Принцип, объединивший эти поэтические сборники в одну подборку, крайне прост. Все авторы примерно одного возраста и находятся примерно на одной стадии творческого пути: уже имеют несколько публикаций и часто появляются в списках молодых интересных поэтических имён. А ещё выпустили свои дебютные книги, о которых и пойдёт речь. Кроме того, во всех случаях, ознакомившись с книгой, можно составить объёмное мнение об авторе на текущий момент его движения.
Ещё одной примечательной чертой разбираемых поэтов становится то, что они не испытывают на себе определяющего поэтического влияния со стороны конкретных авторов прошлого или настоящего. Можно провести линии наследования, при желании можно даже обнаружить реминисценции, но взгляд поэтов остаётся незамутнённым, они открыты к тому, чтобы смотреть на мир своими глазами и касаться его своими руками, без использования протезов или перчаток.
Кроме того, хотя и есть определённое очарование и интерес в том, чтобы читать работы именно молодых авторов — замечаешь какие-то наивности, нарочитости — в случае этих трёх поэтов мы не наблюдаем ситуации, когда эта наивность — единственное, что есть у автора. Другими словами, эти поэты будут значимы и тогда, когда перестанут быть начинающими, но интересны уже в другом, более высоком качестве, отдельные проявления которого в них есть уже сейчас.
.
Юля Ермакова. БО 玻 ЛИ 璃: стихотворения. — М.: Издательство «У Никитских ворот», 2024. — 64 с.
Подключающей темой, своеобразной точкой входа в дебютный поэтический сборник Юли Ермаковой становится переживание знакомых каждому читателю состояний: разлуки, утраты. В прошлом остаётся не сам другой или, к примеру, как в цикле «Как я провёл лето», не сама дача, ведь у «утраченного» всё хорошо, он продолжает существовать в настоящем, вот только теперь уже в своём собственном настоящем. В прошлом остаётся именно связь между другим и лирическим субъектом стихотворения. Точнее, конец связующей нити обрубается только со стороны того, кто пропадает, связь становится односторонней и безответной. А прошлое выступает как страшная сила, способная пожрать и стереть воспоминания:
и ты будешь жить так
будто бы мое имя
это название магазина одежды
в какой-то глубинке
Лирическая героиня пытается из последних сил удержать тот конец связующей нити, что остался у неё в руках, но боится, что однажды и у неё не окажется на это сил:
не забыть бы о чём-то
стремительно важном
заложенном в почву
всевозможных желёз
и стремительно разлагающемся
о чём-то
о чём не скажут
«привет, как дела»
Через эту отзывающуюся тему читатель проникает в недра другой, более глубинной, которую можно назвать фундаментальной для поэтики Ермаковой. От темы разлуки/утраты проложен мостик к теме потери связи с языком, ощущения — лицом к лицу — невозможности сказать что-то. За этим следует и потеря контакта с людьми или с человеком, а отчасти и потеря контакта с самим собой, когда ты-чувствующий и ты-словесный не можете совпасть:
когда мне нужно перевести
собственные эмоции
на любой вербальный язык
я прикусываю его
потому что заканчиваются слова
Затем, проникая ещё глубже, читатель, вслед за лирическим субъектом, уже оказывается внутри той самой фундаментальной темы — темы языка как такового, языка, обуславливающего все возможные отношения между людьми — и те, что были и есть, и те, что уже перестали быть. Думается, что похожим путём к этой теме приходит и сам автор, пытаясь отыскать и обусловить разумом корневые причины происходящего в мире чувств.
Расширяет тему двуязычие авторского сознания. В некоторых текстах лирический субъект познаёт и осмысляет особенности китайского языка и соотносит их с особенностями русского. Часто, отталкиваясь от различия в языках, героиня приходит в финале к некоему обстоятельству, которое приводит два языка к общему значению, словно бы уравнивая их. Например, стихотворение «Если я скажу лягушка по-русски…», в котором говорится о разнице цветовых ассоциаций, заключённых в словах «небо» и «лягушка» в русском и китайском языках, заканчивается строчками «на картинах которые я давно не рисую // цветов к сожалению нет». Так переход от разума к чувству и от теории к действительности снимает несовпадение и, пусть и трагично, но разрешает его. Подобное разрешение, уже менее трагичное, мы видим, к примеру, и в тексте «Грамматика локации». Эти стихотворения заслуживают особого внимания благодаря своей оригинальности, как примеры некой «поэтической лингвистики», которую не так часто можно встретить в поэзии.
