Вторая часть цикла эссе Елены Пестеревой о летней поездке на Камчатку: Эссо, минеральные воды и нравы местных народов. (Читать первую часть)
Эссо
1 августа
Переехали из Петропавловска в деревню Эссо. Вроде, это не село, церкви никакой не вижу. Дорога на автобусе заняла восемь часов, Карл, и стоила 4000 рублей с багажом. По пути видели чудеса населенных пунктов Сокоч (бренд — пироги размером с батон по 150 рублей штука), Мильково (бренд — самое теплое место полуострова, и реально стояла утомительная жара). В Мильково автобус останавливается на целый час, всем предлагается выйти и пообедать. Там делают бургеры на площади перед автовокзалом, а больше их не делают нигде; кроме того, есть хлебозавод с большим кондитерским цехом — пекут вкусно. Мы пробовали эклеры и заварные с масляным и творожным кремом —эклеры лучше.
Бренд Эссо — камчатская Швейцария, где Швейцария представлена лесистыми сопками и магазинами до 15-00, но смысл этого места в горячем бесплатном минеральном бассейне.
Еще не освоилась.
2 августа
А вот и нет, церковь здесь есть, это и правда село. И продуктовые магазины до 22-00, это лучше, чем в провинциальной Швейцарии.
Надо рассказать что-нибудь про Эссо, но невероятно лень. Ничего не хочется, только пить вкусное горькое светлое пиво «Гейзер» по 150 рублей пол-литра, есть мороженое по 150 рублей стаканчик, купаться в очень горячем минеральном бассейне и спать. Бассейн в городе один, в паре километров есть еще один, а в 15 километров — еще один, а там, «на 47 км» — еще один. Водичка в них разного минерального состава и лечит разные болезни, и некоторую неплохо бы пить вовнутрь, может, после кипячения. Люди утверждают, что «на 47 км» вода радоновая, и это единственный радоновый источник в крае, а впрочем, и в Анавгае тоже есть и тоже единственный.
Анавгай с непривычки я называю Авангаем — надо мной все смеются.
Прочитать о водах негде — всем лень это исследовать.
И мне лень. Я выхожу в купальнике, купаюсь и лежу на мостках, на мытых досках, валяюсь на досках нагретого причала. Можно бы подстелить хоть полотенце, но очень лень. Лавочки тоже есть, но надо пройти три метра. А чего для? Пою песню, подходящую случаю: «на темных берегах разбить свои шатры».
Минут через десять в воде начинается одышка. Тут многие померли от остановки сердца, особенно те, что пьяные. Дежурит спасатель. Водичка не для слабых духом. Я слазила три раза по 15 минут и уже несколько часов не могу отдышаться.
Если бы не лень, то можно кататься на собаках, на лошадках, на картах, на оленях, сходить на стойбища коряков, мы же между хребтами, где по коряцкому тракту перегоняют стада. Можно ездить на Толбачек и на Шевелуч. На лошадках можно на озеро Икар. На внедорожниках можно вообще куда угодно.
Если бы не лень, то можно разговаривать с Мариной. Она училась быть художницей в Тунгуре, потом работала в детском доме в Палане. Ну как детский дом — такое место, куда собирали детей из стойбищ, чтобы они погрелись, помылись, поучились грамоте, пока родители в табуне.
У нее был ученик, мальчик коряк лет 12, он вообще не разговаривал ни с кем, мог и умел, но не считал нужным или сердился, что чужие люди и забрали, или хотел в табун. А рисовал волшебно, палитру смешивал профессионально, рисовал то, что помнил из жизни в стойбище, например, как садится вертолет. Свет, перспектива — все видел. Его звали Роберт.
Имена у коряков неожиданные.
Марина велит называть медведя только «мужиком в шубе». Говорит, айны арийцы. На картинках они и правда высокие и кудрявые блондины. Я говорю, вот поэтому японцы такие невероятно красивые. Она говорит: о, нет, это их уже после второй мировой пленными сильно разбавили и покрасивили. Говорит: нет, Кутха — это доисторические звездные летчики. Это не клюв у них вороний и не улыбка ворона, это шлем скафандра они опускали — и такими их видели аборигены.
Все тут колоритно, самобытно и живое, как есть.
Но мне лень.
Господи, как же я устала, оказывается.
Как же я умудрилась только так устать.
Состояние совсем походное: «да какая разница, да и так сойдет».
За сегодня мы сходили за мороженным и в туристический инфоцентр, это максимум метров шестьсот.
Лежа в бассейне на спине и глядя в небо, Таня внезапно громко и отчетливо сказала: «Лена, я не хочу ничего преумножать!»
Мне нечего ей возразить.
Я ответила «слава богу», но она меня не слышала, потому что лежала в воде.
Вода жесткая. После ванн надо чем-нибудь намазаться.
3 августа
Женщины айну делали татуировки улыбок. Все. Начинали в семь лет, заканчивали на свадьбе. Японцы это всеми силами запрещали, но этим поди что-нибудь запрети. Запрещали, потому что это мешало ассимиляции (женщины с татуировкой огромной черной улыбки в пол-лица отличаются от всех), но и варварство, и смертность, и дикость, конечно. Теперь я думаю, эти микрогубки японок — не антиайнская ли эстетика?
А вы говорите: ботокс, тоннели, уколы в лицо. Это вы еще технологию улыбки айну не знаете: в микроразрезы по контуру губ втиралась сажа, а когда они заживали, все начиналось заново. Последние ритуальные разрезы делал жених во время свадьбы.
Ительмены не ели грибов, а галлюциногены добывали из кипрея (это Иван-чай прославленный, безкофеиновый вегано-хипстерский). Кроме эвтаназии, они имели развитую культуру самоубийства. Если жизнь веселому ительмену стала немила, и все не радует, ительмен огорчается и вешается. И по сей день. Но редко. Ительмен весел по своей природе. И коряк тоже.
Женщины ительменов находили кладки мышек и бурозубок, но никогда не брали их все — ведь мышка расстроится и покончит жизнь самоубийством. Да, совершенно серьезно.
Таня говорит: однажды в Матренино собрала и съела грибы, покусанные белкой. Белка пришла на стоянку и долго на нее орала, скача вокруг. Больше Таня не ест беличьих грибов.
Эвены никогда не ели грибов. Потому что это для оленя! Эвены вообще любили своего оленя и не ели его самого, даже если голодали – ели только дикого.
Эвены и Иисуса полюбили, легко крестились, носили крестики, соблюдали весь церковный календарь, легко его вписали в шаманский год, и в особенно значимые праздники приносили на празднества иконы, окрашенные кровью оленя.
А самих эвенов никто не любил. Ни якуты, ни ительмены, ни коряки, ни камчадалы, ни казаки. Разве что Иисус. И губернатор Завойко.
Но они не унывали и не вешались.
Коряки тоже не ели ни грибов, ни толком оленя. Но если олень наелся мухоморов, то могли пустить ему кровь и напиться ее, потому что она содержала чистые галлюциногены без токсинов. Но не слишком много крови, ему же и самому надо.
Но иногда все же ели. Если надо вернуться домой, а до дома трое суток, если война и напали злые чукчи, если надо найти шамана, а он ушел за несколько стойбищ отсюда. Что же делать.
