Подписаться на Telegram #буквенного сока
Михаил Квадратов // Вера Сорока. «Питерские монстры: роман в рассказах». Издательство «Альпина. Проза», 2024
Часть 1. Заметки о книге
Вода проходит сквозной темой рассказов, составляющих роман, не случайно: город Петербург стоит на болотах, изрезан речками, мокнет под дождями. Вода — символ коллективного бессознательного, а уж в нем можно наловить всякого. Интересующийся читатель найдет для себя много интересного. Персонажей хватит на несколько романов, приведен даже специальный монстрариум (бестиарий) на несколько страниц. Ну и что, что не канонический. А откуда взялся канонический? То-то же. Книга, как и указано в названии, про монстров. Для перечисления их не хватит места, вот несколько описаний. «Верочка — монстр, который питается талантливыми людьми. Ест не от голода, а от зависти к таланту». «Поллианна Витальевна — владелица магазина неизданных книг. Призрак, цель которого — оберегать людей от некоторых особо опасных рукописей». «Мишурник — ест тканевые кладбищенские цветы, а потом скачет по надгробиям, и те перекашиваются». Иногда можно запутаться в героях, не уследить, что появился кто-то еще. Совсем как в жизни. Юмор черный и юмор добрый помогают с этими персонажами справиться. Потому что творится здесь черт знает что. Скажем, есть сюжеты в виде сказок «шиворот-навыворот», например, про трех старушек, поедающих медведя. Градус трансформаций выходит за пределы антропоцентричности, и это хорошо. В тексте зафиксированы превращения и якобы нелогичные поступки не только людей, что весьма понятно, но и монстров, ведь «если действия монстра можно объяснить человеческой логикой, то это не монстр, а обычный человек». В списке есть полезные сущности, без которых Петербургу — не жить, болото сразу же город засосет: это спасительные монстры-осушители, уррнаки. Или вот монстр, поедающий ржавчину, Рынукша, такой тоже полезен для ведения хозяйства во влажном климате. Происходит очень много всякого разного. Ближе к финалу монстры начинают бояться эпидемии, ведь заболевшие превращаются в людей, а это не самое приятное. Скажем, лучше бы некоторые люди превратились, наконец, в монстров, эти, по крайней мере, не умеют врать и имеют принципы. Но представителям рода человеческого превращаться в монстров без особого на то позволения не разрешается, а вот в чудовищ — всегда пожалуйста. Чудовищами не рождаются, ими со временем становятся за особую мерзость поведения. Людям вообще нужно быть осторожными, опасности подстерегают везде, вот, например, «девушка со львиной головой — хозяйка бара, в котором людей обращают в каменных львов. Но иногда и просто в свиней — кому как повезет». Однако развязка романа почти счастливая.
Часть 2. Художественные приложения
«Павлику было страшно и неуютно среди утренних людей. Он не привык ходить в толпе и слишком чутко слышал ее злые острые мысли. Они царапали его неглубоко, но очень неприятно, как юная бумага.
Павлик вырвался из людского потока и спрятался за киоск Роспечати. Закурил и стал рассматривать утренних покупателей. “Неужели им недостаточно плохо по утрам? Неужели в придачу ко всему они готовы вытерпеть еще и газету?” — недоумевал он.
За стеклом Павлик увидел журнал, который ему когда-то покупала бабушка. Обложка совсем не изменилась. Денег хватало либо на журнал, либо на метро. Он выбрал журнал — Павлик всегда был за искусство.
— “Новый мир”, пожалуйста. — Он протянул деньги рукам в окошке.
Павлик увидел три крестика, нарисованные синей пастой на бугорке ладони. Рукава рубашки застегнуты на все пуговицы, но запястья такие тонкие, что все равно остается темный зазор. Павлик зачем-то провалился в него взглядом. Он и сам не знал, что потерял там, — не декольте и не короткая юбка, всего лишь манжета рубашки, а дыхание участилось.
Павлику захотелось дотронуться, аккуратно сжать, ощущая тепло и хрупкость.
“Новый мир” неожиданно быстро оказался в руках Павлика, и окошко киоска закрылось, сберегая тепло.
Павлик положил журнал во внутренний карман куртки, будто живое существо. И пешком пошел домой.