Вызывают интерес, хотя уже и не поэтического характера, и авторские примечания, которыми снабжены некоторые тексты. Они посвящены раскрытию особенностей китайской культуры, и благодаря им можно понять, что автор выступает не с позиции «увлекающегося» или «заворожённого» Китаем, а с позиции погружённого человека, что положительно отражается на поэзии о Китае.
Название сборника тоже двуязычное — оно представляет собой два китайских иероглифа и их транскрипцию на русский язык. Согласно китайско-русскому словарю, при переводе этих иероглифов мы получим слово «стекло». В контексте стихотворений сборника в этом можно увидеть и отражение некой границы, через которую люди смотрят друг на друга, и обозначение хрупкости, присущей людям и их связям. Сама по себе транскрипция («бо ли») также наделена смыслом. Это и «перевёрнутое» имя китайского поэта Ли Бо, и глагол «боли» в повелительном наклонении, и «боль» во множественном числе — возможные трактовки этих прочтений названия становятся очевидны, если вспомнить ведущие темы сборника. Представленная в нём поэзия тяготеет к Китаю, но Китай в ней воспринимается снаружи, а не изнутри — поэтому «перевёрнутый» Ли Бо. Стихотворения рассказывают о потере связи между людьми и о потери связи лирического субъекта с разными объектами — поэтому «боль» во множественном числе. И, наконец, желание не забыть то важное, что отошло в прошлое, приводит к бесконечному воскрешению в себе боли от утраты — поэтому глагол «боли» в повелительном наклонении. Разделение на слоги («бо ли») тоже отражает потерю связи, дистанцию между людьми.
Среди недостатков сборника можно назвать порой излишнюю зацикленность на одном поэтическом приёме — сравнении. Вот лишь некоторые примеры: «кладбища на гугл картах // выглядят как отпечатки пальцев», «снег ложится как белая кошка», «страдай как тицианова Магдалена // будь святой как Себастьян», «волосы осыпаются // как листья», «деревья около общежития // напоминали мне брокколи», «суффиксы и окончания // домики и квадратики». Понятно, что такой подход к восприятию реальности является одной из особенностей поэтического мышления, но всё же к концу книги от бесконечных «как» можно устать. В то же время есть у этого и положительная сторона: сравнение всего со всем подчёркивает родственность частичек мира, а значит, и их связь между собой, и укоренённость в единой сущности, что соотносится с теми сюжетами сборника, о которых мы говорили выше.
Кроме того, заметна и некая поспешность в сборке книги. Некоторые тексты кажутся менее зрелыми и мастеровитыми, чем другие, схожие по сюжетике. В этом смысле мы как будто попадаем в творческую лабораторию автора и видим как успешные, так и не очень, результаты поэтических опытов. При этом, уже вскоре после выхода книги, в журнале «Нате» была опубликована подборка новых стихотворений Ермаковой, которые могли бы заменить собой менее удачные, но вошедшие в книгу, что повысило бы её общий уровень. Это не стоит воспринимать как упрёк автору, скорее даже наоборот: так вышло, что пока дебютный сборник Юли издавался и шёл к читателям, она уже успела его перерасти. Что не отменяет наличия в нём многих заслуживающих внимания текстов.
.
Матвей Цапко. Причина идти дальше: стихотворения. — Красногвардеец: Издательство «ВНОВЕ», 2023. — 73 с.
При чтении стихотворений дебютного сборника Матвея Цапко «Причина идти дальше» создаётся ощущение, что у его лирического субъекта есть специальный орган чувства, отвечающий за поэтическое восприятие реальности. Мы как будто попадаем в архив задокументированных отдельных моментов из жизни героя, схваченных этим органом. Так, импульсом для стихотворения оказываются и тихие, едва заметные движения души, и движение в поезде, а в других случаях даже непонятно, что именно «спровоцировало» стихотворение — чувство, которое смогло воплотиться через предмет, или предмет, который помог чувству проявиться:
скотч
мы им заматываем
раны
порезы
и распоротые животы
скотч
мы им залатываем
раны
душевные
в баре или дома
тут уж как пойдёт
Конечно, то же самое можно сказать и о любом другом поэте, ведь каждый лирик в той или иной степени наблюдатель. Особенность Матвея Цапко и других в этом схожих с ним авторов в том, что они только наблюдатели. Только не в уменьшительном значении «всего лишь», а в том смысле, что они практически лишены любой предвзятости в своей поэзии, ограничены они лишь предвзятостью взгляда (или «поэтического органа») — поэт-наблюдатель может написать только о том, с чем сталкивался. В то же время он не станет ничего выдумывать о том, с чем не сталкивался, чтобы высказать свою абстрактную мысль или идею. Отсутствие предвзятости приводит к отсутствию или размытости поэтических тем. Это отличает Цапко от, к примеру, Ермаковой, поэтический сборник которой можно последовательно проанализировать именно отталкиваясь от тем, хотя и ей точно так же нельзя отказать в поэтической наблюдательности. При этом из отсутствия предвзятости не следует отсутствие поэтической индивидуальности. Во-первых, не будем забывать о предвзятости взгляда, которая сама по себе уже может многое сказать; во-вторых, на индивидуальность поэта оказывает влияние и его подход к форме; в-третьих, важную роль здесь играет оттенок, то стекло, через которое поэт смотрит на мир. У Цапко это стекло нежности и одиночества, причём одиночество — это скорее в принципе признак и удел наблюдателя.