4 августа. Этнографический музей. Эвены
Были в музее, поэтому многое прояснилось, а многое, напротив, запуталось. Эссо столица эвенов. Эвены шли-шли, всех бесили и ото всех уходили. Пришли в итоге к Завойко, в чьей бухте в океане я купалась. Говорят: нам совсем плохо, нас все гонят, и зверьков покупают у нас за бесценок, и никто не любит. А Завойко, вместо чтобы сказать, мол, вы в моей губернии моих зверьков стреляете и еще жалуетесь, что у вас, браконьеров, их дешево покупают, — и расстрелять, отправил их сюда, в горы Быстринского района на речку Быструю, потому что тут вообще никто не жил. Эвены пришли и основали Эссо.
Дождались-дождались. Повезло-повезло. Все тут, на Камчатке, произошли от Кутха, который ворона («Неужто он был вороной?! Птицею, птицей он был»), кроме эвенов — они произошли от лебедя. Вот такой местный Андерсен.
Шли они долго. Во-первых, у них многотысячные стада оленей. А во-вторых, они и ездили на оленях верхом. Единственные, остальные нормальные люди строили нарты и ездили на нартах. Лучше, конечно, собачьи, чем оленьи — собаки по сто километров проходят, а олени по двадцать пять.
Но эвены ползли верхом и грузы везли верхом. Это по-своему удобно, потому что олень живет долго, что ему сделается. Собака умирает, когда слабеет зубами и не может больше грызть юколу, а это довольно быстро происходит. А олень нет. Эвенам некуда было спешить. Тому, у кого нет дома, вообще некуда спешить.
Здесь жили медведи. Медведь спит до апреля, но в феврале просыпается, рожает и дальше спит. В принципе, я так же родила, почти что не проснувшись. Медвежат всегда четверо, и они размером с ладошку. Медведица нянчит медвежат три года, хотя рожает каждый год. Просто годовалые медвежата тепленькие и нежные и полезные в берлоге, и двухлетки тоже. А на третье лето медведица прогоняет своих уже взрослых детей, потому что если их не прогнать, то следующим февралем они сожрут тех, кто будет с ладошку, и придется просыпаться и охранять. А просыпаться, конечно, совсем не хочется.
Вечная история о женщине, забеременевшей от медведя, и о женщине, родившей медведя, и еще о Каине и Авеле, только в этот раз Каин убивает его, чтобы съесть. Одна женщина забеременела от медведя и родила медведя и человека. Человек стал братом медведю, а медведь стал братом человеку. Человек убил медведя, потому что надо же что-то есть, да и в целом хочется выжить. Но человек огорчен этой необходимостью.
Еще здесь жили злые духи, и поэтому из земли била горячая вода, шел пар, и земли пустовали.
И так и есть, в этой воде я 10 минут посижу, так потом одышка и глубокий сон — и днем так, и ночью. Просыпаться совсем не хочется.
Еще здесь жила лиственница. Когда эвены, наконец, пришли, они увидели лиственницу. Возрадовались, что ее много и ею можно топить, и воскликнули: «Лиственница!». То есть: «Исаг!»
И стало Эссо.
А впрочем, возможно, это воскликнули коряки, когда увидели поселение эвенов. Они сказали: «Эччот!» (Настил на снегу.)
Но все равно стало Эссо. Был 1926 год.
Оленятам надевали костяные храпы за ушками, там чувствительные места, и так оленя можно приручить и объездить. Из стада оленя ловили шестиметровым лассо из кожи оленя: его резали кругом, такой спиралькой, и получался длинный цельный шнурок. Быстро эвены научились управлять лошадьми. Приучали их к запаху медведя, чтобы лошадь не понесла и не сбежала, пропитывая упряжь медвежьим жиром.
Летом эвены спускались пониже к морю по обе стороны полуострова, и вставали в паре километров от берега. Кормили оленей мхом. Зимой поднимались повыше в лес, чтобы топить свои огромные и довольно холодные меховые юрты. Они переходили горный хребет поперек, весь полуостров, ходили от моря до океана — и обратно.
Самый оседлый способ жить для эвена — это рыбалка. Что-то вроде хутора или нашей дачи, на которой круглый год живут два-три старичка, а летом приезжает родня на рыбалку, ягоды и дикоросы. На рыбалке есть летняя юрта, зимняя изба, лабаз, юкольник, обширные угодья и право ловить очень много рыбы. Все еще некоторые семьи держат такие рыбалки.
Эвенский мир очень женский. Женщина ставит юрту, женщина шьет сумки, женщина собирает и разбирает вещи и точно знает, где что лежит, женщина разделывает туши по суставам, женщина выделывает кожи и дубит их своей мочой и ивовым настоем, она кроит и шьет, вышивает и плетет, ставит сети из крапивы, запоры и морды, готовит еду и работает шаманом. Правда, ту же историю я могу рассказать и в духе «женщина истинная рабыня мужского мира».
Но на самом деле так не было. Эвенский мир не был гендерно-вертикальным. Мужчина тоже мог работать шаманом, если он калека и никак иначе не может приносить пользу обществу, но ему стоило надевать на работу женское платье. Потому что оно легче. В нем легче подняться в верхний мир и вернуться в наш из нижнего.
Здоровый мужчина возится с оленями и охотится, вынимает из рек морды и режет по кости украшения и столовые приборы. Есть тарелки из березы, доски из рога барана, крючки для мяса, заменявшие вилки, и ложки из рога барана.
Насчет выделки: выделывают, кроме очевидных, всю рыбью кожу, и кожу лапок дикого гуся, и лебединую, и кожу лап медведя. Из кишок моржа делали плащи, из птичьей кожи маленькие кисеты для табака и вышивания. Потому что такова главная заповедь охотниках: если ты убил брата, не важно, в чьем он был теле на этот раз, то ничего, вообще ничего не должно быть выкинуто. В смысле, совсем ничего. А содержимое желудка — очень ценная вещь, им можно дубить кожи — или съесть.
Насчет кройки и шитья — крой сложный с разрезом и распахом спереди, потому что иначе никак не получится ездить верхом. Это распах закрыт нагрудником и передником. Передник — как обычный фартук, только надевается он под кафтан.
Есть и версия, что ничего они не дубили и не красили, а шили одежду из белоснежной оленьей кожи и носили белое и вишитое. За что и назывались французами тундры.
Цвета бисерной вышивки — черный, синий и белый, иногда красный. «Модники тундры», «французы тундры» — кафтан и штаны, да и торбаса эвены меняли каждые два года, потому что шкур у них было дофига. Бисерные вышивки и меховые мозаичные украшения со старой одежды спарывались и нашивались на новую.
Костюм шамана менялся реже и шился в два цвета: левая половина белая, правая — бурая, типа — черная. А впрочем, можно и наоборот. Черная перчатка и белая, в которых шаман совершал обряды и лечил людей. Шаман для эвенов, в сущности, психотерапевт: интеграция бинарного мира и его полюсов, эмпатическое вживание, статистическое знание, проективные практики.
Шаманом становились, когда рождались с увечьем, травмой, или в очень нелегкий для племени год, или в странный момент типа затмения или урагана, или сложными родами. Психотерапевтами, как мы понимаем, становятся примерно так же.
Ребенок рос, а действующий шаман приглядывался к нему и мог позвать в ученики. Последний эвенский шаман Семен Болганский (?) умер в 1964 году и не оставил преемника.
Его одежду и орудия труда родственники не хотели отдавать в музей, потому что по правилам, если ими долго никто не пользуется, их надо сжечь. Но историки их уговорили.