По дороге он думал о том, что фонтаны — это практически магия, о том, что в каждой лампочке гирлянды наверняка живет светлячок, и о руках. Мысленно он постоянно возвращался к тонким запястьям и размышлял о девушке, которая ставит крестики на память.
Павлик тоже ставил и всегда забывал, что они означают.
<…>
Павлик зашел в квартиру. Нимфа уже была там. Он тихо разулся, наступая ботинком на ботинок, и прошел в спальню. Нимфа размеренно дышала, наполняя все вокруг уютом. Павлик лег рядом, быстро согрелся, но никак не мог уснуть. Он ворочался и рассматривал запястья нимфы. Они были изящными, тонкими, но совершенно не такими, как надо.
Следующим вечером, перед тем как идти в магазин неизданных книг, Павлик снова остановился покурить напротив киоска Роспечати. Сигареты быстро закончились, поэтому Павлик просто смотрел и ждал. Сам не зная чего.
В семь свет погас, и вышла девушка. Павлик не планировал ничего такого, но пошел к ней.
— Хотите погулять по мостам? — спросил он.
Она оказалась красивой. Павлик никогда не был увлечен модной красотой, но, по его мнению, лицо девушки могло быть на одной из обложек журналов, уложенных спать.
— Что, простите?
— Я Павлик.
Девушка заулыбалась.
— Я Соня. А вы странный. Но я не против выпить с вами кофе.
— Кофе?
— Ну, так говорят. Вообще, не обязательно кофе, можно что-то другое.
— Идем, куда скажете, — безвольно согласился Павлик».
.
Михаил Квадратов // Антон Секисов. «Комната Вагинова». Роман. Издательство «Альпина. Проза», 2023
Часть 1. Заметки о книге
Начните и не оторвётесь. А там уж как получится. Вдруг не понравится. Чтобы дочитать современную серьезную книгу, часто необходимо иметь силу воли, болезненное чувство самодисциплины или нависающий коммерческий дедлайн. Здесь не так. Начнем с того, что тридцать лет назад в широком доступе появились тексты замалчиваемых авторов. В этой плеяде был и Константин Вагинов. Сейчас его, похоже, забыли повторно. Ну еще бы — умереть в тревожном 1934 году, но «всего лишь» от туберкулеза. Хотя потом выяснилось, что и на Вагинова выписали ордер, а после его смерти арестовали мать и конфисковали рукописи. Действие романа происходит вокруг составления молодым ученым Сеней биографии Вагинова в серии ЖЗЛ. (Нет дыма без огня: видимо, такая книга выйдет, ждем). «Комната» — оммаж Вагинову, разной степени скрытости цитирование его текстов. Я честно читал «Козлиную песнь», но все забыл, однако в голове среди немногого часто всплывает вагиновское: «В аду прекрасные селенья / И души не мертвы. / Но бестолковому движенью / Они обречены / Они хотят обнять друг друга, / Поговорить. / Но вместо ласк — посмотрят тупо / И ну грубить». В восьмистишии умещено большое жизненное (ну или загробное) полотно. И «Комната Вагинова» тоже укладывается в контекст этого стихотворения. О, Ленинград, город гарпий и нетопырей, последние три века довлеющий над шестой частью суши. По сюжету, для того, чтобы написать книгу о Вагинове, Сеня пытается разными путями заселиться в комнату, где писатель жил до самой смерти. Каждая старая питерская коммунальная квартира — отдельное поле жизни со своей историей и патологией. Справиться с описанием жителей автору помогает хороший черный юмор. Известно, что в романах Константин Вагинов использует описания людей, с которыми его сводила жизнь (а таких немало: Цех поэтов, Гумилев, ОБЭРИУ, Михаил Бахтин). Вообще хорошая литература вампирствует на живущих рядом. Бывают, конечно, полностью выдуманные герои, но это чаще всего скучный картон. Персонажи «Комнаты» — тоже объемные. Антон Секисов явно списывал их уже со своих знакомых. Иногда возникает ощущение, что герои романа Секисова — субличности одной и той же загадочной распадающейся личности, от которой отщепились и герои романов Вагинова. Где-то среди них и призрак самого Вагинова. Коллекционера предметов и людей. Собирателя и исследователя книг об античности, библиотека которого до сих пор спрятана в коммуналке. В этой жизни не всегда понятно, кто перед тобой. Нежная девушка-жертва похищения — или жестокая гарпия. Одно другого не исключает. А потусторонний мир — вот он, за неплотной стенкой, для приличия залепленной старыми обоями и газетами прошлых лет. Да и кто сказал, что Константин Вагинов умер.
