреями Иберийского полуострова, я могу наконец с уверенностью заявить: я понятия не имею, почему меня так влечёт испаноязычный мир. В детстве казалась себе типичной франкофонкой, но вот надо же, сколько страсти и радости, оказывается, ожидало именно меня в испаноязычных странах.
Итак, начнем искать Марокко в Испании. Севилья-Кордоба-Грaнада, потом переезд к паромной переправе через Гибралтар, и мы в Танжере.
—На сколько дней ты планируешь задержаться в Танжере? — интересуется муж.
—…а потом вернёмся в Севилью, — я ловко избегаю ответа на прямой вопрос.
А вот сефарды в Испанию не вернулись, даже когда уже было «можно». Не поверили.
Марокко почти не видно
С VIII по XV век Пиренейский полуостров был частью аравийских земель и мало чем отличался от земель на другом берегу Гибралтара. Марокко присутствует и в современной Испании, надо только приглядываться и прислушиваться. По-честному, надо было бы и Португалию упаковать в ту же самую поездку, но не уместилось; приходится поэтому довольствоваться лишь воспоминанием о Синтре, где с одного и того же холма можно увидеть христианскую крепость и мавританский дворец. А если как следует зажмуриться и вызвать под веками синеву плиток «азулехо», то вообще станет ясна связь этих двух миров. Mавры и их культура, как семена какого-нибудь растения, распространились по всему миру на португальских кораблях, и знаменитая сине-белая глазурованная плитка тому примером. «Азулехо» в переводе с арабского — «отполированный камешек». Попав в XIII веке в Испанию и через Испанию в Португалию (кажется, это король Мануэль I впечатлился облицовкой и решил подражать испанцам), в «век открытий» они пересекли океан во всех направлениях. Я видела знакомые плитки в подъездах Гоа с резким запахом специй; в базилике в центре Лимы; на увядающих дворцах Мехико; и во многих других, ещё не увиденных местах, ждут меня встречи с синим и белым, с арабской сказкой иберийского разлива. И каждый раз возникает то удивительное чувство узнавания, ради которого, наверно, и стоит путешествовать и наносить на собственную, внутреннюю карту мне одной понятные точки и соединяющие их линии.
Так вот, о поиске. Созвездие Поиска взошло над нами снова в Севилье, в первый вечер поездки, когда после вкуснейшей рыбы в сопровождении вкуснейшей же белой сангрии нас сморило резко и ужасно. Прилетев, как водится, на рассвете и прошатавшись по городу весь день, мы обязаны были бы лечь спать пораньше, тем более что в сиесте мы участия не приняли, а наоборот, с тупым упорством пытались пообедать. В Севилье. С двух до пяти. Смешно, правда? Дремлющий город принял нас остракизмом: включил неприятную морось, отключил солнце, выставил заслоны в лице хмурых официантов, моющих столы (демонстративно, как нам показалось). На обед пришлось махнуть рукой. Догуляв до шести, мы стали замечать изменения в пейзаже: выглянуло солнышко, столики переползли на тротуары, причем все, абсолютно все посетители ели мороженое. Как будто кроме мороженого в Севилье никогда ничего не едят. После семи мороженое исчезло и появилась надежда на ужин.
Тут-то мы и свалились. Точнее, решили завалиться поспать. Едва проснувшийся после сиесты, пока ещё пустой ресторанчик на Калле-Алеманес, один из многих по соседству с Ла Хиральдой, башней-метафорой, христианской колокольней, надстроенной над минаретом, находился, казалось, совсем недалеко от отеля. Утолив часам к девяти голод, полусонные, мы вывалились на просыпающуюся улицу и пошли по прямой. Это я так сказала: «Пойдём по прямой, тут минут десять». С прямой оказалось сложно. Улочки, начинающиеся вполне чинно и традиционно, сползали к неведомому нам центру, теряя при этом свою параллельность-перпендикулярность и даже иногда кусая собственный хвост. Через полчаса «по прямой», с помощью постоянно отключающегося приложения Google Maps и пары-тройки доброхотов, прислушавшихся к моим косноязычным просьбам помочь, нам удалось выйти к исходной точке, минарету. Это было предупреждением о приближающемся Марокко, правда-правда.
