Евгения Басова (печатается также под псевдонимом Илга Понорницкая). Родилась в Красноярске. По профессии журналист, редактор, преподаватель, дизайнер-верстальщик. Жила в Черниговской области, в Сибири, в Чувашии, Москве и Магадане. Окончила факультет журналистики МГУ им. Ломоносова. Была социальным педагогом, лаборанткой в литейном цехе, художником-оформителем в детском центре, санитаркой в отделении для новорожденных, руководителем литературной студии для подростков. Позже работала в различных региональных СМИ, писала репортажи из больниц и скорой помощи, из заводских цехов, Домов ребёнка и Домов инвалидов, из полиции и так далее. Была редактором заводской многотиражной газеты, отраслевой республиканской газеты в Чувашии, дизайнером в полиграфии.
Книги выходили в издательствах «Самокат», «КомпасГид», «Речь», «Детское время» и других. Лауреат Всероссийского конкурса на лучшее литературное произведение для детей и юношества «Книгуру» (2018), Премии имени Маршака (2016), имени Корнея Чуковского (2020) и других.
Евгения Басова // Пряничный домик
Ира не хотела ни с кем говорить, потому что если скажешь, например, «я хочу на улицу» или «дайте попить», то тебе ответят, что ты говоришь неправильно и надо всё повторить снова, но уже — как? И будут смотреть на тебя требовательно, чтобы ты сама вспомнила, как надо разговаривать с ними. А если мама, забывшись, сразу же нальёт ей компота, то папа маме сделает замечание. А если он забудется, переспросит: «Пить хочешь, да? Или проголодалась?» — то уже мама скажет ему: «А сам-то?»
Они только и твердят, что Ира должна говорить так, как они, как здесь все говорят, как разговаривают в детском саду. «Иначе тебя никто не будет понимать!» — пугает её мама. Ира не знает, зачем жить там, где тебя никто не понимает. И для чего ходить в детский сад? Она вовсе не хочет, чтобы её там кто-нибудь понимал. Гораздо лучше было бы и дальше жить у бабушки с дедом! У них такой хороший, белый, красивый дом! Вот здесь земля, трава — и сразу же дверь, а за дверью газовая плита и бабушка всегда здесь. Не надо подниматься по узкой изгибистой лестнице, а после идти по коридору, в котором нельзя бегать и говорить громко. Иначе тётя Лариса выглянет из-за одной двери и станет кричать на папу с мамой:
— Уймите уже свою свиристёлку! У всех дети, а я слышу только одну вашу тарабарщину! И топает она у вас, как слониха!
Как только они втроём входят в свою комнату, папа начинает у Иры спрашивать:
— Когда ты научишься себя вести? Ты здесь не одна живёшь!
Мама перебивает папу:
— Она не понимает тебя!
А папа спорит с ней:
— Она уже всё понимает! Только притворяется! — и он укоряет маму: — Лучше бы её тогда к моим отвезли, а не к твоим! Мы бы могли ездить к ним на выходные!
Мама отвечает ему:
— А ты вспомни, вспомни, твои же сами не захотели!
Ире становится интересно: кто не захотел, чего именно? Чтобы она вместо своих бабушки с дедом жила у каких-то чужих людей, у папиных родственников? И они всегда, всегда говорили бы с ней вот так, как здесь говорят?
Мама замечает, что она прислушивается к их с папой словам.
— Ага, — думает мама, — всё-таки Ира нас понимает! — И говорит ей необычайно печальным голосом: — Ты сейчас сделала очень плохо! Ты кричала в коридоре и разбудила Машеньку, дочку тёти Ларисы…
«Зачем, зачем жить здесь», — думает Ира. Тебе рассказывают про какую-то Машеньку… Мама говорит, что дедушка с бабушкой сейчас далеко-далеко. И как бы она ни хотела обратно к ним — а не попадёт. «Поэтому давай-ка, привыкай с нами жить, по правилам, будь любезна», — так ей говорит мама.
