Большая часть публикаций Анны Маркиной связана с поэзией (три книги стихов и ряд подборок в толстых журналах), однако ее короткая проза совершенно не страдает пышной и занудной избыточностью и сюжетной туманностью, как часто случается с выходцами из лирики. От поэтического мышления в рассказе сохранились разве что метафоричность и языковая выпуклость. Но конфликт, вокруг которого строится сюжет, вполне динамичен: глубинка, заводская столовая и зарождение нового, пугливого чувства между двумя маленькими людьми.
Евгения Джен Баранова
Анна Маркина родилась в 1989г. Живет в Люберцах. Окончила Литературный институт им. Горького. Стихи, проза и критика публиковались в толстых журналах и периодике (в «Дружбе Народов», «Волге», «Звезде», Prosodia, «Интерпоэзии», «Юности», «Новом Береге», «Крещатике», «Кольце А», «Дне и ночи», «Лиterraтуре», «Детях Ра», «Независимой Газете» и др.). Автор трех книг стихов «Кисточка из пони» (2016), «Осветление» (2021), «Мышеловка (2021) и повести для детей «Сиррекот, или Зефировая Гора» (2019, готовится к переизданию в «Пяти четвертях»). Лауреат премии «Восхождение» «Русского ПЕН-Центра», финалист Григорьевской премии, Волошинского конкурса, премий им. Левитова, «Нонконформизм», «Болдинская осень» и др. Главный редактор журнала и издательства «Формаслов». Член Союза российских писателей, Союза писателей Москвы.
Анна Маркина // Экзема
Экзема
Жара стояла, хоть вешайся. Горячо дышали старые плиты, с шипением поднималось темное масло во фритюрнице, пожирая шницели и беляши. В мойках держали равновесие посудные акробаты. А еще — зудела правая рука под перчаткой.
Катя стряхивала остатки еды в черный мешок, обмывала шлангом озерца подливы и майонезные разводы; самых заморышей замачивала во второй мойке. Испачканные тарелки смотрели на нее как лица нелюбимых детей.
Столовую возле сортопрокатного цеха не жаловали. Старались ходить в фасонку; считалось — там вкуснее. И столовая прокатки платила людям взаимностью. Из щелей на ее кухне свешивались тараканы. Они с интересом глядели на неприкрытые вазочки с салатами и сорокалитротривые кастрюли с супами. А вытяжки в немом крике разевали прокопченные жирные рты. Про местные котлеты даже сами работники шутили, что их рецептуре для полноты вкуса не хватает разве что панировки из усатых соседей.
Два года назад, когда Катя только поступила на службу, она удивлялась заведенным порядкам. Люди в столовой работали в общем-то неплохие. Они не издевались над ней и даже жалели, когда в первые недели от долгого стояния Катино тело болело, словно его засунули в тестомес. Сами они, эти люди, тоже были покоцанные, как местная посуда, — старшие женщины маялись со спинами и варикозом, а заведующий воровал и пил, поэтому легко прощал, когда другие воровали и пили. Катя сперва не понимала, почему они все, будучи неплохими людьми, так равнодушны к общему делу. Но, пережив на ногах первые банкеты и многолюдные обеды, догадалась, что ее коллеги за годы служения общепиту достигли точки равновесия: при такой нагрузке их не закрывали, но и убиваться на работе не приходилось.
Она отволокла мешок с отходами, напоминавший мешок для трупов, к мусорным бакам, там же высыпала собакам кости и мясные остатки. Спрятавшись под козырек, обмазала руку нефтяной мазью и закурила. Солнце жарило невыносимо. Под тридцать пять в тени. Хлопнула дверь: из нее вышел незнакомый парень. Он был в свежей голубой рубашке, которая контрастировала с пропеченной серостью завода.
— Травитесь помаленьку? — добродушно спросил он и добавил: — Видел вас на кухне.
Катя улыбнулась.
— Леонид, — он протянул руку для пожатия.
Катя ответила рефлекторно, но, стиснув его горячие пальцы самыми кончиками своих пальцев, попыталась спрятать руку за спину.
Он не отпустил, а притянул ладонь ближе к лицу, чтоб рассмотреть.
— Экзема, — Катя покраснела и вырвалась.
