Для себя я всегда прочерчивал четкую и, наверное, самую драгоценную (опять же, для меня, но, надеюсь, не только) линию петербургского литературного текста: Гоголь петербургского периода — Одоевский — обэриуты — Гор — Зальцман — Рид Грачев — Леон Богданов — хеленукты — Василий Филиппов — Ксения Букша. С этим можно спорить, но вот так оно сложилось. В какой-то момент мне вообще казалось, что Букша — единственная, кто наследует этот особый смещенно-расщепленный взгляд на уровне, если хотите, фонетики и органики, а не только предмета и способа повествования, как у Елены Шварц (из старших) и Аллы Горбуновой (из младших).
Парадоксальным образом этот взгляд на таком уровне не предполагает окончательной неприкаянности, оторванности от земли, а наоборот, включает в себя четкое вглядывание, цепкий захват предмета, детали, человека, необходимый для их анатомирования или переворачивания вниз головой — что выпадет у субъекта из карманов? Что он там таил?
Это не предполагает и бесстрастности, равнодушия к происходящему. Взгляд смещен, но смещение полностью осознано — словесно, текстово. Пока автор видит и говорит, чума не сильнее, чем он. Новые стихи, написанные уже в эмиграции, сохраняют этот петербургский (петербукшский) дух, но они жестче, строже, повествовательнее, стоичнее, в конце концов.
Геннадий Каневский
Ксения Букша родилась в 1983 году, до марта 2022 года жила в Санкт-Петербурге, с начала военных действий живет в Херцег-Нови (Черногория). Автор книг прозы и стихов.
Ксения Букша // никаких новостей, только чума
/
приснилось что взорвали одного питерского знакомого
а он оказался банкой бобов
вообще невозможно было на него подумать
ну да такая холодноватая жесть живет в питере
все понимает войну не поддерживает молчит
а чего говорить он и при жизни не особо разговаривал
казалось бы зачем взрывать его и так почти что нет
он же юрист юридически существует а взрывать это
слишком страстно но во сне оказалось что он был
на самом деле банкой консервированных бобов
и вот его взорвали но темное дело может сам
взорвался может срок уже годности или протух там как-то
что-то внутри перебродило и вышибло дно и вытекло вон
а может он вообще вынашивал подрывные какие-то
ну поди знай теперь по всей лестнице эти
в темноте бобы в томате вляпаешься не отмажешься
света нет из-за взрыва только кто-то силуэтом
на фоне окна говорит: помянем а закуска
и негромко ржут. Вот циники
/
по-прежнему никаких новостей, только чума
ну чума это не новость
чума это не вирус чума это крест
никаких новостей а какие могут быть новости
какие могут быть ступени кроме тех которые
реплицируют себя выше себя
вот и чума повторяет всё про себя
оглашает весь список себя себя и себя
а если и будет новость, то это, конечно, крест
если и будут новости, то только одна: это крест
нет, пойду ещё разок повторю ступеньки
обойду взглядом развилки деревьев
взгляд ложится в привычные ямки слепо
как язык внутри рта: как ни тяни язык
он не окажется там где он не приращён
как ни тянись, он приделан за донышко, по восходящей
скачут ступеньки, взгляд приходит вслед за собой, язык
всё лепит и гладит место внутри тёмного рта
и только одно с ужасом вечно новым
колесо года повторяет:
крест
возможно, что
возможно что мы уже не живые
но и не мёртвые: неживые
прилипли к этой черте
ни ангелов ни чертей
*
возможно, что мы уже не очень-то живые
но время к нам возвращается полуживое
время как маленький ветер
не дует, незачем дуть
*
может, мы уже померли, я не знаю
может я превысил скорость и покидая
прохладные страны предсмертия видим горы
заплывшие синим туманом и чувствуем запах гари
*
запах гари после аварии или взрыва
длится долго даже если очень сильный ветер
и его никуда не сносит и длится крик
так как время ушло
*
время подтаяло как ледники на склонах
течёт сползает
смотри как оно уже вместе со смертью
смотри как время слиплось стеклось со смертью
*
я обещаю. мне не страшен этот сон. но как вернуться?