Часть 2. Художественные приложения
«По-настоящему ценное добывается неимоверным усилием, в ожесточенной борьбе, и все эти трудности только подтверждают, что Сеня вышел на правильный путь. Он пережил уже слишком много для попадания в комнату Вагинова, чтобы сейчас отступать. Сеня идет в туалет и чувствует, как все жильцы прильнули к глазкам и изучают его. Рыхлый и крупный, Сеня видит себя огромной картофелиной, вооруженной ножом для чистки картошки. Запершись, он кладет нож на тумбочку с туалетной бумагой и садится на унитаз.
У Сени слегка кружится голова, и ему приходится держаться рукой за стену, чтобы не упасть. Лампочка снова жужжит и трещит, и Сеня вспоминает о Вагинове. А все же что такого заманчивого в этом писателе? Сене очень нравится стиль Вагинова, но чтение каждой из его книг превращается в каторжный труд. Читая его, Сеня обливается по́том. В романах Вагинова есть какая-то бескомпромиссная странность, при этом странность не намеренно культивируемая, а неуловимая, исходящая изнутри. Образы и характеры в романах Вагинова слишком холодные и даже враждебные, они не дают Сене удержаться в тексте, всеми силами выталкивают на поверхность. Сидя на унитазе под ослепляюще яркой лампочкой, Сеня впервые по-настоящему задумывается, почему для него так критически важно найти ту самую комнату Вагинова. Что это изменит? Ведь Сеня уже был в комнате с видом во внутренний двор и может подробнейшим образом описать, как она выглядит.
Сеня всегда испытывал болезненный интерес к чужим жилищам. По некоей причине Сене необходимо знать, в каких условиях жили или живут люди, которые ему небезразличны. Какой у них вид из окна, высота потолков, цвет и рисунок обоев? А что насчет толщины стен? А покрытие на полу — плитка, линолеум или паркет? Стучат ли они по батарее, если соседи снизу слишком шумят, или идут скандалить, или сразу звонят в полицию, а может, и вовсе делают вид, что это их совершенно не беспокоит? Где находятся и как выглядят ближайшие мусорка и продуктовый магазин? Сеня так настойчиво выпытывает эти сведения, как будто в них и заключена тайна личности этих людей. Сеня глубоко убежден, что все эти детали оказывают ежесекундное влияние на сознание, незаметно меняя направление мыслей и саму личность. Вот и сейчас Сене кажется, что если он попадет в комнату Вагинова, то найдет ключ к его текстам.
Этажом выше кто-то покашливает и опорожняет кишечник. Сеня берется за ножик и трогает лезвие. Он вспоминает Сергачева, пытавшегося его опоить, вспоминает Артема, вышвырнувшего его за дверь, как беспризорную собачонку. Эти двое действовали недальновидно: они недооценили Сеню, который уж слишком похож на типичного маменькиного сынка, на идеальный объект для насмешек и издевательств. Соседи по коммуналке не первые, кто совершает такую ошибку. Конечно, Сеня не приспособлен к жизни, инфантилен, пуглив, но если загнать его в угол, последствия могут быть непредсказуемыми».
.