И эти шаманские одежды надели на пластмассового манекена. Отчего во всем районе стали массово умирать люди, и так бы и умерли все подчистую, если бы музей не догадался упрятать манекена под стекло. Это помогло.
У юрты шамана ставили две лиственницы вверх и вниз корнями, чтобы ему было удобно по ним ходить в верхний и нижний мир. На бубне шамана черная и белая рыбки — это М и Ж.
Шаманизм ни мало не мешал эвенским христианским культам. Больше всех почитался Николай Чудотворец и Святой Стефан (первый как покровитель путешественников, а второй не знаю почему). Иконы с места на место перевозил специальный церковный белый олень. Его кровью их и окропляли при необходимости.
Крещение освобождало эвенов от налогов на 10 лет, поэтому некоторые эвены крестились по несколько раз за жизнь.
Венчания не было ни в какой форме, а про похороны я пока что не выяснила.
Зато вот как устроено сватовство.
Общие праздники использовались, в том числе, и как балы невест. Если кто присмотрел себе невесту, то дальше вот что…
Надо накопить двадцать оленей для начала.
Надо послать свата, чтобы не имел кровного родства, в семью невесты.
Надо дать ему большой кисет табаку. Сватовство будет ехать с одного стойбища на другое без всякой надобности, и все догадаются, само собой, зачем они в таком странном составе и в такой одежде куда-то поперлись. Семью невесты известят слухи.
Сват зайдет в юрту невесты и ее родителей и подкинет бревно, дескать, дело есть, поговорить надо. Откроет кисет табаку и протянет ее родителям. Они примут табак — или нет, дескать, нам такого жениха не надо.
Если надо, то семья невесты выделяла ей приданого двенадцать-пятнадцать оленей, они потом объединялись с жениховыми двадцатью в стадо молодой семьи. Насильно замуж не отдавали.
Если сватовство успешно, то обе семьи собирали свои стойбища и начинали очень медленно со всеми пожитками, родственниками, младенцами и скотом кочевать друг навстречу другу.
Род невесты прикочевывал первым и располагался. Потом вставал род жениха, жених ставил свою юрту и уходил подальше. В свадебном ритуале он никак не участвовал и его не видел.
И вот в назначенный день невеста в плотной фате садится на своего свадебного оленя и едет, почти не глядя, к юрте жениха. Фата означает «я не найду пути домой, я не смогу вернуться». Три раза она обходит его юрту по солнцу, на каждом повороте мужчины ее рода стреляют. Потом они забивают праздничную важенку (олениху) и разделывают ее. Невеста входит в пустую юрту и чувствует себя в ней полной хозяйкой. Располагается, разводит огонь в очаге и варит сердце оленя. Вот такая Белоснежка.
Ее родственники варят мясо и всюду рассаживаются. Как гномы.
И только тогда жениху разрешается зайти, сесть с ней рядом и съесть вместе с ней сердце оленихи. Все. Сент-Валентай.
С письменностью у эвенов сложно. Она им не была нужна, но ее пытались сначала сделать латиницей, а потом кириллицей. Сейчас в школе в Эссо есть класс, изучающий эвенский язык.
5 августа. Чау-Чыв. Коряки
Утром ходили на чаучувэнское стойбище слушать концерт эвенского национального ансамбля «Нулгур» и смотреть танцы малых народов севера. Они прекрасные, мировые этно-звезды.
К обеду вернулись вдохновленные. Марина рассказала, как другой фолк-коллектив «Коритэв» путешествовал по полуострову. Лучшая история: они положили 10 бубнов по 25000 каждый на крышу автомобиля, привязали и поехали из Эссо на выступление. Приехали и не нашли на крыше ни одного бубна.
Таня говорит: туристы думают, вот Бог послал подарочек!
Марина говорит: это же бубен, к чужому бубну и прикасаться-то не стоит.
Таня говорит: а где ж хозяина искать?!
Марина говорит: а не надо искать, надо пойти и отнести находку в милицию.
Нянька учила меня, что нести надо в церковь.
Но вот скажите, если вы потеряете бубен или паспорт, вы пойдете за ним в церковь? Или в милицию. Или в бюро находок. Или вешать объявления на столбах?
Вечером ездили на радоновые ванны. Вода такая горячая, что зайти я смогла с трудом, примерно с восьмой попытки, да и то на секунду, легко получилось только пообливаться ею. Ну, наверное, теперь от всего вылечусь.
Видели на 47 км в церкви иконы-коврики. Нет, не на коврах, а прямо коврики. Бывают узоры на ковре, а вот тут — иконы. И висят по стенам, как выделанные шкуры по яранге.
Дома в ресторане «Парамушир» ели оленя, лося и лосося. Все вкусные.
По мотивам того дня расскажу про коряков. Коряки скучные. В то, что мышь повесится, если не найдет в норе запасы сараны, они не верили, и кожу с лапок гуся не выделывали, и верхом не ездили. Собственно, веселого в них только использование мухоморов в качестве экстра-стимулятора и хореография. К тому же, говорят, коряки самые черные из всех малых народов, потому что прокопченные насквозь. Они и в самом деле коптят одежду, чтобы она не промокала.
Коряки выжили с полуострова айнов, потому что те тоже были оленными, а пастбища не резиновые. Айнов было намного больше, чем коряков, коряков мало, но они искусные воины, закаленные в боях с оленными чукчами, — и к тому же, применяли допинги. После битвы на озере рядом с Усть-Камчатском айны ушли с полуострова на острова и до прихода корейцев неплохо жили на них.
Коряки есть оседлые и оленные: нымыланы и чавчувэны, и еще десяток малых этносов, два из которых можно было бы выделить в самостоятельный этнос, если бы они не были представлены полуторами калеками. Та же фигня у них и с языками: десяток диалектов, два из которых могли бы быть самостоятельными языками, если бы все это было кому-то нужно.
Языки оленных коряков фонетически самые сложные. В советское время в детских домах и школах детям, забранным из стойбищ, запрещали говорить на корякском, чтобы они освоили русский и отнесли его обратно в стойбища, и корякский быстро вышел из употребления. Впрочем, и эвенский, и ительменский тоже. Если эвенский позже так же быстро восстановился, как ушел, то корякский так и не оклемался: мышцы и ухо отвыкают от его трудной фонетики.
Нымыланы строили себе огромные круглые полуземлянки с круглой крышей с дыркой наверху. Эта дырка была и дымоход, потому что очаг был по центру под ней, и вход, потому что внутри этой дырки стояла огромная лиственница с насеченными на ней ступенями, и выход в иной мир, потому что этот лиственничный столб заодно был и алтарем. Ну, это нормально, многие народы используют дверь/порог как портал, даже Тургенев.
Мужчины входили в дом всегда с потолка, обхватив столб ногами и съезжая с него, как по мачте (привет, Санта Клаус). Женщинам, детям и прочим инвалидам разрешалось выходить в боковую дверь — что с них взять. Но на самом деле потому, что из тепленькой яранги они выползали очень редко, больно надо им на мороз тащиться, а оленеводы пускай сами идут и работают. Поэтому летом мужчинам пользоваться боковым входом было чуть менее позорно, чем зимой. Ну да летом и лезть на крышу не так сподручно, как по сугробу в пять метров высотой. Такая нымыланская полуземлянка стоит в этнографическом музее.
