Подписаться на Telegram #буквенного сока
Михаил Квадратов // Александр Чанцев. «Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова», 2-е издание, исправленное и дополненное. Издательство «Пальмира», 2024.
Часть 1. Заметки о книге
Вышло второе, исправленное и дополненное, издание известной книги Александра Чанцева. Первое появилось в 2009 году, тогда книга оказалась одной из первых о Мисиме на русском языке. В настоящем издании объем материала увеличился на треть, добавлены вышедшие за последнее годы статьи, дополняющие и расширяющие материал. К примеру, включены монографии и статьи: «Красота через границы. Рецепция эстетики Т. Манна в творчестве Ю. Мисимы», «Прокол Лимонова» (некролог), «Homme fatale, запретный секс и “Смерть в Венеции”», «Молитва и сэппуку. К восприятию символа у Мисимы», «Реквием по руинам. Для четырех персонажей и зеркала». Любовь и смерть, революция и война, высшая красота, духовное и телесное. Молодость и старость. Потусторонний трансцендентный мир. Идеальное устройство общества. Личности, достойные подражания, — и объекты нелюбви. «В числе тех кумиров, которые остались “не свергнутыми” на протяжении всей жизни Лимонова, <…> можно назвать де Сада и Селина, Че Гевару и Бодлера, Жене и Мисиму. Без преувеличения можно сказать, что Мисима был едва ли не главным “кумиром” Лимонова, его своеобразным “наставником”, тем писателем, эстетику которого Лимонов перенимал и развивал; тем человеком, “по мотивам” жизни которого Лимонов выстраивал собственную биографию. Упоминания о Мисиме можно найти чуть ли не в каждом произведении Лимонова». Каждому бунтарю нужна собственная мифология, бунт — социально и эстетически оформленное действие. И у каждого из любимых «священных монстров» Лимонова — собственная творимая легенда. Без личного мифотворчества писатель, за малыми исключениями, не очень интересен публике. Литератор создает собственную легенду с прицелом на будущих составителей биографий и некрологов. Да и при жизни это полезно. Книг читают все меньше, а разной степени правдивости другие источники информации — все больше. Автор, для своей же пользы привыкай быть кликабельным заголовком и высокочастотным ключевым словом! (Это уже не про рассматриваемый материал).
Часть 2. Художественные приложения
«Найти упоминания о Мисиме в книгах Лимонова совсем не трудно. Есть у него и развернутые высказывания о японском писателе. Хронологически первым стал написанный во время тюремного заключения сборник эссе “Священные монстры”, тем более что там присутствуют заметки и о других известных личностях — “священных монстрах”, — которые либо повлияли на него как на художника, либо, даже при всей к ним личной антипатии Лимонова, больше других оказали воздействие на людские умы в последнее время. В предисловии он замечает: “Всех культовых личностей, собранных мною по прихоти моей как приязни, так и неприязни, объединяет не только бешеное поклонение как толп, так и горсточек рафинированных поклонников. В них во всех есть бешенство души, позволившее им дойти до логического конца своих судеб: Пазолини нашел свою судьбу на вонючем пляже в Остии, убитый персонажем своего фильма и книги, Мишима вскрыл живот на балконе штаба японской армии, по заветам „Хагакурэ“, которую он там бешено рекомендовал своим поклонникам, Ван Гог прострелил свою гениальную, безумную голову в кукурузном поле под палящим солнцем Прованса…” (Лимонов Э. “Священные монстры”, 2003).
<…>
…книга должна была вдохновить и самого Лимонова, находящегося в заточении: “Книга написана в тюрьме, в первые дни пребывания в следственном изоляторе “Лефортово”, я, помню, ходил по камере часами и повторял себе, дабы укрепить свой дух, имена Великих узников: Достоевский, Сад, Жан Жене, Сервантес, Достоевский, Сад. Звучали эти мои заклинания молитвой, так я повторял ежедневно, а по прошествии нескольких дней стал писать эту книгу. Мне хотелось думать о Великих и укрепляться их именами и судьбами” (Лимонов Э. “Священные монстры”, 2003). В этом отрывке у Лимонова явно виден мотив творения не только собственной жизни, но и биографии. Ясно, что одной из целей написания книги было обозначить тот круг писателей и тот тип судеб, которые интересны для самого Лимонова. А также — еще до биографов — вписать себя в историю».
.
Михаил Квадратов // Анна Хрусталева. «13 друзей Пушкина». Издательство «Бослен», 2024
Часть 1. Заметки о книге
В книге «13 друзей Пушкина» Анной Хрусталёвой удачно найден формат.
