Читателя «Белых тепловозов» – второй поэтической книги Андрея Пермякова, вышедшей в 2018 году, – новая подборка стихотворений, должно быть, удивит. Эти шесть текстов оставляют непростое, светлое и глубокое, как «лучики в подвале», а главное, антиномическое впечатление. Перед нами одновременно и знакомый, и неузнаваемый автор. Так сталкиваешься спустя жизнь с человеком, с которым был близок когда-то, и воспринимаешь его сразу в двух ипостасях: новой личности, с которой предстоит знакомиться с чистого листа, и прежней – бесповоротно родной. Антиномии прошивают и саму материю этих стихов, допуская утверждение двух несовместимых вплоть до взаимного исключения тезисов в один момент времени. Оказывается, можно стоять на земле и лететь налегке, а воздушное равно безвоздушному.
Отмеченные рецензентами ключевые мотивы, на остриях которых растягивалось полотно «Белых тепловозов», здесь как будто сходят на нет. Для их определения, пожалуй, как нельзя лучше подходит название одного литературного жанра: «сентиментальное путешествие». За первую половину этого словосочетания отвечают мечтательность и чувствительность героя, неутомимое заглядывание в заветную шкатулку детства, ностальгическая поэтизация прошедшего и проходящего в их неудержимых мелочах – то трогательных, то жестоких. За вторую – отмеченные Игорем Карауловым близость к травелогу и «многолюдность», обилие точек на карте и блуждание между ними в непрестанном диалоге с попутчиками. Отсюда – насыщенность текстов указаниями на время и место, которая прослеживается уже в названиях: «15 лет», «Семидесятые», «Шестой класс», «Первомайка», «Каникула» и «Станция Фалёнки», «Петушки – Москва», «Северо-Запад», «Комсомольский проспект»… Время и место неуклонно актуализируются, чтобы спаяться в крепкие хронотопы: «Командировка», «На длинном перегоне» – это где или когда?
Совсем иначе ведут себя время и пространство в новых текстах Пермякова. Ни единого указания на конкретное историческое время или период человеческой жизни, ни одного топонима. Герой «Тепловозов» оглядывается на огонёк прошлого, равно как и на огни мелькающих станций, и называет времена и пространства по именам – чтобы освоить, описать, удержать их. Героя новых текстов занимает нечто другое. Художественное пространство вокруг него условно, на смену проникновенной эмпирической детализации приходит отстранённое умозрение, как будто из мира вещей мы взмываем в мир идей: «река на расстоянии руки» – это вообще река, «тихие недели» – время как таковое. «Не вечер, но сплошная благодать — / покой и воля», – так начинается один из текстов, буквально перекликаясь с этим тезисом о преодолении четвёртого измерения, а заодно и первых трёх. Сдвиг и взмах авторской оптики с конкретного явления на стоящее за ним понятие происходил и в «Тепловозах» – например, в стихотворении «На длинном перегоне» «человек читает человеку». А заканчивается оно такими строками:
«В небесах торжественно и трудно…»
Впрочем, и в иных местах не легче.
Вызывает интерес и развитие формально-стилистической стороны стиха: как неоднократно отмечалось, тексты Пермякова тяготеют к тоническому стихосложению. Непринуждённый свободный дольник, пожалуй, можно назвать визитной карточкой этого автора. Взятые по отдельности, многие строчки из «Тепловозов» или более ранней «Сплошной облачности» (2013) не выдадут своей принадлежности к стихотворной речи, так как не соответствуют строгому размеру с урегулированным числом безударных слогов и характерным внутренним ритмом. Но при этом они обладают сверхспособностью соединяться в поэтическое целое с особой интонационно-ритмической организацией – целое, как будто органически вырастающее из мимоходом произнесённых фраз, реплик спутников, мыслей вслух. И, опять-таки, в новых стихах – всё иначе: здесь традиционным для Пермякова дольником написан всего один текст, а у остальных всё складывается куда более упорядоченно.
Попытаемся понять, что происходит с персонажами прежде густонаселённых стихотворений. В прежнем времени, имевшем границы, и в прежнем пространстве, носившем имена, с упоением существовали водитель Infiniti M, баба Зина из магазина, толстенькие дамы, друзья, Курт Кобейн, Юля с Танечкой и великое множество иных лиц – осязаемо артикулирующих, отрываемых от сердца. Из мира людей – в мир идей: здесь тихо и созерцательно, и ничто не отвлекает от любования «пустым множеством, пейзажем обыкновенным», «самым воздухом». «Ничего» оказывается прекрасным, если «взглянуть чуть подробнее». В финале стихотворения длящийся взгляд позволяет сделать невидимое видимым:
Ходила Дева по Святой Руси,
Искала Дева Сына своего.
Раздаётся внезапное звучание иной, набранной курсивом речи, которую отныне можно расслышать. С некоторых пор – с той поры, как время стало «некоторым». Собирательные земные герои («люди», «человек», «дочки») в мире идей приближаются к абстрактным понятиям. А обитатели инобытия и сверхреальности, святые и божества – напротив, предстают как живые. Теперь они делаются попутчиками и водителями поэтического субъекта и рассказывают ему свои сюжеты, своё «Краткое содержание» истории мироздания. Чужое слово, один из регулярных поэтических методов автора, предоставляется Слову, бывшему в начале.
Остаётся вспомнить, что кроме «Сентиментального путешествия» Стерну принадлежат ещё и «Проповеди Йорика», и пожелать Андрею Пермякову возвращаться с новыми удивительными стихами из всякого места и времени – даже если их нет, особенно если их нет.
Оля Скорлупкина