Чавчувэны строили легкую ярангу. Такая и представлена на стойбище. Эти яранги были купольные, хотя во всех музеях и стойбищах полуострова стоят конусные. Просто купольную делать сложно, нужно мочить и гнуть лаги.
Чтобы дождь не стекал из дырки в потолке вниз по лагам прямо на шкуры, к лагам привязывали ленточки, шнурки и веревочки — водичка по ним бежала и капала между костром и пологами.
Если кочевали в тундру, яранги везли с собой. Перевозили на женских нартах среди всего скарба. Если в лес — то могли и не везти, а поставить новую. Кочевка занимала максимум сутки, но начиналась в четыре часа утра.
Женщина-хранительница огня освобождалась от всей работы рода и только хранила огонь во время кочевки, вносила его в первую ярангу, разводила костер, кормила духов и тогда разрешала другим женщинам отнести огонь в свои дома.
Ярангу топили дважды в сутки, утром и вечером, потому что дров так-то не очень много и новых взять особенно негде. Впрочем, даже в очень лесных регионах печь топят дважды в сутки, и любой, кто был в походе, знает, что костер делается тоже утром и вечером.
Интерьер
Входящий в ярангу человек не мог пойти направо, там стоял направляющий столб треноги и перегораживал путь. Он сначала обходил ярангу слева направо до хозяина, а потом дальше — как католический храм.
Посреди яранги напротив входа у стены ставили гостевой полог — примерно как диван — и с ним ковер на стене, только к тому ковру еще ковер на потолке и еще один, чтобы завеситься от вас, — и все из шкур. И по остальным стенам тоже такие пологи, много. Супруги спали в таких, и супруги с детьми, и дети отдельно, и отдельно незамужние женщины и неженатые мужчины. То есть много пологов.
Утром пологи собирали и жили в яранге, ну как вы собираете кровати утром и живете в своей студии. А гостевой полог оставляли разобранным. Как если бы к вам в гости приехал дядя Витя, и вы бы ему говорили: да оставь диван, чего собирать туда-сюда. Гость никуда не ходил. Сидел посреди своего ложа и рассказывал рассказы.
Внутри пологов лежат меховые спальники, сшитые мехом внутрь. В них влезали голышом и так и спали. Коряки не мылись. Вообще никогда. Всю одежду они носили из оленьего меха и мехом внутрь. А он пористый, и впитывает в себя запахи, и собирает в себя отслоившийся эпителий — так что и без мытья чисто.
С другой стороны, наш второй экскурсовод Александра — чавчувэнка, и утверждает, что мылись, конечно. Мужчины приходили со стойбищ, женщины их раздевали, мыли, одевали, кормили, клали спать.
Осталось непонятным, ЧТО, все-таки, такое тяжелое и сложное делали мужчины с оленями, что это была единственная их задача, и при этом самая важная задача племени. Что такого можно делать с оленем?! Он же не лошадь, он сам ест, сам пьет, сам идет.
Из оригинальных способов охоты у коряков есть охота самострелом (животное должно его задеть, и он выстрелит) и китовым усом в жиру (животное его съест, жир растает, ус разогнется в желудке и разрежет внутренности; чудовищно, да).
Бытовая магия
Чавчувэны имели обереги хранителя стада. Чтобы он как следует хранил, его кормили салом. Если стадо болело, тощало, от него терялся откол и долго не находился, то кормить божка переставали, а то и вовсе выгоняли на улицу на некоторое время, чтобы он там проветрился, и одумался, и делал свою работу нормально. Если и это не помогало, то ему отсекали голову и привешивали ее к оберегу пастухов. Стать оберегом пастухов — сильное понижение в должности относительно хранителя стада.
Коряки гадали. Жгли оленью лопаточку или кидали на нее раскаленный камень и смотрели, куда пошла трещина, там и искали откол.
Гадали и в праздники всем родом. Гадательный тылытыл (похож на две лопасти вентилятора) крепили к двум кожаным ремням, клали на пороге и начинали перетягивать, как канат, пока ремень не лопнет. Если он лопнул в доме, то охотников ждет удача, а если за порогом дома, то голодный год. В хорошем исходе лопнувший ремень нарезали на кусочки и отдавали их охотникам как амулеты.
Шаманизм
Шаманизм никогда не передавался по наследству. Шаманки редко обзаводились семьями, потому что на это уже не хватит сил. Бывало, хоть и нечасто, что рожали детей. Свою наследницу шаманка выбирала себе из рода.
Стать шаманом можно только через благословение собрания шаманов края.
Кухонный огонь никогда не использовался как шаманский; это два разных очага, как на двух разных плитах можно готовить мясо и молоко.
Шаманы знали традиции и ритуалы всех малых народов севера и были обязаны оказать помощь любому, кто в ней нуждался, причем тем способом, который принят у этого народа. То есть корякская шаманка ительмена лечила бы по-ительменски, и Александра говорит об этом так, как будто если ительмена пытаться лечить по-корякски, то он тут же левитирует и самовозгорится. Одного шамана достаточно на несколько стойбищ, поэтому он почти все время куда-то идет, по сорок километров в день, и часто — с применением мухоморов, идти-то надо, и конечно, никакой семьи с такой работой не заведешь.
Дедушка Мухомор
Перед сбором мухоморов исполнялись ритуальные танцы, чтобы Дедушка Мухомор отпустил обратно — не заплясал, не засмеял, не загулял, не запугал, не забубнил до смерти (танец, пение и бубнение — яркие признаки опьянения). Александра настаивает, что собирали мухоморы шаманы и девственницы, но это звучит так книжно, что я не просто не верю, а еле-еле уговариваю себя такое записать.
Когда коряк искал своих оленей в снегах и в морозе или охотился, и наконец, нашел, подстрелил, победил и идет домой в темноте — и когда его, что не удивительно, покидают последние силы, коряк съедает мухомор — чтобы дойти. Или если гонец идет предупредить сородичей о казаках или оленных чукчах, путь долгий, отдыхать некогда — тоже.
Дошедшего едока встречали выпаиванием в течение трех дней, а когда отопьется, то физическими нагрузками — в общем, с тех пор правила детоксикации не сильно изменились.
Мухоморы по-прежнему иногда находят при корячках в родильных домах.
Хореография
Из всех искусств главнейшим для коряков были танцы. Танцевали они все, были ритуальные, религиозные, магические, праздничные танцы и, вы не поверите, родовые и индивидуальные. Так-то танцы исполнялись по делу — на праздник или чтобы задобрить духов. Родовые мелодии и танцы передавались из поколения в поколение как наследие семьи, объединяющее ее и дающее возможность пообщаться с предками. А индивидуальный танец исполнялся, когда его носитель считал нужным.
Коряки танцуют, подражая движениям животных. Это могут быть сцены гона, водопоя, полета чаек, игр сивучей, движения косяков рыбы, брачные игры животных, охота. Танец может длиться сутками без перерыва.
Когда сюда приехал Гиль и создал «Мэнго», он собирал корякские танцы и по мере сил придавал им хореографический рисунок, сюжет и смысл.
Ни эвенских, ни ительменских, ни чукотских, ни якутских танцев как-то особо и не было. Похоже, Гиль их выдумал такими, какими они могут хорошо выглядеть на сцене, на основе нескольких типичных движений и корякского каркаса. Например, базовое мужское движение эвенского танца — вверх-вниз плечами, имитация верховой езды. Кто так ездит, тем более, на олене? Никто. Но смотрится убедительно.