никто не скажет, все уже мертвы
белеют листья над скамейкой липкой
и белый мир съезжает /под черту
/
решил наказать малолетних воришек
постоянно забираются беспризорники цыгане
которые за станцией живут где трубы
выломают дверь ворота окна побьют
съедят всё выпьют ничего ценного в доме нет
но весна жрать нечего вот и лазают бесконечно
подмешал в водку крысиный яд поставил на стол
двери запер ворота запер окна закрыл и уехал
подъезжаю к заводу и уже совершенно за**ался
ехать не ехать обратно дождь проклятущий
пробки так можно и полдня протупить
позвонил начальнику развернулся
с проклятиями допердел до дома
водку вылил запер двери ворота окна
еду обратно на работу все развезло поля не просыхают
небо понемногу становится зеленоватым
поворачиваясь к вечеру: и кто-то стучится:
стучится дождь в двери ворота в окна
/
забравшись в баскетбольное кольцо
ржу над тупыми врагами
им до меня никогда не добраться
поймаю мяч — проломлю бошку бросившему
круто! жопой в баскетбольном кольце
сидя, обозреваю всю размеченную поляну
все жирные линии, пунктиры, всех
сволочей все пыльные окна все заляпанное
цементом небо, лысину физрука, свист,
звонок, ненависть: скоро
конец игре
/
прокурор попросил двадцать пять лет
судья хотела их дать но пробил час и привет
чернила закапали с потолка судья запуталась
её вернуло в когда неправильно склеила кораблик
треугольничек парус кружочки окна жидкий клей
судья смотрит на липкую ладонь вроде знала
сколько будет двадцать пять а вдруг и не знает
на щеках на столиках детсада жидкие полукружья какао
фиолетовые облака за окном их перевернутые
нимбы лица фиолетовые кошки ступени карабкаются
на трубы прокурора вернуло в закусочную пересчитывать
сторублевки на жареную картошку
две четыреста две пятьсот врубило шансон
бурым пивом кетчупом обляпало сумерки
возвращайтесь уходите вон горит ларёк
вся гарь горит все сирены сиреневым
часом воют и акварельные разливы
мерцают под недоеденной брюквой
под пустым потолком неба
/
все мы стоим
все-то стоим на окне и ждем а улица все совершенно пуста
даже еще больше: она пуще чем пуста, пустее, такое
яркий день все глубже ночь
мы выходим к трансформаторной будке
все мы стоим у будки и ждем
крышу на крышу кидаю небо на небо кладу
светятся гнилые овощи от жары и тени
все то мы ждем
небо шуршит как стекловата
на **й на **й больше ни шагу в это
лучше ступай в нет дома
в нет ничего
в нечего ждать
/
младенец чистый, деловой народ
младенец всегда тебе искренне рад
щедро дарит улыбки, смело просит заботы
лёжа на спине, он быстро-быстро бежит к тебе
ногами, руками и высунутым языком
младенец — с ним есть о чём поговорить
он невероятно умён, хоть и не знающ
его внимательные ушки похожи на цветы
на сушеные абрикосы или на раковинки
младенец — тот, кто может кричать, и всегда прав
тот, кто бывает голоден или сыт, но всегда прав
тот, кто засыпает во всей красе и силе
раскинув мощные небольшие молочные руки и ноги
в прохладных полянах темного воздуха
младенец не различает себя — где он
а где собеседник, где молоко, а где рот
но тут уж нет ничего удивительного: ведь и я почти не могу
отличить, где я, а где мысленный/немыслимый Собеседник,
дающий мне жизнь и радость. вечерняя прохлада в комнате
морозное тёмное небо за окном
треугольник света на полу
/
давно мне кажется что я старик/старуха
мой домик мал
зима весною наступает
холодный серый май
цветы мои чуть вылезли, так снежной крупкой
побило вкось
всё грязь и дым, и месиво засохло
на праздничном дворе
дым застит день
студёным колесом
но сумерки приблизились к глазам
сухой травой и воздухом и криком
/
сплю в яблоке оно скрипит
деревянная крашеная карусель
становится ярче/ снова выцветает
сон мой пустой и не крепкий
как выцветший флажок на рассохшейся
леденцовой палочке
сплю в светотени голосов
то как будто кто-то издалека всё едет подъезжает
или как будто кто-то говорит
в пустой арке; или как будто просияло
настороже я сплю всё глубже
течение проходит по лицу.
проснувшись, долго сижу помаргивая
на камне пёстром от лишайника
меня обдувает ветер, пригорок веселеет
от прибывающего солнца