За стенкой начинаются крики и плач. Ира знает, что плачет Костя. Ей уже давно рассказали, что Костин папа бьёт его, если Костя не слушается. Только и слышишь это слово: «слушаться, слушаться надо»! Но Ира думает о другом слове — о слове «далеко». Что оно значит? Место, где живут дедушка с бабушкой, она видит каждый день из автобуса. Утром и вечером. Они с мамой или папой садятся на остановке за двором, а после автобус идёт мимо одноэтажных домиков. И он останавливается там несколько раз! Но выйти, чтобы найти дедушку с бабушкой, ей не разрешают. Надо оставаться внутри, пока автобус не окажется среди совсем уж высоченных домов, потому что за теми домами её садик! Он ещё дальше, чем маленькие дома! Но маму не уговоришь выйти пораньше. Отвезти Иру в садик для неё самое главное на свете. Она обещает: «Летом увидишь дедушку с бабушкой».
Ира думает: когда это — летом? В детском саду спрашивали, какое сейчас время года, Ира не стала отвечать, потому что не хочет говорить, как они здесь. И воспитательница махнула рукой: «А, ты не понимаешь? Ну, сиди, слушай других детей!» А более всего Ире как раз и непонятно, зачем надо слушать тягучее, общее: «Зима, весна, лето, осень…» Но она слышала много раз, что, если не подчиняться взрослым, тебя накажут. А это наверняка больно. Костик-то как плачет за стенкой, пока родители наказывают его.
А после его выставляют, зарёванного, в общий коридор. Ира заранее ждёт напротив его дверей, у стены. И он ревниво говорит ей:
— А ты не слушай, как меня наказывают.
Ира не ожидала, что он станет разговаривать с ней. Она хотела только посмотреть, как его выставят в коридор. Но теперь, растерявшись, она объявляет ему то, о чём не думала ещё секунду назад:
— Тебе надо уйти со мной к дедушке с бабушкой! Они никогда никого не бьют!
Мама разрешает играть на площадке, в огороженном дворике. Она говорит: «Ни шагу за этот забор, а то накажу!». И Ира всегда слушается. Но теперь никто не сможет её наказать — она же не собирается возвращаться обратно. Она скажет бабушке с дедушкой, чтобы ни за что не отдавали её снова маме и папе. Она станет хорошо есть и ходить сразу и в шапке, и в капюшоне… И Костя тоже будет хорошим. Он не будет каждый день плакать — его же больше не будут бить! Главное, чтобы ничьи родители не увидели, как они убегут с площадки…
Ира уверенно ведёт Костю к маленьким домам. Оказывается, мама сказала неправду — про то, что дети не будут её понимать! Ира не собирается разговаривать так, как велят ей здесь, но Костик только в первый миг посмотрел на неё изумлённо. А потом сразу понял, что она сказала ему на своём языке. Если тебе говорят что-то действительно важное, ты поймёшь!
Как легко шагать вместе по улице! Вот и домики — где-то среди них бабушкин, только его сразу не видно. Ни одного беленького с красной крышей, кругом только тёмные, деревянные, приземистые. Или цветные кирпичные двухэтажки. Они городские, и потому выглядят как ненастоящие. На прежнем месте Ира не помнит ни одного такого. Понятно, что им с Костей надо в самую глубину улицы — отсюда не видно, где она заканчивается. Идёт и идёт вниз — улица без конца! Мама не зря говорила, что до бабушки далеко. Но Ира готова идти сколько угодно.
Она оглядела дорогу между домов до самого изгиба внизу, у воды, шумно вдохнула — точно вобрала в себя бескрайнее вольное пространство, заполненное речным воздухом, и сразу же стала лёгкой. И ринулась вниз! Костик топал у неё за спиной: бух! бух!
Кто-то окликнул их. Старушка вышла на дорогу, она раскрывает руки — но Ира и Костик огибают её, она кричит им, как будто каждому по отдельности:
— Стой, стой!