Никто или почти никто не танцевал с бубнами, насколько я поняла. И бубнов никто никаких не делал. То есть для его ансамбля сразу нашлись и выделщики кож, и швеи, и вышивальщицы, и мастера бубнов, и желающие танцевать, и те, кто потом стали хореографами, научившись у него.
Это целый мир, ребята. Им можно заболеть, причем навсегда.
Многие танцы «Нулгур» танцует и сейчас в его хореографии. Там все сценическое движение женское — волна вперед-назад. Нет, не бедра влево-вправо, а всем телом вперед-назад — как сивуч или нерпа. Очень круто выглядит.
Позже мы видели танцы, поставленные Ромуальдом Жуковым и Владиславом(?) Рынтытегиным, и их теперешним худруком Еленой Федотовой (он был попроще). И танец того самого, порастерявшего бубны, ансамбля «Коритэв». Он совсем не такой, как «Нулгур». Он корякский, молодежный и, я сказала бы, агрессивно-сексуальный.
Обряд хватания
Свадебный обряд коряков прекрасен, хотя эвенский мне нравится больше. Жених выбирал невесту. И мог прийти и жить с ней, если она не против — семья была рада новому мужчине. А если он хотел увести ее жить к себе, то должен был отработать на семью невесты откуп от полугода до трех лет, ведь обещанного три года ждут.
Издевались над ним эти три года отработки ужасно и нарочито: клали спать в самом холодном месте, поручали самую черную работу, кормили скверно, относились безобразно — чтобы убедиться, что он физически и психически устойчив. Выгнать его было нельзя, невозможно, но умучить так, чтобы он сам передумал и ушел, можно было. Так что особенно тяжело было тем женихам, про кого невеста решила, что он как-то ей не очень.
Невеста этих мук видеть не могла, она уходила жить в соседнем жилище стойбища.
Когда откуп отработан, а жених все еще не ушел и не умер, невеста возвращалась. Жених вместе со всей ее семьей принимались ее ловить. То есть буквально бегать за ней по яранге и стараться поймать, порвать на ней одежду и схватить за промежность или хотя бы дотронуться (Александра сказала, что до голого тела, но мы почитали дома книги). Как дотронулся — так все, свадьба сыграна, всем спасибо.
Если невесте жених не нравился, она просила семью не дать ему ее поймать, и весь обряд хватания семья не помогала, а мешала жениху. Бывало, что и не хватал, и уходил ни с чем. Такое через три года мучений, конечно, крайне обидно, но да кто ж тебе неволит за несговорчивыми девушками ухаживать.
Наречение
Когда рождался ребенок, в ярангу приходили три бабки — старейшие жительницы стойбища — и выгоняли всех из нее. Ну мало ли, что мороз, всегда мороз, есть дела поважнее, чем греться. Они подвешивали ритуальный камень и перечисляли всех мертвых, кого только помнили. На чьем имени камень начинал вращаться или качаться, тот и считался переродившимся родственником.
Если младенец девочка, а родственник мужчина, то в имени мужское окончание заменялось на женское — и наоборот. Если камень не начинался вращаться трое суток, то ребенок считался новой душой, пришедшей в мир, и назывался просто: Камень. Ну и правда, как еще назвать того, кто продержал на морозе всю семью трое суток.
У меня записано, что сказала экскурсовод, но я проверила; это слово значит «паутина», а как будет «камень» — теперь и не найдешь.
Похороны
Погребальную кухлянку коряки шили всю жизнь, она без бисера и лишена украшений, ведь они тяжелые и с ними сложно пройти в верхний мир. Даже оленю легче пройти сквозь игольное ушко.
Надевали ее на покойника задом наперед, капюшоном на лицо. Мертвому мужчине отдавали все очень мелкое или сломанное — стрелы, и нож, и прочее — коряки верили, что в другом мире, как в Зазеркалье, все само собой станет нормальным, правильным, подходящим — новым, соразмерным, и даже кухлянка развернется.
Поминовение покойника шло от года до трех, ну так и сейчас это норма срока горевания.
6 августа. Анавгай. Мэнэдек
Ездили на эвенское стойбище «Мэнэдек» на деревенский рыболовецкий праздник, названия не помню, но переводится привлекательно: «Отведаем гольца!» Слушали песню с текстом «ительмены и эвены встали в круг», дальше невнятно, рифма «друг».
Щедрые эвены кормили нас ухой из гольца, печеным гольцом, жаренным, тушеным с помидорами, фаршированным с рисом и т.д. — гольца этого утром еще поймали. Голец оказался вкусной некрупной речной красной рыбкой, правда, он бывает и морским, и огромным.
Таня участвовала в веселых стартах рыбака, собрала запор с мордой и выиграла кружку. Я купалась в речке Анавгай, потому что было неимоверно жарко, и собрала горсть голубики.
7 августа. Илмаган
До озера Илмаган из Эссо ехать пару часов, и дорогу насыпали между сопок отличную — от одной чуть срытой вершины сопки до другой идет насыпь из вулканической бордовой пемзы. Можно выйти из машины, набрать пыльной придорожной малины, посмотреть вниз в распад, поросший лесом, и на реку в нем.
На озере собрали пару литров голубики. Голубика бедная, ранняя, кислая и мелкая. С ладожской брусникой не сравнится. Но уж какая есть.
Озеро совсем по щиколотку. Но как-то плескалась.
Место спокойное и чистое. Сидишь, жарко и ветер, от жары и ветра комаров нет, кружевная тень от лиственниц есть, мох сухой и хрустит под ногами как снег.
Вдали виден голубоватый в дымке вулкан Унаун.
Берег чистый, людей, как сказал Виктор Иванович, очень много, очень, потому что воскресенье: вон машина, и вот там еще, ой, да и там еще человек десять! Я же говорил, надо в понедельник ехать — никого бы не было!!!
Людей действительно было две машины, а потом еще две на всю бескрайнюю гладь озера площадью три километра.
8 августа. Нравы
Странно, конечно. Как будто пол-Москвы приехало. И Люба, и Таня, и Славяна, и Кащеев, как будто все, кто не в Турции и не в Грузии, тут. Встретиться не так, чтобы стремятся, будто говорят: мы уехали из Москвы, вот и слава богу, давайте не надо везти Москву с собой, «и в Тушине. Не трогайте меня». И я очень понимаю это чувство. Уехать куда-нибудь, и не мешайте быть далеко.
Камчадалы очень серьезно относятся к погоде, комарам и медведю. Эти дни было жарко, я ходила в купальнике, а все — в камуфляжных костюмах и накомарниках. Ботинки, говорят, обувай, а то там озеро, у него берег песчаный, а у тебя кроссовки, нет, это не то, надо в ботинках. Поехала в кроссовках, слава богу, ботинок нету. Но ходила босиком.
Не так воспитана. Воспитана в традиции: при любой возможности разденься и дай подышать телу. И при любой возможности полезай в воду. Мало ли, ветер, холодная, грязная, это неважно, дома согреемся, после помоешься.
Открой ее, Люда, открой, пусть обветрит.
Очень серьезно к медведям. Ездят на машинах с фальшфайерами, и нам выдали, и гудок тоже.
Возят туристов на свалку — по вечерам медведи там жрут.
Я почему-то не верю в медведя.
Укусило меня несколько комаров и слепней. Но это же не медведь.