Из-под черной мази выглядывала противная корка с мелкими гнойничками.
— От экземы помогают солнце и море.
— Море? — Она усмехнулась так, будто он предлагал ей слетать на луну.
— Тогда солевые ванны.
Кате стало совсем уж смешно:
— У нас баня.
— Для рук. Покупаешь морскую соль и растворяешь в тазике.
Она хмыкнула.
Ее нечаянный собеседник был высокий, крепкий, с широкими бровями вразлет и тяжелыми скулами.
— Ну, — вздохнул он, не дождавшись ответа, — до завтра!
— До завтра, — повторила она.
На кухне уже сворачивались. Работали с раннего утра до четырех. Но Катя уходила в конце. Надо было еще помыть полы.
— Видела красавчика? — с маслянистой улыбкой спросила тетя Тоня, сгружавшая в сумку третий десяток яиц, оставшихся от обеда.
Катя почему-то опять покраснела и схватилась за швабру.
— Видела.
— Генка сказал — наш новый старший повар, — и добавила с восхищенным придыханием, — из Москвы.
Имя заведующего, Геннадия Петровича, давно пообтесалось до «Генки», как ствол когда-то раскидистого дерева, от которого оставили один пенек. Хотя молодежь в обращении еще сохраняла формальности.
Катя хихикнула, отжимая коричневую тряпку:
— А у нас-то он чего забыл?
— Да вроде к сестре приехал. Маринка из ветеринарки — знаешь?
Она чувствовала, как промокла от пота одежда.
— Теть Тонь, а кондиционеры после ремонта будут?
— Будут, всё будет.
Возвращалась на велосипеде. Три километра по горкам с колдобинами. Солнце не хотело угомониться и шпарило без продыху несколько недель. Катя скучала по дням, когда ее подвозил муж, по их старенькой проданной шестерке.
За домами просвечивал пруд, такой же свежий и ясный, как голубая рубашка нового повара. Катя ехала и улыбалась.
Запыхавшись, она загнала велосипед в осиротевший гараж и зачерпнула ковшиком холодной воды из ведра.
— Дождя все нет, — сказала свекровь.
— Угу.
— Полить надо, — свекровь поглядела на огород.
— Покушаю и полью.
Катя обреченно посмотрела в окно. Над грядками летали капустницы. День был бездыханным, даже занавеска не шевелилась.
— Котлеты есть, с макаронами. И рассольник. Возьми там.
Катя пошарила в холодильнике и перелила остатки супа из кастрюли в тарелку.
— А Володе-то не осталось? — Свекровь поймала ее с пустой кастрюлей у микроволновки и разочарованно покачала головой.
Катя нехотя вылила рассольник обратно в кастрюлю:
— Я тогда суп ему оставлю, а сама — котлеток.
Вспомнила, мамину стряпню. Но мама рано умерла, а отец для них с братом не готовил; он работал на заводе и пил. А потом даже и не работал. На большой перемене Катя крутилась возле школьной столовой и рассматривала витрину с пирожками, газировкой и сосисками в тесте. Но денег почти никогда не было. Да и в школу ходила через раз — от Сосенского, где заживо гнили последние дома, до города было семь километров. Часть — пешком до трассы, часть на автобусе, из которого на их остановке люди чуть ли не высыпались на асфальт. Если брат ехал с ней, то он весело отвоевывал для них последнюю ступеньку у двери и закрывал Катю от толпы, пока она смотрела на лес, прижавшись носом к стеклу автобуса. А если нет — то она просто ждала, когда двери хлопнут перед носом, и шла болтаться по округе, чтоб отец не наказал за прогул. Потом тело брата всплыло в пруду, обмотанное цепью. Оказалось, что он подрался с двумя пацанами из-за девчонки, а те случайно убили его и утопили. Их отправили в колонию, но Кате от этого было не легче. Эти парни давно уже вышли, и одного Катя до сих пор встречала на улице. Он еле заметно кивал ей при встрече, как дальней знакомой.
Она погрузила шланг с дырявой бутылкой на конце в бочку с водой. От забора на нее смотрела синеглазая ирга и приземистая красногубая малина. На грядках вытягивался лук, раскидывала листья пузатая капуста, ровными длинными рядами сидела картошка. В теплице уже висели красные мясистые помидоры. Особенно ей нравилась огромная зеленая помидорина в форме сердца.