На следующее утро, наконец-то выспавшись и выкатившись с чемоданами за дверь, оглядываемся. Отель «Донья Бланка», аккуратный и ровно-приветливый, с блестящей глазурованным кондитерским блеском входной дверью, стоит на пустынной площади имени Падре Иеронимо Кордовского: детская площадка, качели, фасад отеля-конкурента. Весьма обыденно, по-домашнему. Отсюда наш путь лежит в Кордову, да-да, падре, именно, что в Кордову. Но по дороге за взятой в прокат машиной (зачем же пропадать севильскому утру) мы заглядываем в находящийся в нескольких шагах «Дом Пилата». Мы в двух шагах от него, a он — в 1321 шагах от фестивальной дороги «Виа Крусис», театрализованного крестного пути. Именно таким, 1321 шага, было расстояние от шатра Понтия Пилата до Голгофы. Сын первого застройщика, дон Фадрике Энрикес де Ривера, сам пилигрим и человек набожный, не только организовал первый в Севилье крестный ход, но и назначил ему проходить на соответствующем расстоянии от его великолепного нового (с начала постройки прошло каких-то тридцать семь лет) дома в мавританском стиле. Дворец и сады прекрасны именно той красотой, какой и должны быть красивы дворец и сад: мавританская плитка высоких прохладных залов, журчание фонтанов, бюсты строгих донов и влиятельных римлян на галереях и по периметру сада. Но все эти вкусности не только прекрасны, они ещё и смутно знакомы… Déjà vu объясняется довольно просто: я уже видела этот дворец! В «Лоуренсе Аравийском», в классическом фильме. Возможно, он «играл» ещё во множестве фильмов, исподволь формируя наше представление об Андалусии и Аравии, приклеиваясь к мозаике подсознания рядом с Кармен, Глинкой и Чайковским, с пушкинским «шумит, бежит Гвадалквивир», с топонимией серенад, раздающихся вдоль нашего маршрута… хотя мы едем не «от Севильи до Гранады», а вот как раз и до Кордовы. Ну поехали же! Я сознательно не хочу ни табачной фабрики, ни блуждания по готическим крышам кафедрального собора, ни музея с Сурбараном и Гойей. Я возьму отсюда лишь Мавританию. Остальное потом, по возвращении из Марокко.
Навыки: 1) постройки гетто для «чайников» и 2) противостояния организованным экскурсиям
Это всё, что я хотела рассказать о Севилье? Нет, ведь был же ещё Еврейский квартал.
Завести такой квартал можно в любом городе. Начинай строить стену и говори новым постояльцам и застройщикам: «Вы не с той стороны заселяйтесь, вам и всем вашим положено с этой». И вскоре жители начинают обзывать тех, огороженных стеной, а детишки забрасывать камнями таких же детишек с другой стороны. Табличку «Juderia» можно повесить позже, главное, чтобы люди знали, с какой именно стороны им селиться. Кого считать своими, а кого презирать — или бояться — или ненавидеть. В зависимости от ситуации. История квартала Санта-Крус полна горя и горечи. В чумные годы, например, гетто выжигалoсь дотла: поскольку мытьё рук — это часть еврейского образа жизни, обитатели гетто, невзирая на скученность, болели значительно меньше или не болели совсем, что, безусловно, свидетельствовало об их сделках с тёмными силами…
Не знаю, как Дон Жуанова смерть (Донна Анна тоже жила неподалеку), но другие, еврейские смерти были здесь делом обычным. Улица Поцелуев сменяется улицей Жизни. Ещё через несколько поворотов выходим на площадь Смерти. Всё дело в маленьком изразце с рельефом черепа. Еврейская девушка Шошана предала ради любви отца, выдав заговор еврейских лидеров своему возлюбленному-христианину. Он всё равно её бросил, по-моему, но информацией воспользовался. В любом случае, она сама заточила себя в этом доме, а после смерти голова её была выброшена в окно, вон, череп в натуральную величину помечает место её позора.