В контексте нежности интересно то, что одна тема в этом сборнике Цапко всё же есть, а скорее даже не тема, а мотив. И это мотив источников света: «уличный фонарь и закатное Солнце // хотя издали видно две звезды или два фонаря // в зависимости от того как упадёт тень», «из-под лампы // из-под настольной // светит солнышком // луна», «мне б отжаться от неба снова // обернуться фонариком маленьким». Этот мотив отлично вписывается в поэтику «нежного наблюдателя», ведь в стихотворениях сборника лирический субъект, подобно фонарю, лампе или Солнцу, освещает мир своим взором, а иногда даже и согревает его — или, во всяком случае, старается.
Иллюстрации сборника за авторством Матвея Цапко также словно бы выполнены с позиции поэта-наблюдателя. Часто сложно соотнести их со стихотворениями или сформулировать явный смысл, больше всего они похожи на зарисовки городского художника. Эти иллюстрации, точно так же как стихи, — схваченные поэтическим органом мгновения реальности.
Однако постепенно мы приходим к проблеме, которая может возникнуть при чтении сборника. Стиль поэта-наблюдателя лучше проявляет себя на коротких дистанциях, например, в небольших подборках. Если у нас не получается обнаружить в этих текстах для себя ничего, кроме наблюдений, если нам не удаётся установить душевную связь с автором, то в какой-то момент сборник может нам наскучить. В этом смысле интерес может подогреть четырёхчастная структура. Кажется, что каждая новая часть ведёт за собой изменение поэтики, тематики, некое развитие. Но на самом деле части отличаются между собой разве что некими сложноопределимыми подводными изменениями, что может как разочаровать, так и порадовать — в зависимости от того, насколько близок нам тот Цапко, который открывает своего героя с биографической полнотой уже в первых стихотворениях. Познакомиться с ним стоит каждому, а насколько продолжительным это знакомство будет — зависит уже от личного ощущения.
.
Тамара Жукова. Т-ра Ж-ва: стихи. — М.: Poetica, 2024. — 36 с.
Малый объём дебютного сборника Тамары Жуковой, всего пятнадцать стихотворений, вовсе не исключает объёмной репрезентации творчества автора. Зато от поэтики невозможно успеть устать, и в этом смысле сборник работает как «первый уровень погружения»: в нём уже есть всё или почти всё необходимое для понимания автора, но если хотите больше, то на обороте список интернет-журналов, в которых Жукова публиковалась и которые могут удовлетворить ваше любопытство. А если поняли, что на душу не легло, то не так много времени понадобилось для ознакомления и осознания. Этот формат для поэта-дебютанта кажется правильным, ведь в нём сочетаются сразу две подкупающие черты юности: скромность и дерзость. С одной стороны, мол, это все тексты, которые можно считать достойными книги, с другой, мол, даже этих нескольких текстов хватит, чтобы заполучить читателя.
Но если в этом решении можно углядеть скромность, то вот в самой поэзии Жуковой — ничуть. Её поэтика разлагает материю реальности, не боясь разъять ни одну из святынь: «под нож» попадают Христос, Маат, Иштар, Игдрассиль, Стена Плача — все они начинают существовать по тем правилам, которые устанавливает лирический субъект, оскверняя их изначальную суть. Причём смелость не в том, чтобы заняться «святотатством», не страшась чьего-нибудь гнева, а в том, чтобы не убояться обвинения в пошлости и банальности при обращении к тем образам, которые уже множество раз и многими были обыграны. Конечно, Жукова понимает, что берётся за уже «затёртый» материал. Это происходит не от незнания, а, с одной стороны, от хулиганства, с другой — от склонности говорить с большой патетикой и пафосом обо всём для себя важном, обо всех чувствах и даже простых вещах.