За забором послышался машинный рык, это мужа подвез приятель с лесопилки.
Когда она закончила, Володя уже поужинал и теперь перед телевизором забрасывал в чай одну ложку сахара за другой. Свекровь возилась в кухне — месила тесто. Катя, спросила, не нужна ли помощь, но свекровь прогнала ее. Это была кухня свекрови, дом свекрови, и Володя был, прежде всего, сыном свекрови, а уж потом — Катиным мужем.
Она присела на второе кресло и тоже стала смотреть сериал.
— У нас повар новый, — зачем-то сказала, — из Москвы.
Муж поднял на нее усталый взгляд впервые за вечер:
— Нормальный?
— Да вроде…
— Заколебала жара, — сказал Володя и переключил канал, — дождя бы.
Будильник зазвенел в пять. Аккуратно выбралась со своей половины дивана, чтобы не разбудить мужа. Его прикрытое темнотой лицо с морщинами и белесыми бровями было равнодушным.
Солнце еще дремало. Велосипед мчался с горки по утреннему холодку и задорно звякал на ухабах.
На мойке она обнаружила большой пузырек нового средства. Потом увидела Леонида — в белом, как облако, кителе. Он осматривал внутренности холодильников и брезгливо, словно больные человеческие органы, крутил в руках миски и плошки с едой и заготовками.
— Мы не такое берем, — она показала бутыль с моющим средством.
— Теперь такое, — он скользнул взглядом по ее лицу, груди и рукам и опять нырнул в холодильник. — Это гипоаллергенное.
— Дорогое небось? Геннадий Петрович заругается.
Он пропустил ее слова мимо ушей.
— Продукты в холодильнике совсем не маркируете?
Она пожала плечами.
Пришла Лидка с жирно подведенными глазами и маникюром, которого у нее сроду никто не видел. Она фланировала по залу в короткой юбочке, протирая столы и готовя витрины, и то и дело совала нос на кухню. Пришли тетя Тоня, и тетя Лена, и Роза с кассы. Все — с улыбками и цветными ногтями. Но как только Леонид начал их отчитывать, романтическое настроение сползло с них, как пленка с ошпаренных кальмаров.
— С ума рехнулся! — тетя Тоня стояла, уперев руки в боки, рядом с холодильником. — Я и так знаю, что это соус вчерашний. А баклажаны с вечера лежат. Это у вас там в рэс-то-ра-нах, — последнее слово оно растянула на иностранный манер, — это все пишут, а у нас тут производство.
— А это? — он покачал перед ее носом пакетом неясного содержимого, которое оседлала плесень.
— Это не наше, — махнула рукой тетя Тоня с таким видом, будто пакет в холодильную камеру подкинули.
Ее шапочка отрицательно повертелась вместе с головой.
— Это я выбрасываю, — непреклонно сказал Леонид, — и с сегодняшнего дня все маркируем.
Тетя Тоня работала в столовой долго и относилась к ней по-хозяйски. После ухода прошлого старшего повара она и вовсе переняла власть и командовала всей сменой с удовольствием и монаршьей снисходительностью. Теперь ей не хотелось слезать с насиженных кулинарных высот обратно на землю.
Она недовольно прицокнула.
— А с тараканами что у вас?
Молчали.
— Елена Владимировна? — парень посмотрел на тетю Лену, робкую, почти прозрачную женщину в летах, которая под его взглядом совсем растеряла краску.
— Так месяца четыре назад травили.
— И сколько уже так живете? — голубые глаза потемнели, как предгрозовое небо.
— Их трави не трави, они снова лезут, — сказала тетя Тоня, — только возни с этим на несколько дней.
— Роспоренадзора не боитесь? Где ваш договор с СЭС?
— Это к Генке.
Катя испугалась, как бы гроза не прогремела прямо на кухне. Она ретировалась к тазикам с нечищенными овощами. Старшие были отпущены к своим делам. Целый день на кухне висело напряжение. Леонид был не доволен всем. Он грустно смотрел на безвкусную вареную картошку, погружая ее в протирочную машину. Один из салатов собственноручно убрал с подачи, когда обнаружил, что его возглавляет просроченный тунец из консервных банок. А когда добрался до морозильника с мясом и рассмотрел этикетки со сроком годности, окончательно замолчал, поверженный обстановкой.