А Ира кричит Костику — по-своему:
— Баба Яга! Спасайся, это баба Яга!
Костик понимает, что надо удирать со всех ног. Хотя у него так быстро, как у Иры, не получается. Она оглядывается, командует ему: скорее, скорее!
Откуда ни возьмись небольшой собакик — так Ира их называет. В её родном языке собака — это он, и ей чуть что делают замечания. Спрашивают: «Ты что, не слышишь? Со-ба-ка — как она может быть «он»?» Но Ира не может понять, как так: собака — она? Собаки же все — мальчишки, задиры, озорники! Она говорит «собакик» — чтобы никто не сомневался, что это — он! И этот появившийся перед ними собакик кинулся на них с громким лаем. Они и моргнуть не успели, а он уже треплет Костика за штаны, и штаны трещат. Собакик не собирался никого кусать, ему важно было порвать Костиковы штаны. Ира топает на него с силой. Костик ревёт:
— Меня мама ругать будет!
Ира удивляется:
— Мы же не пойдём больше ни к каким мамам! Мы будем жить у моих бабушки с дедушкой!
Костик озирается среди незнакомых домов — и вдруг ещё сильнее ревёт:
— Я уже хочу к маме! Я устал, мы уже долго на улице!
Ира не понимает, как можно хотеть туда, где тебя ругают и бьют. И куда надо идти вверх по лестнице, а потом по длинному коридору. А утром тебя поведут в детский сад… Она толкает Костю изо всех сил и кричит на него без слов, так, чтобы ему стало страшно. Когда взрослые ругают её, она не разбирает слов. И теперь она кричит, как они: «Ава-ва-ва-ва-ва!», главное чтобы громко! И Костя послушно отправляется с ней дальше по улице. Какой-то старик зовёт их из-за забора — значит, надо снова прибавить скорости.
Костя ноет сзади:
—Я есть хочу!
Какой странный, какой неправильный Костя. Иру и дома, и в саду только и знают ругать, что она плохо ест. Даже дедушка с бабушкой ругали её! Папа пытается удерживать её за столом, командует: «Ещё пять ложек!» И она смотрит на него так, чтобы он переспросил: «Ты ведь меня понимаешь? Пять!» А Костик сам хочет, чтоб его посадили за стол и налили невкусного супа… Он даже из-за этого готов хныкать! Ире вдруг пришло в голову, что это Костино дело, его задача — хныкать. Так же, как бабушкиным делом было одевать Иру в красное пальто с капюшоном, и выводить гулять, и дома ей читать книжки, а дедовым делом было носить её на руках перед сном и рассказывать сказки так, чтобы было смешно, и петь песни. И папиным делом было спрашивать чуть что: «Так ты не понимаешь меня?» И у воспитательницы в саду такое же дело. Спрашивать разное. А ещё она должна командовать, чтобы дети рассаживались на стульчиках и потом повторяли за ней, что она велит. Про зиму, весну, лето, осень. А маминым дело было без конца твердить, что к бабушке с дедом вернуться нельзя, нельзя. Поэтому взамен них в Ириной жизни должна быть вот она, и папа, и воспитательница… Даже две, Ира недавно стала различать их. Их и зовут как-то по-разному… И ещё мамино дело — испуганно кивать, когда за стенкой начинается шум: «Видишь, как Костика обижают!» — как будто с укором, будто это Ира сделала, что его бьют.
Теперь выходило, что его бьют для того, чтобы он мог продолжать своё дело — плакать. И даже здесь, на чужой улице, он не может забыть, что ему пора плакать, хотя его никто не побил. Вот он и затянул тихое, жалобное: «Когда мы будем обедать?»