Каждый, кому не лень, переиначивает историю Шошаны, но любовь фигурирует во всех вариантах, наивные туристы тянут шеи, пытаясь разглядеть маленький череп. Ну ладно, хотя бы во имя любви. Павлик Морозов отца вообще ни за грош предал. Предательство, кровь, изгнание, попытка стереть самую память о еврейском вкладе в культуру, политику и экономику — вот что такое квартал Санта-Крус. Ему дали христианское имя, a синагоги преобразовали в церкви. То же и с башней Ла Хиральда, да и с собором, но только там стирали память о халифате. А вот, кстати, и она, башня. Бывший Еврейский квартал находится как раз за бывшим минаретом. Как символично.
В раздумьях не заметили, как доехали до Кордовы. Сорок минут всего. Здесь мы поселились на квартирке очаровательной пухленькой старушки. Что это я всё пользуюсь уменьшительными: «квартирка», «старушка». Пройдя узкими коридорами, наполненными всякой сувенирной всячиной, не тянущей на objets d’art, но серьёзно затрудняющей передвижение, мы поняли, что мы в лабиринте, соединяющем не менее пяти комнат, в каждой по крайней мере по одному жильцу. Хозяйка ловко передвигалась по квартире, напоминая периодически высовывавшимся в коридор жильцам о необходимости соблюдать предосторожность, потому мы, побросав чемоданы, немедленно рванулись из этого этнoграфического рая на улицу, возвратившись же в час сиесты (Севилья научила!), обнаружили, что старушка-то не такая субтильная, как казалось. Выяснилось, что она обладает мощнейшим бассо профундо. Или храпундо. Пока она трубила, приняли душ, ничего, кажется, не разбив, и снова рванули в город.
Направо до конца квартала, потом налево через площадь, где римские развалины, и вниз по улице, потом снова направо по набережной Гвадалквивира. Классик не обманул: поросший осокой, в которой кучкуются утки и блестят баночки из-под колы, Гвадалквивир шумит и гудит, просто надо спуститься к самой воде. Поскольку мельницы нынче простаивают без дела, поток свободен и необуздан. Перейдя Гвадалквивир по мосту, мы оборачиваемся и видим во всей красе… Ну что мы можем увидеть в городе, где всякая дорога ведет к храму? Ну в самом крайнем случае — к мечети? Прямо на нас смотрит удивительная по красоте, величине и математически точной вычерченности мечеть Мескита (конечно же, как и все вышеуказанные красоты, подвергнувшаяся охристианиванию и соответствующей перестройке и ставшая-таки католическим собором, но не потерявшая мавританские своды и тысячу колонн, позаимствованных в свою очередь у римской постройки). Этакая «душечка», жена многих мужей, приноравливающаяся к новому своему властелину…
Нагулявшись по собору-мечети, мы выходим в Старый Город. Конечно же, определенные участки старой Кордовы — это типичный новодел, но какой новодел! Живой и живучий — за исключением, конечно, оставшихся без обитателей кварталов Худерии, ещё одного Еврейского кварталa. Ну что за испанский город без вымершего еврейского квартала, без горы-кладбища Montjuïc? Горько, как горько!..
Если в севильском Санта-Крус на крохотных площадях и в узких улочках можно остаться наедине с историей, то в Еврейском квартале Кордовы идут экскурсии, гиды сигналят отставшим, быстрей-быстрей! Еврейский квартал Кордовы примечателен единственной во всей Испании синагогой, которую не преобразовали в церковь. Постройка восходит к XIV веку. Если бы не толпы экскурсантов, протискивающихся вовнутрь, чтобы мельком взглянуть на мавританские арки на галерее, на едва видную древнюю надпись, вьющуюся на уровне второго этажа, ни за что не догадаешься, что скрывается за ничем не примечательной дверью. Спасло синагогу от разрушения то, что в ней разместился госпиталь да-Санта-Куитерия, где до 1588 года содержали больных бешенством. Ну и, возможно, маскировка. Группа, погоняемая зонтиком гида, просачивается теперь уже наружу, и на несколько минут воцаряется древняя, пахнущая ракушняковой пылью и немного чистящими средствами тишина. Здесь хочется остаться, отдохнуть от солнца. Нерафинированный сахар, позабытая сладость никогда не выученных мною букв «пламенного алфавита». Но вот новый зонтик показывается в проеме, и я выскальзываю во двор как раз до вторжения новой турорды.