Генка явился после обеда.
— Осваиваетесь? — дыша перегаром, радушно спросил он.
— Можно вас? — ответил вопросом на вопрос Леонид и сам пригласил Геннадия Петровича в его же кабинет.
Обратно выбрался хмурый и уставший, словно после битвы.
— Завтра у нас дезинсекция, — прокатился его голос. — Кто-то может вечером остаться?
Все посмотрели на тетю Тоню. Тетя Тоня желания помогать не выказывала и глядела непримиримо.
— Я останусь, — вызвалась Катя, и больше никто.
До позднего вечера они заматывали посуду пленкой, освобождали стеллажи, прятали продукты и отодвигали от стен оборудование. Катя не заметила, как утихомирилось солнце и наступили шершавые легкие сумерки.
Сидели на одном из столов в зале и переводили дух, глядя на горы утвари в полиэтиленовых коконах.
— Чего они все так? — обиженно, словно ребенок, спросил он.
— Ремонт скоро, — Катя воспользовалась случаем, чтобы рассмотреть его упрямое лицо. — Уж больше года ждем. Всё тут переделают, и оборудование — новое будет… И кондиционеры. И щели с дырами забьют. А сейчас какой смысл?
Парень покачал головой:
— А чего помогаешь тогда?
— Жалко вас.
У проходной вместо того, чтобы попрощаться, он покатил ее велосипед. А она довольно зашагала рядом. По дороге рассказал, что сестра сильно болеет и он приехал к ней. А раньше работал в обычном московском кафе. У магазина попросил подождать и, вернувшись, положил в корзину две пачки морской соли.
— Для твоей руки.
Перед поворотом на свою улицу, она сказала:
— Пришли почти. Ну пока?
И он, махнув на прощание, зашагал с горки в рассеянную ночь.
Дома ее встретили чуть ли не с вилами.
— Ты чего телефон не берешь? — Володя стоял возле двери, бледный и злой. — Пять часов нет.
— Так разрядился, наверно. У нас дезинсекция внеплановая, готовились.
По лицу свекрови пробежало недоверие:
— Мы уж чуть полицию не вызвали. Думали, как в прошлый раз.
Катя залилась краской. В прошлый раз, перед тем как устроиться посудомойкой, она загуляла. Помнила только начало: встретила девчонку из Сосенского, а та притащила ее в свою компанию. Дальше почти не помнила. Только жгучее чувство стыда, когда спустя три дня нашли ее в городе под забором детского садика. Теперь домашние ей это припоминали: как полицейские топтались в доме и составляли протокол, как снимали у всех отпечатки пальцев и как искали ее три дня. Володя тоже тогда еще пил, но его-то не стыдили за разбитую машину. И за то, как он продал ее остатки, а все деньги вложил в какую-то пирамиду, и теперь они выплачивали кредит.
Тогда Катя так перепугалась, что закодировалась, и с тех пор держалась, хотя действие укола давно закончилось. Другого дома у нее не было. Здесь летними ночами над их с мужем диваном компанейски жужжали комары, она всегда была сыта и одета, а в выходные всей семьей лепили пельмени или вареники, и она чувствовала, что не одна.
Когда они с Володей познакомились, Катя жила в отцовском доме, и у них была сплошная Садом и Гоморра, как говорила свекровь. Отец вахтовал. Почти год они с Володей жили не пойми на что, покупали ящиками спирт у знакомого в аптеке, и всякая память терялась между их разгоряченных тел и почти животного забытья, которым можно было отгородиться от жизни. От жизни, которая за туманной завесой развертывалась вокруг. Там, в жизни, была сплошная тоска — там убили брата, отец не выходил на связь, а Катю ждал только бессмысленный и беспощадный труд. Но из этой вот жизни вдруг появилась крепкая рука свекрови, перетащившая за шкирку через завесу вначале Володю, а потом и ее.
Володя засобирался на лесопилку, но она сделала вид, что спит. Ей не хотелось видеть его лицо с белесыми бровями. Она лежала с закрытыми глазами, вспоминала вчерашнее и улыбалась. Когда половицы перестали отвечать на его тяжелые шаги, Катя умылась и собрала диван. Она на ходу сжевала бутерброд и поехала в КВД.
