Первая часть цикла эссе Елены Пестеревой о летней поездке на Камчатку: Петропавловск-Камчатский, вулканы, летучие ежи и плавучие птицы. (Читать продолжение)
Петропавловск-Камчатский
22 июля. Троицкий — Мишенная — Морской
Утром ходили на улицу Обручева, оказавшуюся густыми зарослями вообще без всего, даже без автомобильной колеи. Просто стена травы — все. Шли к ней по Чапаева, там частные дома как в деревне и все держат собак. Улица на горе, так что часть домов ниже, чем идущие мы, а часть — выше. Собаки выскакивают из будок, бегут, громыхая цепями, к заборам, свешиваются через них и лают на головы идущих. Так себе впечатление.
Ходили в порт поискать, кто же нас покатает по океану. Никого нет катающего, они все в сувенирных магазинах в центре. Там галечный пляж и ручные чайки, прилетает баклан и подолгу ест на воде, приплывают котики и время от времени выныривают на поверхность. Кофе в кофейных киосках со стеклянными видовыми стенами на море вкусный. В ресторанах на берегу жутковато: громко, клеенчато, пьяные люди, женщины в фиолетовых платьях, дискотека. Но вероятно, вкусно кормят лосятиной, крабами, рыбами, олениной. Мы не остались.
На автобусе доехали до Троицкой церкви, она новая и с огромными балюстрадами, разноуровневой лестницей крыльями, вся во мраморе и новизне. В придачу к новым зданиям храма и звонницы отдано старое здание кинотеатра «Родина», крыша его чуть разобрана в центре и увенчана узким фальшивым световым барабанчиком и куполом. Выглядит престранно. Внутри церковь Николая Чудотворца и что-то вроде воскресной школы.
Катались рядом на качелях, зашли внутрь на минутку, на входе встретили рыжего священника. Обедали в столовой с видовыми окнами. А потом я решила, что надо пройти до Морского собора и Пантелеймоновского монастыря пешком. Ну как пешком — через Мишенную сопку. Заодно и покорить ее. Часть пути я сокращала и лезла по горе напрямик, и в целом это был хороший план и удачные сокращения. Но местами думала — умру от страха. Особенно, когда решила, что надо вернуться — и оглянулась. И поняла, что я совсем одна: ни сверху, ни снизу подо мной нет людей, вечереет, никто по этой тропе не полезет ни вверх, ни вниз, с дороги меня не видно и ниоткуда не видно, и хуже того — нет места встать и, например, позвонить в МЧС, а можно только «лежать» на горе или продолжать подниматься, в одной руке держа телефон, который некуда положить. Было очень страшно.
Зато, пока «лежала» стоя, видела и фотографировала то, существование чего хором отрицали два ботаника средней полосы — ягоду краснику. Она есть.
Бесконечно спускались к монастырю, бесконечно. Спустились ровно к звону и исповеди. В воротах снова встретили рыжего священника. Наверное, службы в кафедральном и монастырском разнесены так, чтобы хор успевал объезжать оба храма.
24 июля
Заболела, мучилась и спала семнадцать часов подряд, не шевелясь. Считаю, что отравилась какой-то дрянью: сырым молоком, сырой рыбой, сырой водой, летучими ежами, плавучими птицами, что там еще в меню.
Есть, конечно, вариант, что это отравление адреналином, в смысле, я так сильно испугалась на чертовой сопке, что через сутки мне аж снился первый командир моего первого похода, заодно и сказала ему все, что я о нем думаю.
Таня считает, что земля предков встречает меня распростертой и это такая метафизическая чистка организма. Предки мои жили вовсе не тут, а в Хабаровске, и мы даже не знаем, к какому местному малому народу прапрабабушка относилась. Примерно так же непроходимо все, как с улицей Обручева.
25 июля
Наконец-то нашли волшебное место в городе, в шерлок-холмсовском духе, без дискотеки, караоке, пьяных мужчин и женщин в фиолетовых платьях. Без летучих ежей. Мне дали рисовой кашки, попробую ее удержать внутри.
26 июля. Никольская сопка
Все смешалось в доме Смешальских. Уснули в три, проснулись в пять, больше спать не могли. Повалялись, поели и пошли в утреннем тумане на Никольскую сопку. Она оказалась ок: с дорожками, со стендами, с деревянными настилами, с батареей князя Максутова, победившей аж англо-французских захватчиков в аж русско-турецкой войне (мир непостижим).
Нашли крестик из Иерусалима (на нем написано). Видели сквозь туман узкий выход из бухты в залив и к океану.
Лучшее, что тут есть — леса каменной березы. Просто космос. Чума вообще. Худшее, что тут есть — дороги (их нет).