Буквально через несколько поворотов наталкиваюсь на Маймонида. Маймонид, притомившись от майской жары, сидит в белом, как больничная палата, закоулке. Постамент невысокий, и можно подойти к нему вплотную или даже присесть у ног, чтобы вышел «Визит к врачу» в стиле Нормана Роквелла. Что-то не припомню мизансцену картины «Визит к философу»… Врач и философ — самое что ни на есть актуальное сочетание. Он жил где-то рядом, возможно, вон в том дворике, где цветут мандариновые деревья. Если б не очередной геноцид, может, стал бы обычным, можно сказать, участковым доктором, врачевал бы жителей Худерии. Еще до изгнания христианскими королями, евреев изгнaли берберы. В 1148 году семья Маймонида вместе с другими еврейскими интеллектуалами бежала из Кордовы, поселившись к 1160-ому в Фесе. Я надеюсь пройти эту часть его дороги (его эмиграция не ограничилась Марокко, и самые важные трактаты были написаны позже, уже на смеси арабского и иврита).
Историческая справка: Правительство Испании принесло официальные извинения за геноцид 1492 года и травлю евреев в… 1968-ом.
Поиски Марокко продолжаются
Итак, Кордова.
Целый день таскались по дворикам-садам, с детским усердием выставляя оценки наиболее полюбившимся конкурсантам в «битве цветов». Кстати, я думаю, что цветы и вода пришли в Андалусию именно из арабской садовой архитектуры, из мусульманской эстетической традиции. Закрытый дворик, где цветы и вода сочетаются в выверенных пропорциях, где прохлада ассоциируется с красотой, где цвет и запах (о, эти восточные ароматы!) комбинируются в зависимости от художественного вкуса хозяина, а если художественного вкуса у тебя нет, то и не позорься перед публикой, — это явно мавританское влияние, далёкое от аскезы редко мывшихся крестоносцев.
Целый вечер бродили от одной импровизированной эстрады к следующей, прислушиваясь к отдаленной гитаре и кастаньетам, а потом и вовсе двигаясь на свет сцены, где взлетают юбки и топочут каблуки специальных туфелек, где сердце вздрагивает в ритме фламенко и стучит уже где-то в горле. Фламенко, от арабского «беглый», felag mangu, — это бунт цыган, евреев и мусульман, беглых рабов, клянущихся свободой, это их свободная музыка. Или нет, не так: главное во фламенко — это ритм, стук сердца, пальцы, отбивающие его на гитарных деках, и каблуки, сотрясающие доски пола, дуэнде-диалог между голосом и инструментом. Мы идём на горестные вопли:
—Ай-ай-ай! Ай-ли-ли!
Говорят, эти вроде бы бессмысленные восклицания означают что-то на арабском. Говорят, слепые арабские попрошайки кричали именно так, прощаясь с Аль-Андалус, отступая на африканский берег в последние часы Реконкисты. Песня-плач тянулась через пролив, как корабельный канат:
— Ай, глаза мои, ай глаза! Ай, ночь, ослепи меня!
***
Наутро, уехав от наполненного гармонией цветочного изобилия во дворах Кордовы и от наполненного дикой страстью фестиваля фламенкистов на её площадях, мы переезжаем в не менее древний Город Гранатов. Гранада — это просто-таки чистый Восток, это сказка и магия, и всё благодаря Альгамбре.