При помощи кратких штрихов получается объемное изображение: немного о человеке из близкого окружения Александра Сергеевича, о его дружеской связи с Пушкиным, его стихи (если это поэт), стихи Пушкина о нем, свидетельства современников о герое материала. И письма, и что-то переданное на словах. Получается многомерная картина. Среди персонажей книги не только дядя и брат, Василий Пушкин и Лев Пушкин, не только знаменитые лицейские друзья-поэты, но и не связанные с писательством граждане. Энергичная барыня Елизавета Хитрово, кутила и фантазер Павел Нащокин, деловой человек Сергей Соболевский. Плюс к концентрированной информации даны прекрасные изображения, предоставленные Государственным музеем А.С. Пушкина. Похоже, книгоиздательство возвращает моду на иллюстративное сопровождение, и это хорошо. Думается, и специалисты оценят этот сборник, и неискушенным читателям он может быть интересен и полезен. У каждого Пушкин — свой, и каждому Пушкин — разное. Кому-то — портрет на стене школьного кабинета, несколько стихотворений, которые задали наизусть, но выучить не успел. Или — донжуанский список для многочисленных поклонниц, советских инженерно-технических работников. Даже боюсь представить, каким кажется Пушкин зумерам или миллениалам. Еще: персонаж анекдотов, а это уже хороший признак, значит, Александр Сергеевич прочно занял место в коллективном бессознательном. Еще: снисходительное отношение к нему акторов современной поэзии. Пушкин — ставленник Политбюро ВКП(б) — для читателей «Огонька»! А в книжке про 13 друзей не домыслы, не теория и не идеология — здесь поэт живой. Восприятие освежает: после книги Анны Хрусталёвой кто-то еще раз стихи перечтет.
Часть 2. Художественные приложения
«Отца своего, Воина Васильевича, сын (рукою Пушкина) рисует сочными крупными мазками. Крестник императрицы Елизаветы Петровны и будущего императора Петра III, бравый генерал екатерининской эпохи, вспыльчивый и необузданный. Чуть что — в драку, самого Суворова как-то по щекам отхлестал, а по восшествии на престол императора Павла подал в отставку: «Вы горячи, и я горяч, нам вместе не ужиться». «Государь с ним согласился и подарил ему воронежскую деревню», где Нащокин-старший обзавелся собственным двором с музыкантами, шутами, карлами, целой армией челядинцев и настоящим верблюдом. С особым уважением aвтор записок вспоминает арапку Марию, служившую при хозяине камердинером: «она была высокого роста и зла до крайности, частехонько дралась она с моим отцом».
А пассаж про отношения Воина Васильевича с женой, Клеопатрой Петровной Нелидовой, — так это уже даже и не Гоголь, а какой-то прямо-таки барон Мюнхгаузен собственной персоной: «Отец мой ее любил, но содержал в строгости… Иногда, чтоб приучить ее к военной жизни, сажал ее на пушку и палил из-под нее». Что тут правда, а что порождение необузданной фантазии рассказчика — поди разбери, да и надо ли? Пушкина, во всяком случае, эти «живые картины» пленили, а иначе зачем бы он так настойчиво требовал продолжения?
.
<…>
.
Нащокин не был поэтом — хотя это как посмотреть. Его жизнь полнилась бесконечными страстями, некоторые были весьма поэтичны. Так, любое воспоминание о Павле Воиновиче было бы неполным без рассказа о «Нащокинском домике» — кунштюке тончайшей работы, где с миниатюрной точностью была воссоздана обстановка его собственного жилища. Современники описывали этот apтефакт буквально так: «Предположив себе людей в размер среднего pocта детских кукол, он по этому масштабу заказывал первым мастерам все принадлежности к этому дому: генеральские ботфорты на колодках делал лучший петербургский сапожник Пель; рояль в ceмь с половиной октав — Вирт: Вера Александровна палочками играла на нем всевозможные пьесы; мебель, раздвижной обеденный cтол работал Гамбс; скатерти, салфетки, фарфоровую и хрустальную посуду, все, что потребно на двадцать четыре куверта, — все делалось на лучших фабриках».
.
Этот каприз обошелся Нащокину в целое состояние, которого, увы, у него давно уже не было. Зная, что кукольный дом нравится Пушкину, в порыве дружеского восторга обещал завещать его любезной сердцу Наталье Николаевне. Сдержать слово не получилось: в момент очередной денежной катастрофы реликвия была заложена и уже не выкуплена. Шестьсот миниатюрных предметов обстановки общей стоимостью в 40 000 рублей разошлись по частным коллекциям, и лишь часть из них в XX веке вернулась в собрание Всесоюзного, а ныне Всероссийского музея А.С. Пушкина в Caнкт-Петербурге».
.