Ой, мы видели белочку, она перебегала дорогу.
А еще мы видели кого-то черненького типа американской норочки, только она тут вроде не должна жить, ее не было в краеведческом музее. Может, это и не она. Но эта черненькая скакала по берегу Уксичана на Мэнэндэке.
Туристы приезжают, смотрят на все, говорят: оспади, ну что же они прямо тут пьют, жрут и бросают… Неужели сложно то-то, и вот то-то, и еще вот то. Местные смотрят на туристов и такие: вот понаехали, щас будут везде пить, жрать и все кидать, закрыть бы Камчатку и стояла бы чистая.
Большой потребности привлечь туристов ни у кого нет. Хотят только государственного участия в нормальном объеме, но в основном, хотят дороги и транспортную доступность. Впрочем, дороги хотят тоже не очень — транспортная доступность гарантирует приток туристов.
И рабочие места. Но откуда им тут взяться, рабочим местам, если не в туризме.
Какие-то советские годы Камчатка, и правда, стояла закрытая. Можно было по прописке, к родне, в командировку, по работе и на три дня по профсоюзной путевке.
Как только полуостров открыли для свободного посещения, тут было много волонтеров и канадских грантов, экологов, фондов и т.д. Они строили инфоцентры, беседки, дорожки, маркировали тропы, рисовали инфостенды, открывали курсы иностранных языков, собирали мастер-классы, поддерживали создание заказников, питомников и заповедников и далее везде. Но очень быстро были признаны «зелеными шпионами», это цитата, а наша Марина, например, — пособником шпионов.
Тут все более-менее местные.
А в ПК большая дагестанская диаспора: все таксисты, продавщицы, матросы и капитаны. Наш хост, например. И мужики, которые жили в одном с нами доме и ждали свое судно с верфи.
Трогательно было: я умилилась, когда, вся перепуганная вусмерть, прилетела в ПК, а там полный дом чашечек-тюльпанов, турочка для кофе, огромный кофейник, везде низкие диваны, рядом с унитазом кувшин, стоят гостевые нарды и хозяйку зовут Хатиджан. Кусочек Турции в отдельном взятом доме на полуострове — специально для нервных.
9 августа. Козыревск. Ительмены
Приперлись в Козыревск. Знаете что? Козыревск — дыра, вулканический песок больше всего похож тупо на грязь, лавовые поля сделаны из пемзы, горелых лесов дома полная Шатура, значение нерпячьего жира в искусстве кулинарии сильно переоценено, а Камчатка — самое пыльное место на планете. Кажется, все дороги края осели в моих легких.
Поселок на берегу широченной Камчатки. Река грязная, холодная и очень быстрая. Я плыла против течения и не переплывала его, стояла на месте. Вулканы вокруг не видны даже в ведро, сидишь, как дурак, в дыре и комарах, асфальта нет, есть деревянные тротуары на столбах. Все в пыли: цветы, еда, воздух, деревья, ты сам — все.
По пути сюда мы пробили колесо. Наш водитель Володя услышал это практически сразу (как, как он мог это услышать на гравии?), вышел и залепил дыру чем-то, что назвал шнурками (возможно, это были шнурки, но я не поняла).
*
В Козыревск нашу Марину позвали на открытие ительменского стойбища (вот на таком мы еще не были) — провести праздничный мастер-класс по вырезанию по дереву. Марина умеет научить вырезать человечка-хранителя, а ее подруга умеет постучать над ним по бубну, чтобы он ожил. Стойбище полностью туристическое, открывала его девушка геофизик-сейсмолог Маша.
Ее мама долго была местным депутатом, ее семья открыла большую гостиницу «Толбачик» для всех тех безумцев, которые лазят на Толбачик и Ключевской (они как раз вокруг Козыревска). Один из четырех их зятьев поднимает тургруппы на вулканы, вторая сестра возит туристов вокруг Петропавловска, а сестер четверо, и у них еще взрослые дети, да и бывшая депутатка с мужем не старые совсем.
Их дом самый приличный в поселке.
В общем, только стойбища им не хватало.
К ночи как раз приехали туристы. Весь день нас ими пугали: к нам семнадцать москвичей заезжают!
Мы пели друг другу песню «семнадцать москвичей на сундук мертвеца, йо-хо-хо».
И вот они приехали, я видела одного. Он стоял между туристических домиков с пустым десятилитровым каном и смотрел в никуда мертвыми глазами. Совершенно убитый. Нет, не грустный, просто страшно, смертельно уставший человек. То ли от Москвы, то ли от восхождения и спуска, то ли от жизни, то ли от всего. Чудовищный вид.
К ительменам Козыревск никакого отношения не имеет — просто ниша пустовала. Это русский поселок, казацкий. Его основали отец и сын Козыревские, и, кажется, без святого духа. Но с семьями Чуркиных, Брагиных, Кречетовых, Кадиковых, один из них — художник-анималист, и Мешковых, один из них — самоучка-резчик по дереву. Теперь он умер, а его коричнево-голубой, кружевной, весь резной, как игрушка, домик с олененком на коньке и медведем у крыльца, с чайками по забору и деревянными шариками на воротах, стоит и ждет, когда администрация выкупит его у семьи и сделает в нем музей.
По Марининым воспоминаниям, а она ходила там в школу с пяти до двенадцати лет, взрослые в поселке пили целыми днями, неделями, начинали и не заканчивали, все время стояли столы, все время было застолье. Семьи рожали по десять человек детей, эти дети бегали никому ненужные, голодные, чумазые, брошенные, и их страшно били, «как собак».
Однажды в марте она полезла от скуки в чужой катер на реке, а ее руку замотало в цепь якорной лебедки, случайный прохожий спас, точнее, его белая лайка крик услышала и рванулась к ней, а тогда уж и этот прохожий.
Однажды летом было так жарко, что она упала и потеряла сознание, пролежала во дворе, потом очнулась. Она это во дворе вспомнила, когда мы все же нашли ее дом. Сказала: о, а вот тут я лежала, упала.
Однажды зимой всю ночь у нее болел живот, а потом оказалось, что у нее аппендицит. После операции ей принесла мать кастрюлю бульона и ушла, а она встала погреть, и собиралась взять кастрюлю отнести на кухню больницы, но, к счастью, нянечка увидела, что ребенок через несколько часов после операции собрался кастрюлю куда-то переть, и помогла.
А одна девочка поехала в детский лагерь в Ключи и утонула в затоне на реке, где дети купались. А один мальчик прыгнул ее спасти, а она его с собой и утянула. А лагерь потом закрыли.
А у одного мальчика мама умерла, когда ему десять лет было, он так кричал, что в могилу за ней прыгнул. Он потом вырос и работал на заправке, да и жил на заправке, не выходил из нее почти совсем, редко здесь заправляются, бензин плохой, солярка совсем дрянь, так-то все из города бочки возят. И вот раз он не выходил заправить односельчан, его стали искать, а он лежит там, в домике на заправке, мертвый.
Потом Марина стала искать своих одноклассников. Мужики, что не уехали, те поумирали (им было бы по 62 года). Женщины, даже оставшиеся, большей частью живы.
Поселок был большим, 5000 жителей. Осталось полторы.
Может, от ее рассказов больше, чем от остального, но впечатление было в духе «а давайте я буду отдельно, а поселок Козыревск — отдельно».