В великолепный гранадский собор можно в любое время, а вот в Альгамбру надо заранее записываться и время резервировать, так что плясали «вокруг Альгамбры» задолго до отлета, сразу после покупки билетов на самолет. Надо сказать, билет в сады Хенералифе опустился в виртуальную корзинку легко и просто. А вот во дворец Насридов, где самые что ни на есть чудеса, попасть оказалось непросто из-за странной работы сайта. Чувствуя себя как Алиса перед запертой дверцей в чудесный сад — расписание вижу, а зарегистрироваться не могу, — решилась звонить в Испанию. Строгая тётя с невообразимым акцентом долго расспрашивала, откуда я буду ехать, на собственной ли машине или в специальном автобусе, в котором часу предпочитаю проснуться, в общем, пыталась спроектировать для меня совершенный день. Кто знает, может, ей просто было скучно, и она решила попрактиковаться в английском. А может, это был образец андалусского гостеприимства.
Но и это я преодолела, ведь прекрасней Альгамбры нет ни на этом, ни на том берегу пролива. И даже на другом берегу океана. Спросите у Вашингтона Ирвинга. Певец долины Гудзона, прожив несколько месяцев во дворце, воспел также и Альгамбру. Американцы и сейчас несколько оторваны от европейского культурного процесса, но во времена Вашингтона Ирвинга подобное проникновение было совершенно необычным. На взгляд из XXI века, поведение действующих лиц было окрашено легкомысленным неуважением к историческому и культурному наследию: в компании князя Долгорукого, русского посланника в Гранаде, Ирвинг отправился на прием к губернатору Альгамбры. В результате обмена любезностями губернатор разрешил писателю и его, практически, случайному спутнику остановиться непосредственно во дворце! Не знаю, может, для скрепления подобной сделки и было что-то распито, история умалчивает. Это было в мае сто восемьдесят восемь лет назад. Результатом стали «Сказки Альгамбры», в том числе история о золотом петушке, после переработанная Пушкиным, поэтому пришлось простить небрежное отношение к великолепному сокровищу-дворцу.
Хотя у нас и была машина, решили упростить себе жизнь и поехать на автобусе. От отеля до остановки пешком всего ничего ходьбы.
***
Автобус на Альгамбру отходит из проулка за спиной Изабеллы Кастильской, вернувшей уехавшего было, несолоно хлебавшего Колумба и подписывающей-таки договор. Кстати, всё это дело, подпись знаменитого соглашения, «Капитуляции Санта-Фе», оформившего условия открытия и завоевания Америки, состоялось именно здесь в апреле ровно 525 лет назад. Выходит, весна — важный для Гранады сезон. Какой удачный выбор с нашей стороны!
Уже через три месяца, в августе 1492-ого, Колумб отправился на поиски Нового Света. Остальное знаете сами. Знал ли Колумб о геноциде туземного населения? Отдавал ли приказы лично? Трудно разобраться. Некоторые приравнивают его чуть не к Геббельсу и требуют сноса памятников. Но за давностью лет уже не разобраться, и стоит он, достойный и красивый, с выхлопотанным свитком в руках на гранадской площади, и борются разные хорошие города за право почитаться его последним пристанищем. Изабелла тоже вполне хороша собой, невзирая на то, что всего за месяц до изображённого события подписала эдикт об изгнании всех испанских евреев. Как пел персонаж другого любимого фильма, «вот и славно, трам-пам-пам».
Первые поколения султанов жили в Алькасабe, крепости с прежде белоснежными стенами, самом старом здании комплекса, но потом был достроен дворец, и крепость осталась всего-то фортификацией. А во времена христиан там даже одно время располагалась тюрьма. Летняя резиденция султанов стоит на холме непосредственно напротив Алькасабы, и там уже совсем другой уровень роскоши, вкуса и изящества, воплощение представления о райском саде. И, как и давеча в синагоге, каллиграфический орнамент, на этот раз арабский, почти гипнотизирует, опутывает.
