Меня всегда притягивало фотоискусство. Моя мама фотографировала – у нас богатый домашний архив. Я видела чудо появления изображения на фотобумаге ночью на кухне – наверное, тогда и зародилась любовь к фотографии.
Когда родилась моя дочка Ася, был сделан случайный кадр на зеркальный фотоаппарат. Это стало толчком к покупке камеры. Она и превратилась в мою главную модель – мы растем вместе с ней, фиксируя жизнь на матрицу.
Когда твоей дочери тринадцать, ты начинаешь вспоминать себя. Ты уже запуталась – в двенадцать случилось это событие или в четырнадцать.
Вдруг замолкаешь посреди шумного живого дня и погружаешься в недра памяти. Там тепло и уютно – покачиваешься среди грез и реальных событий – нейроновый флоатинг. Пока твоя дочь не задаст вопрос: «Как ты думаешь, лето будет теплое?». Ты посмотришь на нее и улыбнешься – тогда лето было теплое – на горячем камне твое тело легко покрывалось золотистым загаром – не то, что теперь.
Соша Грухина
***
Первая любовь – маленькая девочка с огромным открытым сердцем. У него четыре окна – на четыре стороны. В сердце постоянный сквозняк.
Маленькая девочка прячется в школьном спортзале: за музыку, за темноту, за бледные огни, за первый глоток алкоголя, за ноги, топчущиеся на одном месте, за неловкие движения на вечерней дискотеке.
Она ищет запах, поворот головы, бледно-голубые глаза, завешенные длинной русой челкой, красную рубашку из фланели и голос проклюнувшийся из детского во взрослый.
Первая любовь – маленький тюлевый мотылек, прячется под ресницами и умирает от первых поцелуев – таких неловких и таких вечных.
Первая любовь – проносится быстро, но живет рядом всю жизнь – в том окне, за которым уже никого нет, в пустых гудках телефона, в чужой свадьбе, в легкой тени спортивного зала – в котором всегда крутится один тот же медляк группы Metallica. Тот, который там никогда не звучал.
***
«Нас много Вадиков», – прочитала девочка на горячей асфальтированной дорожке, ведущей к пляжу. Было безлюдно и очень тихо.
«Удивительное чувство – любовь», – подумала девочка, – «жгучее, как змеиный укус, злое, безжалостное».
И беззвучно заплакала.
Она шла очень медленно, смотрела под ноги, крутила в руке сумку с полотенцем – приближалась огромная черная туча.
Бабушки торопливо вылавливали из воды детей, мужчины седлали велосипеды, женщины толпились у переодевалки, а девочка все равно шла к реке – она поздно проснулась, долго собиралась – не возвращаться же на полпути – успеет искупаться.
Теперь она шла обратно одна, туча нависала над дорожкой – удивительная туча – злая, любопытная, настырная. Девочка хотела остаться одна, а туча заглядывала внутрь, в самое сердце.
«Нас много Вадиков», – прочитала девочка глупую размашистую надпись на асфальте.
Дышать стало тяжело – удивительное имя – Вадик, в нем все – и запах, и тембр, и прищур – так много стоит за одним словом.
Тяжелые жирные капли бешеным ритмом забарабанили по асфальту, вверх поднялся дурманящей запах мокрой дорожной пыли.
Девочка подняла глаза, полные слез, к небу – свинцовое, низкое, оно хлестало наискось водяными прутьями землю.
Девочка отвернулась от ветра, сзади туча разрослась на весь горизонт, набралась наглости и почернела. А по дорожке бежали белые меловые потоки – дождь смыл этот удивительное имя – со всем его сладким ядом.
***
Поцелуи были жаркие и сладкие. Кружилась голова, ноги не чувствовали пол. Губы были мягкие, нежные, как дольки сочных мандаринов.
Они были жадные друг до друга. Было тихо, балконная дверь была открыта, окна выходили в тихий сосновый сквер. Тень от дома упала вниз и проникла в комнату. Комната стала пастельного цвета, пылинки замерли в воздухе, чтобы не беспокоить двоих.
Они утонули друг в друге, в жарких и сладких поцелуях. В первом трепете острой любви. Когда очнулись и открыли глаза – занавеска раздувалась от ветра. Мальчик встал и закрыл балконную дверь. Волшебство обиделось, растворилось.
Мальчик натянул трусы, джинсы, рубашку, застегнул ремень, надел носки. Он забыл сказать что-то важное, или не захотел. Забыл поцеловать легким прикосновением губ, уже не дрожащих от тайфуна первого чувства. Или не захотел.
– Выйди, – сказала девочка и проглотила быструю прозрачную слезу, – выйди, мне надо одеться.
Она застегнула лифчик, натянула колготки и надела платье. В коридоре натянула некрасивую кофту, спешно засунула ноги в туфли.
– Я пойду? – спросила она мальчика.
– Иди, – ответил он, подперев плечом стену.
Девочка аккуратно закрыла за собой дверь и потеряла всю свою нежность.
– Это было так сладко, так остро и так быстро – как орбит без сахара. Это стало так пресно, так жестко, так больно – как орбит без сахара. Прости, я больше не умею любить, – скажет девочка всем другим потом еще много-много раз. И никому не даст больше себя поцеловать – она знает, что другие поцелуи – просто без сахара.