Препарирует Жукова и укоренённые в нашем культурном сознании образы, порой искажая их до такой степени, что они становятся почти неузнаваемыми: например, разъятию подвергаются «я спросил у ясеня» и «”а” и “б” сидели на трубе». Думается, всё это лирический субъект делает в попытках объяснить себе происходящее вокруг и внутри таинство, законы мира и души, которые так и не были разгаданы. Они существуют как данность: «если выпить из лужи — станешь строительным краном» и т.д., «чеченцы несут мои чемоданы», «что я могу сказать // если пока говорю // собирается дождь из рыб над Гондурасом» и прочее. Но Жукова не согласна оставаться на позиции поэта-наблюдателя и ограничиваться фиксацией этих законов, она хочет докопаться до правды, узнать, что вещи скрывают в себе. Поэтому обращается к крепким, стойким материям (вышеупомянутые фундаментальные образы и культурные образования), которые многое пережили, и пытается разъять их, чтобы посмотреть, что внутри и на чём они держались, — ведь наверняка они ближе, чем сиюминутное, к глубинной структуре мироздания.
Среди таких древних материй оказывается и человек сам по себе — человек вообще, в том числе и выраженный в персонифицированной сущности. Стихотворения-посвящения Жуковой могут быть интерпретированы как опыты встреч и связей с конкретными людьми, но и как попытки понять этих людей, осмыслить и проанализировать, найти в них то, что поможет разгадать и человека вообще. При ближайшем рассмотрении можно увидеть в ближнем то, что кому-то показалось бы чудовищным (например, в стихотворении «эта пена паучьих глаз у него во рту…»), но для лирического субъекта это вовсе не страшно, если перед ним — увиденная истина.
В стихотворениях сборника иногда встречается природа, но направленность на попытку понять людей и культуру заставляет задуматься о том, что, возможно, любая природа в текстах Жуковой — это просто-напросто человек, разъятый до своей сути. Отсюда и олицетворение неживых материй: «а стена поёт что она не пьёт // а ручей вегетарианец // а ясеню у меня уже ничего и нет // ничего не остаётся». Христос и ангел «служат ключами» к разгадке человека вообще через конкретного индивида, т.к. появляются в посвящениях. В открывающем текст сборника Бог «присутствует» — как качество или характеристика, а человек «человечится» — как действие, как процесс постепенного воплощения в истинном виде. А стихотворения, рассказывающие о странностях реальности, скорее эгоцентричны, ведь в них описано то, что происходило с лирическим субъектом, то есть всё-таки тоже с человеком, а значит, и странности эти говорят о человеке. Получается, что и природа, и Бог, и даже сама реальность происходят внутри нас.
.
***
Если в начале статьи речь шла о том, что объединяет разбираемых авторов, то в ходе анализа каждого из них в отдельности стало ясно, что в их поэтиках нет почти что никаких сходств. Они ставят перед собой непохожие проблемы, находят и непохожие методы взаимодействия с реальностью. По итогу впечатление от каждой из этих книг как от духовного знакомства с живым человеком, которое всегда скрывает за собой прикосновение к одной из граней истины, а не набор формальностей. Поэтому прочтение обсуждаемых сборников важно не только с поэтической точки зрения: «Что происходит в молодой поэзии, какие новые голоса появляются?», но и с человеческой. Прочитав их, можно расширить и обогатить свой внутренний мир новыми картинами, а значит они выполняют не социальную или структурную, а истинную задачу поэзии, даже со всеми своими проблемами и неидеальностями, ведь, конечно, неидеальна и любая точка зрения, и любая грань истины. А если смотреть на это иначе — повышается вероятность, что читатель найдёт себе что-то по душе и ему не придётся подстраивать себя или идти на допущения, чтобы сказать «это хорошо». Хотя кажется, что всё-таки духовно полезнее ознакомиться со всеми точками зрения и при этом полностью не согласиться ни с одной, в то же время на другом уровне согласившись с каждой.
Как бы там ни было, выход этих книг можно считать настоящим праздником для молодой поэзии, а значит и для современной поэзии вообще. А сколько ещё голосов, блуждающих по журналам и по сети, ещё не «окнижилось», скольким ещё только предстоит заявить о своём творчестве как об отдельном целостном объекте и обогатить общую палитру. Это не может не радовать.
Илья Склярский
Илья Склярский родился в 2003-ем году. Студент Литературного Института им. А.М. Горького (семинар Р.Т. Киреева). Организатор серийных литературно-перформативных вечеров «Литреформа». Публиковался в журнале «Нате» и «Формаслов».
.