Потом мы сидели на утреннем берегу и пили Танин кофе. Мерзкие дети кидали камешки в чаек. Отвратительные существа. Я хотела подружиться с ними и подговорить покидать камешки в их маму. Или самой покидать камешки в них. Но сдержалась.
Да, люди несовершенны.
Несовершенство я бы пережила. Но они омерзительны.
Ты и омерзительными их пережила, как видишь.
Мимо шел местный городской сумасшедший.
Он сказал:
— Доброе утро. Обратите внимание, как выигрышно смотрится эта яхта рядом с этой… полуяхтой. Хорошего вам дня! Самого замечательного.
Отходит.
Оборачивается, кричит:
— И никогда не забывайте, что вы лучше всех!!!
— Ок, не все люди омерзительны.
— То есть этот алкоголик тебе подходит.
— Ну, он сделал все, что было в его силах, чтобы отделить себя от зла.
Тут к берегу приплыли лахтаки. Это тюленчики. Сначала один, мы видели голову и спинку, а потом еще двое. И баклан. А мерзкие дети с дурной мамашей ушли.
Мы живем в историческом центре города, чуть выше той единственной улицы, которая тут была, когда капитан Беринг открыл наш дикий берег, а суда «Петр» и «Павел» привезли сюда церковь и собрали ее на берегу. Та церковь была переносная походная, напротив нее попозже построили большую настоящую. Потом разрушили и вместо нее построили исполком с колоннами. Теперь в здании исполкома краевой суд, а напротив маленькая деревянная церковь, имитирующая ту, что привезли «Петр» и «Павел», и рядом строящаяся новая, имитирующая ту, что построили вместо походной.
Словом, храмы города новодельные.
На той же стороне улицы памятник погибшим судам и золотая стекляшка композитного судостроения.
За эти дни я научилась видеть, почему центр — это центр и почему он красивее окраины. Тут есть деревянные дома, покрашенные несколько лет назад. Но, конечно, бесполезно борта эти суриком красить стараться — все равно в океане они проржавеют насквозь. Есть бетонные трехэтажки с контрфорсами, отреставрированные пластиковой плиткой 50*60 см. Местами она уже отходит (или откололась — снег, дождь, ветер, соль). Выглядит так себе, но понятно, что до этой плиточной реставрации было намного хуже. Есть безумные порывы администрации штукатурить что-нибудь и красить по штукатурке — хватает на один сезон. Реставрация не фасадная, в смысле, окна и балконы оставляют, как были, безобразно как в Египте.
В центре город полон лестниц, красивых и помоечных, не прекраснее и не ужаснее стамбульских. В красивых вполне может мраморная ступенька выпасть из металлоуголка, посреди помоечной может расти роскошный куст.
В архитектурном смысле городишко страшненький. Поэтому лучше всего в городе смотрятся новоделы из стекла и металла. Ему пошло бы быть как Москва-сити и, похоже, это сейсмовозможно — здание судостроения же как-то построили, и оно пока стоит.
А вот в части памятников город любопытный, есть военные монументы с начала 19 века в хорошем состоянии. На стеле Чарльзу Кларку практически стерся текст надписи, нуждается в подновлении. Под колонной Берингу провалился фундамент, и она потеряла вертикальность, но все так же хороша. Камень в честь Лаперуза чувствует себя хорошо.
Окраины неожиданно приличные, в них нормальные высотные спальники и богатый частный сектор. Хороший автопарк, ровный и относительно новый — и совершенно убитый общественный транспорт.
Поехали посмотреть, что такое Медвежье озеро в черте города. Оказалось, пересыхающее озеро в частном секторе и с парком, больше всего похожим на некошеное отдыхающее поле. На той стороне Ломоносовской улицы годные спальные районы, на этой — Церковь Полного Евангелия, широкая и плоская, как рынок или концертный зал.
Сторож внутри рассказал, как Бог исцелил его от алкоголизма и наркомании, и подарил нам два карманных полных Евангелия. На удивление никакой 12-шаговой программы у ребят нет, только молитва. На удивление зимой, когда все дома, в приходе четыреста человек.
У Тани план на четверговую службу у евангелистов, она и гитару у них приметила.
У меня план на воскресный католический приход Святой Терезы, тут в соседнем домике, в него от силы человек двадцать влезет. Домик нежнейший, с рукотворным бассейном сердечком и статуей Девы Марии. Восемь соток провинциальной Германии на Камчатке.
Домой возвращались на такси, не было никаких сил. Я пела песню про «Озеро-Медвежье-все-как-есть-прими».
27 июля. Вулканы
Потеплело настолько, что можно снять шерстяную шапку, пуховую куртку, флисовую кофту и термобелье и лечь загорать на заднем дворе дома. Морское северное лето прямо голландское, смешное.
Ходили в музей вулканов. Это частный музей, живой и интересный. Экскурсии для групп ведут экскурсоводы, а индивидуальные экскурсии — вулканологии. Но после своей экскурсии можно сколько угодно сидеть в музее и слушать все остальные.