«Вот ещё! — хотела сказать Ира. — Вовсе мы не будем обедать!» Но тут её нос уловил незнакомый, но невыразимо прекрасный запах. Где-то рядом была совершенно необыкновенная еда, которую она, конечно, согласилась бы съесть! Оказывается, и она уже голодна! Она взяла Костю за руку и, двигая носом, пошла на запах. Вон там, дальше по улице, он ослабевает, надо вернуться… Вот здесь, возле этого дома, он делается сильнее. Ира протиснулась меж досок невысокого заборчика, вроде того, что окружал игровую площадку в папи-мамином дворе.
Они очутились перед небольшим, в один этаж, домиком с низкими окнами. Его окружали деревья, покрытые жёлтой листвой — солнце просвечивало сквозь них. Перед домиком стоял деревянный стол, какие бывают на площадках или в детском саду. А на столе Ира увидела ещё один, только маленький, золотой домик — в несколько этажей, с башенками, балкончиками и островерхими крышами. Чудесный запах шёл именно от этого домика, и дети какое-то время, онемев, только нюхали его, пока Костя не посмотрел на Иру вопросительно и с опаской:
— Можно?
И она нехотя кивнула: давай ломай. Что делать, иначе он так и будет хныкать, что хочет есть. И вслед за Костей она тоже отломила башенку. Всё равно дом был уже не целый… Ничего вкуснее она не пробовала. Надо было идти дальше — искать дедушку с бабушкой, а они всё не могли оторваться. От прекрасного домика не осталось и половины, и уже стало не понять, где были башни, где лесенки и балконы…
Как вдруг она услышала тонкий голос — и в изумлении оглянулась. Здесь, в сказочном саду, не должно было быть никаких людей! Только золотой домик, и всё! Тут же она вспомнила о детях из книжки — тех, что увидели пряничный домик в лесу, и когда все отломили себе сколько хотели, оказалось, что в домике жила сгорбленная старушка-волшебница…
Но перед детьми оказалась совсем не старушка. «Тётя? Или девочка?» — не могла понять Ира. Волшебница была высокой, как взрослые, но говорила так, как говорят дети, обиженно — слёзы сквозили в голосе. «Я… Я… — повторяла она, точно не зная, что сказать дальше, и, наконец, закончила с горечью: — Я бы и так угостила вас! А этот торт…» — тут она горько заплакала. Костик тоже затянул своё привычное, тихое — как обычно перед наказанием: «У-гу-гу-гу…» И только прислушавшись, можно было разобрать повторяющееся безнадёжное: «Простите меня, пожалуйста». Он всегда знал, что его так сразу, не побив, не простят, но вместе с тем знал, что это зачем-то нужно повторять.
Иру охватило одновременно множество самых разных мыслей и чувств. Волшебница говорила на языке, на котором все говорят здесь, на котором и её саму заставляют разговаривать. Поэтому Ира первым делом сказала себе: «А я не понимаю её!» Но горе, прорывавшееся в голосе волшебницы, было такой силы, что у Иры даже во рту стало противно — а только что было сладко! И ушам сделалось горячо. Сразу вспомнилось, как мама то и дело объявляет ей: «Ты, дочка, сейчас поступила плохо». И захотелось, чтобы ничего этого не было — ни стоящей перед ними расстроенной тёти, а может, девочки (Ира всё же склонялась к тому, что это девочка, хотя и большая), ни сада, ни волшебного домика. Из обломков его зубчатых стенок и крыш расползался густой крем, и он был тоже золотистого цвета. Конечно, такой домик нельзя было есть — в нём кто-то жил!
— Это я на заказ делала, -— сказала большая девочка непонятные слова. — Знаешь, как я рада была, что мне заказали… А теперь, получается, я подвела людей, и мне больше ничего не закажут…
Ира не всегда разбирала, про что ей говорят, даже когда не притворялась. Где же, где наконец её бабушка с дедом? Как долго они шли к ним с Костиком! А их нигде нет! Вдруг они тоже куда-то уехали, как и она? Подумав так, Ира отчаянно заревела. Девушка, тоже хлюпая носом, что-то повторяла и что-то спрашивала. Ира не поняла — что, но догадалась, потому что Костик протараторил наизусть адрес: улица, дом, квартира… Адрес у них одинаковый, и квартира одна и та же, только комнаты разные. Иру тоже заставляли повторять этот адрес в детском саду, а она молчала, как всегда — но, оказывается, помнила его!