Хорошо было вырезать с Мариной человечка из веточки – веточка мягкая, резец острый, солнце нежаркое, Марина строгая и вдохновенная. Хорошо было, когда в дорогу нам подарили две рыбищи чавычи на шестнадцать килограммов. Лучше всего было вечером у реки в посадках сосен и елок найти большой лошадиный табун с собакой-пастухом. Солнце садилось, все было розовым, лошадки стояли у воды, тыкали друг друга мордами и обмахивали хвостами, жеребята ходили вокруг кобылиц, дул сильный речной ветер и все колокольчики на всех шеях пели общую нежную песню. Лучшая музыка на земле.
11 августа. Жители
Божечки, как же хорошо дома, в смысле, в Эссо. Горы кругом, и водичка, и асфальт. Цивилизация, кулинария при ресторане, все вкусненькое, тепленькое, как гнездо и кошка Морошка.
Нас познакомили с Майей Петровной Ломовцевой, заслуженным работником культуры РФ. Эта великая женщина фантастически выглядит в свои 84 года, бьет в бубен, танцует шаманские танцы и горлово кричит. Когда мы за ней заехали, она вышла к нам из подъезда в джинсах, коралловой блузе, солнцезащитных очках, помаде и шиньоне — эвенская Софи Лорен.
Долго она была акушеркой национальных сел полуострова, а в 1987 году — председателем исполкома сельсовета. Это она сделала «Нулгур». В 1994 году они съездили в Хорватию и в Японию, а потом получили серебро на фестивале народного танца в Италии.
Потом она решила научить детей вышивать бисером этнический эвенский орнамент — и до сих пор ведет студию, хотя они уже все призы получили.
В 2002 она прилетела со вторым ансамблем (из Анавгая) «Нургенеком» в Италию снова и снова что-то выиграла.
Собрала родовые песни эвенов Быстринского района, записала их нотами, издала три книги, вступила в Союз художников, выступила в Германии и Швейцарии, получила премию Гиля.
Ее работы куплены музеями Японии, США и Штутгарта.
Она живет в Эссо.
Яндекс считает, что на самом деле ее зовут Марфа Петровна. И может быть, так и есть, сценическое имя должно быть другим.
К сожалению, я не она и никогда не буду ею.
За сегодняшний день я услышала от нее явственно три фразы: «Нет, почему же: я надела аппарат»; «Мне уже переодеваться?» и «Вот, б***ть!»
13 августа. Праздники
День рождения больницы Быстринского района, 90-летие. Награждение главного врача и заслуженных работников, а заодно и победительницы в стрельбе из лука, потому что она живет в Анавгае и неизвестно, когда еще приедет. Смешные интермедии между выступлениями пенсионного хора «Рябинушка» с песней «Ангелы в белых халатах» и юношеских танцевальных коллективов. И трогательно, и бабушка примерно так же примерно тогда же работала в Газзаводе, и фальшиво и невпопад, и дребезжащие старческие голоса, и все равно трогательно. Майя Петровна выступала с песней и танцем со своим «Нургенеком», ведь она бывшая акушерка района.
14 августа. Фейерверки
День рождения Быстринского района. 96 лет. Обряд очищения, в общей толпе стоят глава района и глава поселка Анавгай. Я снимаю видео. Они подходят. Вьюнов говорит: вот так и очищаемся тут по три раза в год. Я говорю: я понимаю, что это туристическая версия обряда, но мне все равно понравилось больше, чем Собянин на Пасхе. Анавгаец смеется. Немножко разговариваем — так… ни о чем. Кажется, глава глуховат.
На дегустации нас покормили всякими как бы национальными блюдами. Например, толокушей — там должны быть ягоды, нерпячий жир и сырая рыба. Но были только ягоды и вареная рыба. Это вкусно.
В поселке Эссо нет ни одного массажиста и ни одного психотерапевта. Боюсь, ни одного юриста тоже нет. А вот ведущих лито, поэтесс всяких и художников пруд пруди.
Все у всех болит, как везде, а в смысле терапии очевидное, конечно, — зависимости. Депрессий не вижу, паранойю вижу, шизоидные проявления, руминации, нарциссические черты. И буйные реки творческой сублимации.
Знаете, когда какое-то время проживешь в покое, отваливается рефлексия. Что-то видел. Что-то ел. Было вкусно. Было невкусно. Жарко. Холодно. Сказать по этому поводу нечего. Регистрация без осмысления. Осмыслять лень.
Пришли проведать МП, потому что простудили ее в Козыревске. Принесли конфет. А она налепила нам пельменей с олениной.
Она хорошая.
Говорит: в детстве жила в интернате, пока семья была в табуне. Брат, говорит, до сих уезжает в табун. И однажды была история: сестра старшая так в табун захотела, хоть разочек еще в жизни, старенькая уже, и МП нашла каких-то туристов на вертолете, договорилась с ними полететь к брату в табун и сестру с собой взяла. Приземляются, брат встречает туристов, говорит: ооох, а ты что тут делаешь вообще? А МП: тщщщщщ, я еще танцевать перед ними буду, можешь не смотреть.
Впрочем, Марина тоже в 14 ушла в интернат по профессии «строитель». Чтобы кормили, поили, выдавали одежду и учили. Но всегда знала, что станет резчицей по камню. Хотела, говорит, слезть с материнской шеи. Говорит, «к сожалению, я родилась в патриархальной стране в патриархальной семье и в плохое время. А то стала бы летчицей гражданской авиации».
Тут есть квартирные двухэтажные дома. МП в таком живет. В этих домах в квартирах дощатые полы в коричневой краске. Такие были во Львове на Железнодорожной. На Левандовке, наверное, тоже, но я не помню.
Таня говорит, в Новгороде-Северском были такие же.
До Икара близко, тут лесочком пройти. Недалеко. А муж, когда мы поженились, повез меня в Москву смотреть Красную площадь. И предложил прогуляться по набережной, я согласилась. Как было далеко идти!!! Я думала, я не дойду, как далеко!!!
Меня на оленя положили, когда мне было два дня. Я рано родилась, раньше, и для меня люльку не сделали, не успели. А начался снегопад, отец сказал: надо идти, а то олени погибнут. Мама сказала: я выдержу, ну пошли, если ты говоришь, что надо идти, а как ребенок выдержит — я не знаю. И меня в шкуры завернули, положили и пошли. Останавливались, когда мама просила посмотреть, дышу я еще или нет. А потом в детстве я баловалась, с братьями дралась, мама говорила: знала бы, что ты такая шебутная вырастешь, я бы тебя там в снегопаде оставила! Я сразу видела, как я лежу, маленькая, и меня всю засыпает. Очень быстро. Я так злилась на нее и долго-долго с ней тогда не разговаривала.
Нет, я не люблю Илмаган. Там ничего нет. Вообще не люблю ту сторону. Я люблю ту, по которой мы кочевали. Ичинскую сопку и дальше. Другую сторону.
Если жить в Эссо, то в любой момент можно зайти в горячую воду и согреться. Если жить в Эссо, то через три-четыре часа можно оказаться на океане, правда, скорее всего, Усть-Камчатск — дыра. А за шесть часов можно доехать до столицы, если на машине.
Хорошо, что день рождения в этом году простой: нужно просто не опоздать на автобус в ПК и все. Больше ничего не нужно. Можно никак не выглядеть. И ничего не готовить. Хотя, в прошлом году у меня тоже получился отличный праздник.