Егор Фетисов // Хелена Побяржина. «Валсарб». Роман. Издательство «Альпина. Проза», 2023
Часть 1. Заметки о книге
Девочка-героиня, у которой в книге нет имени (и это не случайно, ибо, если верить автору, то речь идет о душе — «Душе необходимо, чтобы ее назвали, окликнули по имени и где-то задокументировали это имя»), подобно Алисе, живет в перевернутом мире. Валсарб на самом деле — город Браслав. Этот прием автора кажется немного навязчивым, поскольку героиня в течение всего повествования пытается переворачивать слова, читает их справа налево, обнаруживая новые смыслы. Однако это важно, ее игра в слова — именно ради обнаружения смыслов, а не ради самой игры. «Валсарб лишен логического мышления», — пишет автор. Но смысла не лишен, просто он, смысл, устроен иначе, заключен в другом. Мир Валсарба существует вне времени. Это чистое пространство, поэтому оно так подробно описано: целые страницы посвящены цвету, свету, запахам, звукам. «Кто-то целенаправленно нажимает клавишу фоно: ми-бемоль ми-бемоль ми-бемоль — талдычит пульсирующий ритм, чтобы свести с ума мою душу. Протяжное, уверенное — всегда крещендо. Пока я бегу, ми-бемоль начинает соревноваться с си основной октавы. Си — сирена, сигнализация, символ, синица, неуловимая Сильфида, наказанный Сизиф. Дело не в словах. Не в их значении. Просто взять ноту си на любом инструменте и сверлить сердце. Выйдет тождество звука и чувств». Ну, про тождества еще Рембо много напридумывал разного. Однако не в этом дело, а в том, что место действия функционирует именно как место. Время не играет роли. Или, точнее, играет огромную роль в силу слияния настоящего с прошлым. «Время в Валсарбе давно остановилось». Да, это чувствуется при чтении. Поэтому героиня воспринимает «бывших людей» (умерших давным-давно, но приходящих к ней и во снах и наяву) как живых. Потому что душа — над временем. Как мысль — немного тривиально. Как основной элемент построения текста — интересно и воспринимается глубже, чем как мысль, высказанная в одном-двух предложениях. В проникновении временных пластов друг в друга – нелогическая суть Валсарба, но человеку трудно это принять и понять, даже ребенку, еще не отягощенному логикой. Отсюда эпизод с разрытым еврейским кладбищем, где школьники подбирают черепа убитых полвека назад детей и делают из них безделушки. «Подстаканники… для карандашей там или такие, вроде подсвечников…» — говорит один из них. Он не видит в этом дурного. Просто он не знает, что делать с иным временем, с которым он столкнулся так неожиданно. Что делать с памятью — в мире, где нет времени, а стало быть, не может быть и воспоминания как такового? В конце романа Пан-Бог, Дед героини, умирает, и Душа остается по-настоящему одинокой и все еще — неприкаянной. Видимо, грядут еще более темные времена.
Часть 2. Художественные приложения
«Сын похож на меня, такой же мечтатель с торчащими вихрами, каким я был в детстве. Парням надлежит быть более смекалистыми и ловкими, но такими уж мы уродились. Хорошо еще, мне с моей Гутой повезло. Лучше жены не сыскать во всем городе.
Я часто подгонял маленького Моше, чтобы он был расторопнее и живее, не пристало человеку встать, разинув рот, и стоять посреди улицы, точно глупая курица. Но потом я понял, что таким образом он познает мир. Я не шибко умный, а и сам — нет-нет да и примечу что-нибудь эдакое. Диковинное растение или необычные годовые кольца на дереве. Это хорошо, что он не проносится сломя голову мимо красоты и беды. Хотя деньгами таким стоянием не разживешься.
Моше, как зачарованный, смотрел на редкие капли из окна комнаты, где прежде была едальня, я не запретил ему, не велел отойти от окна и опоздал. Не сразу заметил, что после дождя на улице, как грибы, появились полицаи. Они рыскали по хатам, значит, Гроза еще не закончилась. Я опоздал, но ведь разве мог я подумать, что это не чучело, я и допустить не мог, что это не кукла такая, да вот только, что верно, то верно, откуда, скажи мне, откуда здесь взяться таким большим и красивым куклам, старый ты дурак, я поздно спохватился, поняв, что за странную куклу тащит за ножку полицай, ее звали Хая-Гита, то была наша четырехлетняя соседка. Ее головка билась о булыжники брусчатки, оставляя на камнях красные следы. Я замешкался, и Моше все увидел. Все увидел, сердобольный, как пить дать, хотя я подбежал и тут же ладонью закрыл ему глаза. Сын вздрогнул, как от удара, вздрогнул от моего прикосновения, от увиденного, от сырости, проникающей с улицы, от страха.
Нужно куда-то бежать, где-то спрятаться, что-то предпринять, ладонь, прижатая к лицу Моше, стала мокрой, как мох на крыше, их кухни донесся плач младшей дочери, сдавленный и горький, я слышу, как Гута пытается успокоить ее, моя Гута, которая сама нуждается в утешении, слышу ее плохо сдерживаемые рыдания, слышу влажный шепот Моше у моей груди: я не хочу умирать, слышу шаги на крыльце, отец, я не хочу умирать, слышу шаги в сенях, шаги на кухне, шаги на пороге, глухой звук падающего предмета.
Я больше ничего не слышу».
.