Большая девочка позвонила куда-то по телефону, и очень скоро к забору подъехала машина. В ней были два человека в форме, а с ними Ирины мама и папа. И Костин папа там тоже был. Детям велели залезть вовнутрь, Ирин папа вышел и сказал, что дойдёт пешком. И Костин потом тоже вышел, пообещав Косте: «Дома поговорим!» И Костя потом всю дорогу привычно хныкал. Ирина мама опять повторяла, что дочь поступила плохо, и смотрела на нее так, что Ире ну просто со страшной силой хотелось никогда больше её не видеть. Но мама всхлипнула, закрыла лицо руками, и её стало остро жаль. Ира подумала: «Ладно уж, пускай к нам приходит в гости. И папу берёт, если ему дома одному будет скучно». В гостях люди не упрекают хозяев, что те делают что-нибудь неправильно. Или что неправильно говорят. Главное — ей самой очутиться у бабушки с дедушкой.
«В другой раз я нипочём не возьму Костика», — решила она.
Без него она смогла бы дойти хоть до самого конца улицы! А то ишь какой — ему есть захотелось! А то и вообще — к маме… И тут её мама, точно угадав, о чём думает дочка, или и впрямь угадав, сказала:
— Мы же летели от бабушки с дедом на самолёте! Ты что, забыла? Пять тысяч километров летели! Ты думала, если здесь маленькие домики, то они те же самые?
Дома Ира слушала за стеной Костин плач. Мама смотрела на неё так укоризненно, как только умела смотреть — изо всех сил укоризненно, и говорила:
— Видишь, ты сманила Костю с собой, и его наказывают.
Папа сказал:
— И нашу пора наказывать.
Мама ответила:
— Я вот тебе накажу.
Всю неделю у Иры не получалось одной выйти на улицу. В следующий выходной, пока мама была на общей кухне, она тихо выскользнула на лестницу — а дальше уже бежала, сколько могла, огибая людей, шедших навстречу ей вверх по улице и обгоняя тех, кто шёл вниз. Собакик выскочил было к ней, но она сама зарычала на него, и он сразу исчез, успев, как показалось ей, посмотреть укоризненно — как мама, как в детском саду, как хозяйка домика…
Вот и знакомый забор, через который хоть кто смог бы перелезть.
Ира снова вдыхала необыкновенный, чудесный запах. Домик стоял невредимый на столе под окном. Выходит, он ожил, хотя они с Костей разрушили его. Ира ощутила небывалое счастье. Она стояла замерев, дыша ароматами бисквита, ванили, варёной сгущенки, а может быть, небывалого, секретного крема — она не различала отдельные запахи и не думала, что именно может пахнуть вот так. Её глаза впитывали, вбирали в память чудесный дом — совсем не нужно было есть его, чтобы чувствовать радость. Как вдруг её схватили сзади за подмышки и подняли в воздух, и она услышала:
— Попалась?! — и дальше уже шли не слова, а только кто-то громко дышал в самое ухо, точно хотел её укусить.
Как ни старалась она, а не могла увернуться. Державший её человек загрохотал на весь мир:
— Таня, эта в тот раз приходила?
Хозяйка выскочила из домика, закричала:
— Эта, эта!
Ира извивалась в огромных ручищах, а ей теперь шипели в затылок:
— Ишь ты, повадилась к нам!
Таня оказалась перед ней и дёрнула её за плечо так, что ручищи не удержали её. Ира коснулась ногами земли, огляделась. Она не могла понять: ведь всё же здорово? Всё так хорошо, как только могло быть! Вот он — золотой домик в волшебном саду, и большая девочка — её, оказывается, зовут Таней. У Иры в садике две Тани… Ира, получается, теперь с ней знакома? Или нет, Таня ведь не знает, как зовут её? Надо сказать?