Там, у кабинета дерматолога, куда она записалась две недели назад по телефону, сидели растерянные люди, которые выглядели как дети, ждущие наказания. Она спросила, тут ли принимает Капустина, и тоже растерянно приткнулась в очередь.
— С чем пожаловали? — спросила ее врач.
— С экземой.
Врач посмотрела на нее неодобрительно:
— Табличку на двери видели?
Катя покрутила головой.
— Девушка, я венеролог. У вас сифилис есть?
Катя покраснела. Она вспомнила людей в очереди и поняла, почему они казались такими потерянными. Возможно, они-то пришли с сифилисом, а не с экземами.
— А гонорея?
Катя отрицательно покрутила головой.
Капустина раздраженно подытожила:
— Ну вот будет у вас сифилис или гонорея, и приходите. А сейчас что вы ко мне пришли со своей экземой?
— Не знаю, меня так записали, — протянула Катя, испугавшись, что ее прогонят и опять придется ждать приема две недели. — Чешется очень. И некрасиво, — добавила она, заискивающе раскладывая на краешке стола больную ладонь.
Врач обреченно посмотрела на руку.
— Стресс? Работа, связанная с химикатами?
— Работа, — кивнула Катя.
— Ну и чего вы хотите? Работу меняйте и пройдет, — отрезала врач и недовольно что-то написала на бумажке. — А пока — вот, мажьте.
Катя поблагодарила и поверженно вышла из кабинета. Прочитала название мазей на рецепте. Часть из них, подешевле, она уже пробовала. Мази не помогали.
Она вернулась домой и пожаловалась свекрови на бесплатную медицину. Свекровь попросила нашинковать капусту для пирогов.
Потом, улучив момент, Катя курила, положив руку на теплую деревянную ступеньку крыльца и подставив ладонь солнцу. А вечером, когда Володя затопил баню, развела в тазике морскую соль. Думала, не позвонить ли Лидке — спросить, как там в столовой, да так и не решилась.
На рассвете все уже держали военный совет и смотрели на нее, как на перебежчика — даже Генка, который никогда так рано не появлялся. Пришли двое из другой смены.
— Наразвлекалась с москвичом-то? — тетя Тоня загоготала.
— Ну зачем вы? — Катя прошмыгнула в раздевалку.
За ней покатилась волна осуждающих смешков.
Переодевшись, Катя выскользнула в коридор и прижалась щекой к холодной стене за углом. Притаилась, подслушивая.
— Гнать взашей таких, — кричала тетя Тоня, — совсем оборзел. Точно не просто так выперли его из Москвы-то. Че б он еще сюда притащился? Он даже на Леночку орал. Чувствует, скотина, что безответная она.
Тетя Лена, чуть ли не слившись со стеной, как хамелеон, поддакнула:
— Так орал!.. Сказал, что котлеты у меня, как подошва, и что там хлеб сплошной, а не мясо. А у меня — пропорции. Я, что ли, это определяю? Чай руководство. А он как давай загибать, мол, Геннадий Петрович, что ли, это руководство…
— А масло!? — возмущенно просвистела тетя Тоня. — Я ему говорю: не можем мы его так часто менять — у нас перерасход будет в пять раз. А он: канцерогены, канцерогены. Типа мы людей травим. Это мы-то! Я девять лет тут работаю.
— Мне вообще угрожал. — Все перевели взгляды на Генку. — Ладно еще дезинсекция — я навстречу пошел. А вчера говорит: давайте поставщиков менять, мол, просрочка сплошная. Я ему — а как мы концы с концами сведем? У нас загрузка низкая, если продукты дороже выйдут, в минус будем работать. И закроют нас к ядреной матери. Объясняю ему по-человечески. А он — знаете что?
Все затаили дыхание.
— Сказал, что к главному пойдет. Стукач хренов. И какой нам ремонт после этого?
— Приедут на готовенькое, — протянула повариха из другой смены, — и ну свои порядки устанавливать, не разобравшись.
Пора было выбираться из укрытия. И Катя вынырнула из-за угла.
— Явилась, — хмыкнул Генка.