По маршруту экскурсии в музее мы сыпали магнитный песочек на магнит, били в ительменский бубен, поднимали одной рукой большие бомбы пензы, нюхали двадцать четыре разноцветных пепла из двадцати четырех вулканов и фотографировали камчатский одуванчик бешеного розового цвета, похожий на лотос и хризантему одновременно. Музей посещать обязательно, чтобы просто сориентироваться, где мы, кто мы и чего мы хотим от нашей поездки. Желательно — на второй день по прилету.
Вот лучшие факты из жизни подземных драконов.
То, где все это происходит, — тихоокеанское огненное кольцо.
Полуострова, которые вы видите на камчатской «рыбке» со стороны океана, были раньше островами, а потом прилипли к полуострову в результате субдукции — это новое слово сегодняшнего дня, означает «наползание плит друг на друга». Версия как будто противоречит той, в которой между Камчаткой и Аляской была цельная суша Берингия, — но и мир не прост.
Лагерная сопка на карте — верхушка Авачинского вулкана, съехавшая с него и застывшая пониже.
Всего на полуострове тридцать вулканов, от которых можно ожидать активности; одновременно активны бывают от трех до восьми.
Горелый демонстрирует нам эффузивное извержение, поэтому он такая оплывшая развалина.
Шевелуч извергается прямо сейчас, засыпает пеплом Усть-Камчатск (как мы потом увидели, и Козыревск, и Ключи, наверное, тоже).
Безымянный был безымянным до тех пор, пока не извергся пеплом в 1956 году с такой силой, что выброс пепла взлетел в стратосферу, а потом осел в Великобритании.
Толбачек извергался 2012–13 годах, и его лава все еще теплая за счет химических процессов внутри. Но и лавовые стены 1975 года еще хранят теплые участки.
Связанная вода — одно из агрегатных состояний воды: она выбрасывается, но почти сразу возвращается в недра земли.
28 июля. Океан
Не смогла понять, почему три бухты и сопка называются лагерными: был ли там какой-то ИТЛ или кто-то вставал в них лагерем и использовал озеро Банное для бани. Но мы — да: стояли в бухте Завойко лагерем и использовали ее для бани. Ветер из выхода из бухты в океан дикий, черный песок горячий, вода очень соленая, трава жесткая, как на Куршской косе, и везде рыбаки на надувных лодках в камуфляже. Купаться было весело.
До Халактырского, Маячной и смытого цунами поселка Большой Океанский не поедем. Прочитала сегодня, что Халактырка — это бывший район Англичанка, а Мишенная — бывшая Меженная. Так что вторая версия лагеря английских моряков более вероятна.
Петропавловск-Камчатский, может быть, мой первый город, в котором настойчиво хочется прибраться. Как следует прибраться. Хороший город. Похож на детскую, в которой ребенок играл все утро, а теперь поел и спит. Местами прослеживаются остатки логики его игры и видно, как вот тут он просто сидел, а вот тут, охваченный новой идеей, играл в совсем уже другое.
В ПК хочется взять и самой все по-своему переделать.
Надо заменить автобусный парк. Нанять нормальных озеленителей для городских парков. И улиц. Сухие ветки вывезти и прекратить косить жирную полынь на пыльных пустырях. Озеленять злаками и сорняками, ну, вы знаете, видели такое. Офигенным палаткам с кофе на пляже сделать панорамные стеклянные задние стены. Бешеную площадь под Лениным чем-нибудь занять, и нет, не церковью и не каруселью — ну хотя бы фонтаном, там пусто и выглядит как парковка в Шереметьево. Перекрыть крыши в центре ондулином одного цвета. Прекратить тратить деньги на штукатурку и начать реставрировать такими плиточками, как на Океанской. Прекратить делать вид, что нержавеющих материалов все еще не изобретено, а вся Швеция, Финляндия и Дания выглядят так же — они не выглядят, а у них тоже дует мокрой солью. Сделать какой-нибудь грант для деревяшек в центре и спасти их, еще есть несколько лет в запасе. Нахреначить пешеходные и велосипедные маршруты на сопки, разметить на них кардионагрузку и метраж, и нет, одного маршрута снизу до вершины не достаточно, никто не захочет спускаться так же, как поднялся, это тупо. Прекратить класть мрамор в стальные уголки (это вообще какая-то дикая идея).
Знаете, что хорошо? Вся корпоративная и частная инициатива. Не появилось чувства, что тебе продают подделку потому, что ты турист — почти нигде. И посыпать снег пеплом вместо реагентов и песка. И несколько асфальтированных дорог тоже. И общий лозунг «Сохраним Камчатку ДИКОЙ», хотя он плохо вяжется с арестом всего Кроноцкого заповедника. И, конечно, то, что теперь возможны вертикальные доминанты. А то, как хаотично они расшвыряны по городу, — плохо.