То, что калифам казалось воплощением рая, поражает и наше пресыщенное воображение. Разве что совершенство Тадж-Махала может соперничать с дворцом Насридов. Но кроме дворца здесь ещё и крепость Каса-Реал, и почти исчезнувший древний дворец Паласио-дель-Партал. Здесь воевали и пировали, убивали конкурентов и миловали. Дворец отпечатывается на радужке, оседают в памяти телефона соты потолочных сводов, наполненные медом арабской вязи, создает хороший задник безукоризненно голубое весеннее небо. Да уж, жаловаться не приходится, небо над Альгамброй соответствует, романтично при любой погоде. Мы так резво перебегаем из дворика во дворик, из зала в зал, что начинаем забывать о сути визита. А какова, собственно, эта суть? Вобрать в себя гармонию? Сфотографироваться на фоне?
Или просто — не упустить возможность потусоваться с вечностью, снобистски потолкаться на рауте с универсально прекрасным?
Ладно, пытаюсь удержаться за более симпатичную версию поисков арабского мира на андалусской земле. Но тогда, может, и вовсе не стоит переправляться в Марокко? Я начинаю плести марокканский дневник с любой точки, почему бы не начать его во Львином Дворике, среди симметрии насридского рая?
А тут и время визита заканчивается, и надо спешить назад в гостиницу, чтобы успеть сменить декорации перед вечерним выходом в город.
Ещё немного фламенко и трасса вдоль Гибралтара
Столицей Гранаду объявили мавры в 1238-ом. А через двести пятьдесят лет расцветшая под Насридами Гранада очень естественно стала столицей Ренессанса… Центральная часть Гранады общеевропейски прекрасна и упорядочена, как и полагается былой столице. Но мне же подавай мавританскую Андалусию: чудеса мавританского стиля в Коррале-дель-Карбон, бывший арабский университет Palacio de la Madraza, дыхание старого арабского квартала в аллеях Альбасина. Мы успеваем, слегка задыхаясь, обежать данные достопримечательности.
Но вечером… Ах, вечер не будет полон без Сакромонтe, без рассчитанного на туристов, но всё равно неотразимого представления фламенко. Пещеры-cuevas — это фирменный гранадский товар, точнее, торговая марка. Настоящее сомбре фламенко можно увидеть только в Сакромонтe, средневековом предместьe, где цыгане-фламенкисты до сих пор живут в пещерах. Среди вырубленных в мягком ракушняке пещер проложены узкие, неестественной крутизны проходы. Упоминаемые тургидами на одном дыхании евреи-мусульмане-цыгане жили в Сакромонте и соседнем Альбасине кожа к коже, дверь к двери. Говорят, улочки Альбасина такие запутанные для того, чтобы скрываться от преследователей: что-что, а гонениям здесь подвергали всех по очереди. Чужак и вправду может блуждать часами, ища сначала скрывающегося врага, а потом просто выход. Неровные, плотно пригнанные, как зерна в кукурузном початке, булыжники приносились в город в качестве подати в каком ещё веке, и прыгать по такой улице даже на широких каблуках — то ещё удовольствие. А я, конечно же, на каблуках, вечерняя прогулка ведь, себя показать-людей посмотреть. В результате большая часть усилий уходит на ходьбу как таковую: не зацепиться, не свалиться, не вывихнуть щиколотку…
Не видно ни зги, разве что луна иногда отразится в средневековом открытом колодце. Только со стороны Mirador San Nicolás (не площади, а, скорее, площадки над Рио-Дарро), виднеется подсвеченная, нарциссично празднующая собственную красоту Альгамбра, и необъяснимая сладость подкатывается к горлу от сердца. Может, это предсмертная истома, «увидеть Альгамбру и умереть». А может, я просто объелась бесплатных «тапас», сопровождающих каждый заказанный бокал: разномастных скользких маслин, худеньких непотопляемых анчоусов в море оливкового масла, бесстыдно-розового, бело-мраморно-жирного, хамоватого хамона (jamon), тоненько наструганных ломтиков трески-бакалао. Говорят, подавать бесплатную закуску приказал в свое время ещё король Альфонсо, заслуженно прозванный Мудрым (я не шучу, это исторический факт). Это лучшее, что можно было сделать для Андалусии, честно. «Тапас» приносят на миниатюрных блюдечках в послеобеденный час, и к сиесте перед никуда не спешащими посетителями баров вырастают шаткие пирамиды.