— Да он же не со зла. Просто как лучше хочет! — Пробурчала Катя и схватилась за тряпку.
— Ну-ну, — хмыкнула Лидка. — Видели вас с ним в городе. Перед мужем не стыдно?
— Не было ничего у нас. — Рука особенно зудела этим утром, так и хотелось швырнуть в Лидкино узкое лицо тряпкой, как в таракана.
— Вы чего на нее накинулись? — утихомирил всех Генка. — Катька вон у нас уже два года, слова худого никогда не скажет, старается. Что вы сразу!..
Слышно было только, как ездит тряпка по поверхности стола.
— Но тебе, Кать, надо решать. Ты с кем? Тоже с ним к начальству пойдешь?
Катя вспыхнула:
— Геннадий Петрович, ну вы что!
Когда за Леонидом хлопнула дверь, обстановка была как перед повешеньем.
— Не переодевайся, — предупредил Геннадий Петрович, который под весом обстоятельств, будто подрос и распустился. — Уволен.
Парень остановился, пойманный врасплох, и обвел взглядом коллектив.
— И все согласны?
Он пронзительно посмотрел на Катю. Она опустила глаза и промолчала.
— Понятно. — Леонид покопался в сумке и достал из нее небольшую банку.
Он подошел к Кате:
— Это мазь из грецких орехов. Здесь кожура зеленого ореха, высушенные листья ореха и растительное мало. Хранить в темноте. Мазать два раза в день. Повтори.
Не отрывая глаз от пола, чувствуя, как подступают слезы, она повторила:
— Грецкие орехи. Листья. Растительное масло. Хранить в темноте и мазать дважды в день.
Он кивнул и ушел под обстрелом ненавидящих взглядов.
Город праздновал День металлурга. Всех согнали на концерт, где друг за другом змеились парадные речи и мелькали пестрые самодеятельные номера. Между торжественными обещаниями пели девицы в кокошниках, били чечетку и показывали сценки о жизни на заводе.
После изгнания Катя встречала Леонида на улице. Он кивал ей, как далекой знакомой. Потом исчез. Поговаривали, что забрал сестру с собой. Вряд ли Леонид вспоминал о Кате. А она о нем думала каждый раз, когда покупала морскую соль или мазала руку остатками пасты из грецких орехов.
Сквозь сонное марево она вдруг почувствовала, как тетя Тоня, едва умещавшаяся в старом кресле актового зала, ткнула ее локтем в бок:
— Тебя зовут.
Катя с удивлением выбралась со своего места и поднялась на сцену. Директор мягко пожал ей руку, вручил грамоту, оранжевую бейсболку, три белые гвоздички и конверт. На грамоте было написано: «За преданное служение общему делу». Катя примостилась сбоку на сцене, среди других награжденных, а потом под веселую музыку спустилась в зал.
— Че там? — снисходительно спросила тетя Тоня, теперь занимавшая должность старшего повара.
Катя не сразу сообразила, что речь идет о конверте. Она нетерпеливо вспорола его ногтем. Внутри лежал сертификат на покупку в магазине электротехники на пять тысяч рублей.
— Ну, довольна? С нами не пропадешь, — сказала тетя Тоня.
— Довольна! — Катя счастливо уткнулась носом в гвоздики.
На обратном пути ее застал ливень. Наконец со всей своей первобытной силой он рухнул на измученный жарой город. Глаза, спрятанные под оранжевым козырьком бейсболки, радостно смотрели на горку, в которую взбирался велосипед, и на голубую шкурку пруда, мелькавшую за домами. Она впорхнула в дом и показала свекрови грамоту.
— Вот, — сказала она, — наградили! Сам директор. И сертификат тут на пять тысяч.
От телевизора оторвался муж и тоже стал рассматривать сертификат.
— А ремонт когда, объявили? — спросила свекровь.
— Так обещали опять…
— Что покупать будем? — обрадовался муж.
И они с матерью заспорили, на что лучше потратить сертификат.
Катя вышла в огород. И протянула ладони под назойливые капли воды. Красная корка с правой руки почти сошла. Кожа была мягкой и розоватой. Катя заглянула в теплицу с помидорами, но не нашла в ней своего любимого сердца. Вбежала обратно в дом и увидела на столе большую плошку с салатом.