Эссо хорошая провинция, более ли менее у моря, далекая от всего.
Не смогла понять, есть ли тут маникюр, косметология, парикмахеры — люди ходят стриженые и в ресницах, но, может быть, они ездят в город за этим.
В поселке нет улицы Ленина. И Ленинской. И площади нет. И памятника. Нет и все тут. Есть Зеленая, Березовая, Лесная, Южная, Тундровая, Речная, Нагорная, Кедровая, Набережная и переулок Медвежий угол. Половина этих названий повторяются, или делают петли, или прерываются ничем или другой улицей, а потом продолжаются, как ни в чем не бывало. А улица Девяткина, как вы видите, описывает квадрат.
Было бы хорошо вернуться в феврале, посмотреть, как и что тут. Но перелет очень тяжелый, не сам перелет, а джетлаг. Мне трудно дался, и все, что дальше Красноярска, мне трудно дается.
У нас похолодало.
Есть план встретить наступление 15 августа в горячем бассейне.
15 августа. Дары
Дары. Две недели назад мы пришли на службу в приход святой Терезы в воскресенье, а нам сказали: понимаете ли, службы ведь не будет, у нас ведь нет священника, мы тут сами читаем и все… Но вы останьтесь с нами, если хотите, побудьте. Приходите еще. Ой, 15-го ведь Успение, праздник, приходите, мы точно будем! И может быть, в августе у нас будет священник!
Мы пришли, и оказалась настоящая праздничная служба. Со священником настоящим, и с цветами, и с плодами. С молитвой о мире и о примирении (тут я стала рыдать и с минуту давилась воздухом. Блин, я и не знала, что меня так сильно огорчает эта социальная аберрация). Только успокоилась, как на просьбе принять нашу жертву во исцеление всех ран снова расплакалась. Отец Яцек причастил троих, вымыл чашу, выпил воду, которой мыл ее, вытер бумажной салфеткой и прибрал. Потом еще этот кусочек, когда все встречают друг друга и говорят «мир вам» — нас было всего пятеро, да трое служили.
Потом отец Яцек сказал, что завтра служба будет в 9, а не в 10, потому что он хочет поехать в деревню за Елизово — там будут танцы, а он очень любит танцы. А 17 августа всех ждет на день памяти святого Гиацинта (Яцека Одровонжа), который был миссионером, и вот однажды град побил все колосья, а после его молитвы они встали, а когда он шел в обратный путь, его в этой местности накормили пирогами из той муки, которую смололи из тех колосьев. И вот он приглашает всех поесть вареников. И что пани Ирина уже согласилась ему помочь с этими варениками, и он их уже купил. А потом оказалось, что речь именно о варениках, просто по-польски они — пироги.
А потом отец Яцек сказал: а давайте сфотографируемся! А вот вы опоздали (а мы опоздали на службу), давайте знакомиться! Я отец Яцек, а вы откуда?
И мы стали фотографироваться и знакомиться. А Таня сказала: а у Лены день рождения. А отец Яцек сказал: а давайте петь многая лета! И они запели. И тогда мне показалось, что Таня тоже расплакалась. А я уже опешила так сильно, что «подмерзла» и плакать не могла, только улыбаться и кивать, как собачка с головой на крючочке.
А потом он сказал: у меня есть арбуз, пойдемте есть арбуз?
Мы пошли есть арбуз, а отец Яцек сказал, что раз уж и день рождения, то давайте сначала поужинаем. Я доминиканец, так он сказал, а у нас принято иметь дежурства. Я сегодня дежурил, так и я сделал салат из капусты и огурцов, и сварил картошку, и я не нашел индейки, так я сделал курицу. Она получается жидковатая, так я придумал додавать туда панир, знаете панир? Тогда густая, хорошо. Я из большой семьи, у меня было три брата и шестеро сестер, я никогда не готовил, а мама звала нас всех делать вареники, и говорила: Яцек, научись, тебе это пригодится в семье. А я говорил: я в семинарию пойду! Я шутил, чтобы не делать вареники. А мама говорила: все равно иди лепить, епископу понравятся твои вареники!!!
Сверху на салате лежал цветок из редиски и рожица. Эти точечки были, сказал отец Яцек, вот и пришлось доделать лицо.
Мы познакомились с пани Ириной и ее сыном Женей, а отец Яцек сказал, что один их брат совсем никогда не готовил, вот разве что кофе, и все мучались в его дежурство, но он был сирота, и такой весь несчастный сиротка, что добрые женщины его всегда жалели и подкармливали. И однажды приехал епископ, и они сделали огромный таз голубцов и принесли ему, и после вечерней молитвы епископ спросил: брат, а ужин-то будет? Он сказал: да, у меня голубцы. А на утро: будет ли завтрак? Да, у меня голубцы. И на ужин: да, у меня голубцы. На третий день епископ не выдержал и уехал в соседнюю деревню. И тогда он передал в ту деревню, дескать, к вам отправился епископ, так чтоб вы знали, он ОЧЕНЬ любит голубцы! А братья смеялись, говорили: что ты делаешь, не надо так над ним шутить!!!
И отец Яцек сказал, что мы с Таней похожи как сестры (спасибо, Господи, уже второй человек не спрашивает, мама ли мы с дочкой. Первой была Марина, она вежливо спросила: вы только путешествуете вместе или вы и в Москве так дружите?). И мы что-то говорили про Польшу и польскую кровь, и про Бурятию, и про Алтай, и отец Яцек сказал, что приезжал работать на Алтае и с ним никто не разговаривал, приехал дурачок из Варшавы. Но он увидел косившую женщину, спросил разрешения ей помочь, отбил косу, переточил, и изменил угол косьбы, скосил ее поле, и сделал вид, будто вовсе совсем не устал, и тогда старые алтайцы встали, и подали ему руки, и сказали что-то вроде «здравствуй».
Очень напомнил мне Яана со своей косьбой и этим «не устал» залихватским…
И еще отец Яцек сказал, что если праздник, то должно быть красиво, и зажег свечку на столе, и разложил салфетки и приборы, и мы ужинали, а потом пили чай с Ириниными блинами с творогом, а потом ели ледяной и невкусный и прекрасный арбуз. А потом нам подарили открыточку с иконкой святого Гиацинта, подписанную на память.
Потому что отец Яцек вообще-то работает с детьми и венчает в Питере на Невском, но не поехал в отпуск домой в этом году, побоялся, что его не отпустят или не впустят обратно, что совершенно запросто может быть и уже бывает, и остался тут, а в отпуск поехал на неделю в Магадан — и на три недели на Камчатку. И будет в ПК служить до 31.08, но всюду ездить.
Священника в приходе святой Терезы нет уже больше года.
Но приход — есть.
В конце Женя сказал: спасибо, отец Яцек, это было прекрасное Успение, настоящий праздник! — И мне немного полегчало, что я не пуп земли.
Это был щедрый дар, Господи. Более, чем я чаяла. Спасибо.
По моему лицу видно, насколько я удивлена.
Но «мы будем выбирать людей, которые способны любить и нести за себя ответственность».
Елена Пестерева
Елена Пестерева — московский поэт, переводчик, критик. Автор двух сборников стихотворений («Осока»: М. 2007; «В мелких подробностях»: М. 2018) и сборника критики «Инстинкт просвещения» (СПб. 2021). Публикуется в литературной периодике с 2006 года. Произведения переведены на английский язык.