Михаил Квадратов // Бенхамин Лабатут. MANIAC. Роман. Издательство «Ад Маргинем Пресс», 2024
Часть 1. Заметки о книге
Сверхзадача романа MANIAC Бенхамина Лабатута — привлечь внимание читателя к опасности искусственного интеллекта. В книге проводятся глубинные аналогии его внедрения с разработками ядерного и термоядерного оружия. Конечно, в настоящее время для того, чтобы поверить в предстоящие бесчинства ИИ, нужна определенная фантазия. В отличие от применения ядерного оружия, свидетелем которого было население целой планеты. Сейчас, правда, внедряется мысль, что и в ядерном оружии нет ничего страшного. Ключевой образ для раскрытия основной темы романа — одно из первых вычислительных устройств MANIAC (Mathematical Analyzer Numerical Integrator and Automatic Computer; на самом деле было несколько подобных моделей, но у этого говорящая аббревиатура); на нем рассчитывали ядерное оружие, предполагаемое климатическое оружие на основе термоядерного взрыва, кроме того, создали программы игры в шахматы и в игру го, которые начали выигрывать у чемпионов мира. В этом автор видит признак превосходства ИИ над человеком и нависшей над человечеством опасности. Хотя, конечно, люди без боя не сдаются, какие-то партии в шахматы и в игру го остались за живыми. Кроме машин на опасной стороне есть и люди, например, великий математик Джон фон Нейман, участник Манхэттенского проекта и один из создателей прототипа вычислительной машины. «Зловещий машиноподобный ум без тормозов». С другой стороны, это просто человек со своими слабостями и любовью. Фон Нейман в романе — скорее художественный образ, частично вписывающийся в воспоминания современников, хотя даже заверенным мемуарам не всегда можно доверять, тем более — верить писателям. Одна из проблем, которые поднимает автор, — сбой нормальности у творцов: вундеркиндов и людей, перенесших физические и психические травмы. Но, похоже, только такие могут что-то создать искусстве или в науке, не всегда соответствующим критериям классической логики. Вряд ли человека когда-то создали по плану, а природа была дана ему в услужение, вряд ли секреты природы можно открывать степенно, путем спокойных размышлений в перерывах между обедом и молитвой. На самом деле в обмен на свои тайны природа терзает создателей научных теорий. И еще, похоже, чем больше секретов человечество раскрывает, тем быстрее приближает свой конец. Животные, неспособные добывать опасную информацию, если и исчезают, то под воздействием внешних катаклизмов. Человек, существо разумное, умудряется заглядывать за опасную черту и способен устраивать любые катаклизмы самостоятельно.
Часть 2. Художественные приложения
«В 1957 году, когда не стало Янчи, килобайтов компьютерной памяти в мире было всего ничего. Меньше, чем нужно современным машинам для показа одного пикселя изображения. При таких ограниченных ресурсах невозможно было всерьез рассуждать о том, что возможно или вероятно; компьютерная наука едва появилась на свет, она была совсем молода, и он мог беззаботно радоваться, давать волю фантазии, как расшалившийся ребенок, не привязываясь к реальности, не задумываясь о последствиях. Тогда впервые за годы нашей дружбы я промолчал, позволил ему лелеять свои фантазии, сколько захочет, потому что искренне воспринимал их как прихоть умирающего от боли человека. Одновременно с этим я чувствовал вину за то, что не спустил его с небес на землю, не стал критиковать, но сколько всего изменилось с тех пор! Цифровой мир расширился так далеко, как нам и не снилось. Не просто возможное, но реальное совсем скоро превзошло наши самые смелые мечты. Фантазии Янчи уже не кажутся такими уж иррациональными, поэтому кое-что из последнего, о чем он писал, преследует меня до сих пор.
.
Он всегда был пессимистично настроен по поводу будущего и человечества вообще, но, когда болезнь завладела им, стало казаться, что черная рука омрачает его мысли, расцвечивает его взгляды и мировоззрение самыми темными цветами. Приближение смерти, неизбежность его собственной смертности довели его до отчаяния, толкнули за пределы логического. Под конец жизни он видел будущее настолько мрачным, представлял себе настолько страшные сценарии, что перестал разговаривать и не захотел ни с кем делиться своими мыслями. В своем последнем письме, адресованном мне, он писал, что вскоре мы обязательно столкнемся со сменой фазы: “Современные жуткие возможности ядерной войны могут привести к чему-то пострашнее. Буквально и фигурально выражаясь, места становится всё меньше. В долгосрочной перспективе мы прочувствуем ограниченность реальных размеров Земли, и это будет критично. Назревает кризис технологий. За время, оставшееся до наступления нового тысячелетия, мировой кризис, вероятно, превзойдет все прежние закономерности. Когда и как он закончится, что оставит после себя — не знает никто. Мало утешения в мыслях о том, что интересы человечества однажды изменятся, угаснет современная тяга к науке, и совершенно иные устремления будут занимать мысли людей. Технология, в конце концов, — это продукт деятельности человека, ее нельзя воспринимать как что-то Иное. Она такая же часть нас, как паутина — часть паука. Тем не менее, похоже, что постоянно развивающиеся технологии приближают какую-то обязательную сингулярность, поворотный момент в нашей истории, за которым дела людей невозможно будет вести так, как мы вели их до сих пор. Прогресс станет непостижимо быстрым и сложным. Власть технологий сама по себе — достижение двоякое, а наука насквозь нейтральна, она дает нам только инструменты для достижения цели и ко всему равнодушна. Опасность создает не особенно извращенная деструктивность какого-то определенного изобретения. Опасность имманентна. Нет лекарства от прогресса”».
.