Странное чувство. Нет, не как дома. Такое чувство бывает, когда что-то _берешь_.
29 июля
Сегодня город показывал нам круглое облако, остренькую вершину Вилючинского вулкана, дом губернатора со службами, отреставрированный нормально, блеск дождевых капель в закатных лучах, моредоги из ресторана «Два моря, Океан» с крабом и с олениной — и пешехода с винтовкой. Отличная идея открыть ресторан и торговать некоторыми блюдами из него прямо на пляже.
Мы вышли в дождь и прятались от дождя под резной крышей крылечка филиала Тихоокеанского НИИ в ПК. Стояли на крыльце и делали зарядку цигун. Просто счастье, а не место.
30 июля. Краеведческий музей
Перед сном Таня читает мне книгу Георга Стеллера о Камчатке. Поэтому теперь я знаю, что из осоки, растертой рыбьей костью, корякские и ительменские женщины делали «вату», клали ее детям типа памперсов, себе между ног для тепла и в порядке прокладок. Кстати сказать, корякам до сих пор разрешено сжигать своих мертвых, если им так хочется, и они сжигают. Ительменский праздник осеннего благодарения называется Алхалалалай. У коряков язык попроще и праздник называется Алхалай — но зато они танцуют дольше, сутками.
На Камчатке живут кочевые коряки, оседлые коряки, ительмены, эвены, перешедшие сюда целыми стойбищами, эвенки, казаки, переехавшие целыми фамилиями, и кто-то еще, и полумифические айны. Все эти народы путаются в моей голове, и в рассказах экскурсоводов, и в рассказах продавцов сувенирных магазинов, и в головах и книжках Крашенинникова и Стеллера. Путаются и превращаются в блеск бисера, глухой бой бубна и звон колокольчиков.
В городе по переписи три человека записали себя айнами. Наверняка, дагестанцем или азербайджанцем никто себя не записал.
Коряки — оленеводы. Ительмены — рыбаки. Ительмены скармливали своих мертвых своим собакам, так хоронили. И знали эвтаназию — когда совсем уж устал, то можно попросить родственников: скормите мое мясо собакам. Ительмены, похоже, самые эмоциональные и одновременно самые нежные из местных малых народов.
Когда у коряков рождается ребенок, то считается, что это кто-то из мертвой родни решил вернуться, и тогда говорят: ну, вот и ты. И родственники должны угадать, кто же это вернулся к живым, чтобы дать ребенку имя. Я не смогла выяснить — это перерождение с вечным полом или с вариативным.
Если ребенок здоровенький, у жилища ставится статуэтка пиликена со стрелами вверх, дескать, все ок. А если стрелы вниз, то это значит, мол, все сложно, на работу не выйдем, у вас, чуваки, инвалид в племени, озаботьтесь. Статуэтки это совсем допотопные, а само название «пиликен» — одна американская художница наладила производство чукотских хотейчиков после путешествия в Японию и зарегистрировала их с именем Билли Кен. Они быстро вернулись к камчадалам с модным именем и стали производиться бешеными темпами и в немного других очертаниях.
Ительмены знают бога (или полубога, или богочеловека, но при этом и человеко-ворона, и бого-ворона) Кутха. Как положено богу, он носит множество имен: Кутк, Кутх, Кутка, Кутха, Куутх и т.д.
Есть женские статуэтки (они же обереги, они же и просто обозначение женщины) — Айя. Впрочем, женским символом бывает и жена Кутха Мити (иногда она Хахи). И дополнительные детские статуэтки-божества — Айнюню, и для старичков — дед Ын-Пынь.
В документах Лаперуз пишется как де ла Перуз. О Стеллере есть единственное упоминание (перечислен в скобочках в числе участников экспедиции). Стеллер хороший, трогательный. Информации о нем мало. Почти как о его корове. Корова тоже трогательная, мирная, большая, семитонная, грустная, травоядная, паслась на отлогих морских берегах, и люди ее сожрали. Всю-всю беззащитную коровку. В музее ее можно погладить пальцем по экрану. Милая.
На мореходной карте неведомого года есть Море Акиян и Море Байкал, шведы, шаманы и немирные самоеды. И названия «шаманы» лучше всего подходит ко всем этим малым народам.
Памятник себе нашла в музее: ительменка сидит на полу, вытянув ноги ровно вперед, держит в руках какую-то работу и смотрит в пустоту.
Елена Пестерева
Елена Пестерева — московский поэт, переводчик, критик. Автор двух сборников стихотворений («Осока»: М. 2007; «В мелких подробностях»: М. 2018) и сборника критики «Инстинкт просвещения» (СПб. 2021). Публикуется в литературной периодике с 2006 года. Произведения переведены на английский язык.