Но вернёмся в ночной Сакромонто, где водянистая сангрия и поспешный ужин, нормальная туристская заманиловка, сопровождаются фламенко такой яростной силы, такой схваткой-дуенде между танцовщицами и музыкантами, такими диссонансами, а потом вовсе отсутствием мелодии, одним ритмом, что становится ясно: здесь надо остаться хотя бы на месяц, а ещё лучше поселиться, попробовать стать одной из них и в конце концов постичь высший смысл, обрести внутреннюю свободу и в танце оторваться от земли. Мне снятся иногда такие прыжки, когда, оттолкнувшись, перебираешь в воздухе ногами очень долго и кажется, что земля уже не нужна. Но фламенкисты топчут землю до синяков и кричат в пароксизме страсти, потому что тоскуют по далекой родине, которой нет.
В тихом сумраке ночей, точней, на исходе бледнеющей ежеминутно ночи, мы выезжаем из Гранады на экспресс-шоссе. К рассвету мы уже мчимся вдоль берега Гибралтара. Всей природы в городах — апельсиновые деревья, арабский подарок. Но чем ближе к побережью Коста-дель-Соль, тем больше растительности, тем ярче день.
Мудехары построили эту удивительную страну, соединив несоединимое. Была ли «конвивенция» мифом или невероятная гармония действительно царила в Аль-Андалусе, но философия и астрономия, фармакология и тригонометрия расцвели так, как это возможно лишь в отсутствие междоусобиц.
***
Была такая неоригинальная шуточка, практиковавшаяся на одесских пляжах. Местного малыша или приезжего взрослого разворачивали лицом к морю, спрашивали:
— Хочешь, покажу Турцию? Вон та-ам, на горизонте, — и, не дожидаясь ответа, тянули вверх за уши. Шутившим казалось необычайно остроумным.
Марокко можно увидать с испанского берега, откуда-нибудь из Марбеллы, клянусь кисточками ушей.
Кстати, в Марбеллу нас приглашала заехать живущая на два дома приятельница. Но мы не спешим познакомиться с испанской русской диаспорой, с нас и нью-йоркской довольно, а потому мчимся мимо Малаги и Марбеллы по направлению к переправе. Приближение к ней знаменуют дорожные знаки на двух языках, испанском и арабском. План такой: в Альхесирасе («аль-Джазира» в переводе с арабского означает всего-то лишь «зелёный остров») мы сдаём машину и садимся на паром. А после морской прогулки нас ждёт экскурсия. «Какая экскурсия?» —интересуется продолжающий подозревать подвох муж. Его опасения небезосновательны: несколько лет назад в Эль-Пасо, одержимая желанием повторить описанный в «Одноэтажной Америке» маршрут Ильфа и Петрова, я хитростью заставила его пересечь мексиканскую границу. Город Эль-Пасо известен тем, что расположен по обе стороны американо-мексиканской границы (точнее, за пешеходным мостом, на мексиканском берегу, название меняется на Хуарес, но исторически это один и тот же город). A вот вероятность быть случайно подстреленным резко возрастает на мексиканской стороне речки…
Итак, я штурманила, а он следовал моим указаниям, пока не оказался на мосту. Тут он опомнился и завопил: «Я же говорил, никакой Мексики!!!» — но возможности развернуться уже не было… Мы пересекли границу, я вышла из машины «на минутку, посмотреть дешёвую текилу» и зашагала было пешком назад по мосту, но была отловлена и втиснута в машину… И хоть прогуляться по-ильф-петровски не удалось, но мост я всё-таки пересекла, хотя бы и в машине. Есть основания мне не доверять, что и говорить.
Организованная, говорю я, и это верно по сути: я организовала проживание в риядах, этаких современных караван-сараях, а также шофёра для переезда между городами и два дня в пустыне с бедуинами. Вполне организованно. В стоимость также входят закат и восход в пустыне.
Редактор может мною гордиться.
Продолжение следует…