Таня спросила у неё:
— Ты снова здесь?
Страшный, лохматый великан нагнулся и опять хотел схватить Иру, но Ира отпрыгнула, кинулась к забору. И он сказал непонятное:
— Я говорил, здесь рабицу надо. Или колючку протянуть…
Ира бежала по улице вверх, туда, где большие дома, но великан настигал её. Ему пришлось обогнуть забор, зато каждый шаг у него был как пять или шесть Ириных. Он был очень зол оттого, что она кинулась бежать от него. За спиной уже требовательно спрашивали:
— Где мама, папа?
Большие пальцы схватили было её за плечо. Но собакик выскочил на улицу и кинулся под ноги великану. А Иру не тронул, и она рванула вперёд. Баба Яга выпрыгнула из-за своего забора и стала кричать на великана:
— Сергей, одумайся, зашибёшь!
Какой-то человек бросился к бежавшему за Ирой наперерез, толкнул его в сторону. Ира уже не могла идти. Откуда ни возьмись появилась машина, водитель высунулся и спросил:
— Свой адрес знаешь?
Ира, задыхаясь, протараторила свой адрес.
— Ну-ну, — говорила ей женщина в машине. — Вот так по чужим дворам лазить.
Мужчина переживал:
— Смотри сидение не обмочи.
Ира понимала, что говорить надо, как они здесь хотят. Она, стуча зубами, искала слова, спрашивала:
— Таня — волшебница?
Женщина отвечала:
— Торты её хвалят, умеет она… Только связалась с этим… — Ира не разобрала, с кем, а женщина уже обращалась не к ней, а к своему спутнику:
— Зашибёт ведь Таньку Серёга, зашибёт. В злобе он не видит себя.
Навстречу машине попались мама и папа, все стали кричать и махать друг другу, мужчина и женщина вышли из машины, и все начали разговаривать быстро и непонятно.
— Что нам делать с тобой? — спрашивала у Иры мама, когда они подходили к дому.
Как будто было непонятно — что! Надо было отправить её к дедушке с бабушкой. Но про них маме говорить было бесполезно. Да Ире и не хотелось повторять в сотый раз одно и то же. Мама опять скажет, что к ним надо лететь на самолёте.
Иру распирало от того, что она узнала сегодня. Ей больше не было страшно: Серёга остался далеко внизу, почти у реки, среди маленьких домов. Его как будто совсем не было. Главное было в том, что на тихой улице, похожей на деревенскую, есть пряничный домик. Его хозяйка — большая девочка Таня. Сегодня она кричала на Иру, казалось, она была зла — но могла ли хозяйка домика оказаться злой? Может, Ира плохо запомнила, как было на самом деле? Может, ей только показалось, что Таня сердится на неё? Ира не всегда понимает, что говорят здесь люди друг другу. Бывает, тебе кажется, что они не добрые, а они просто не так, как ты, выговаривают слова. Но самое главное Ире ясно. Таню взял в плен великан, а может быть, людоед. Кому могла рассказать Ира о Таниной беде? Конечно, только дедушке с бабушкой.
И тогда они все трое сядут в самолёт и полетят в город, где живут Ирины мама и папа. Совсем ненадолго! И они не будут здесь ни с кем говорить! Вот они пролетают над бывшей Ириной двухтажкой и поворачивают туда, где начинается узкая, совсем деревенская улица. Приземляются у низкого домика, где из окон идёт совершенно необыкновенный, волшебный запах. Великан выскакивает, чтобы схватить сразу и дедушку, и бабушку, и её, Иру. Но дедушка побеждает великана. Он бьёт его своей палкой, которая всегда с ним — он сам говорил, что без палки никуда! Они освобождают Таню, и теперь она будет жить в своём золотом доме с башенками — там уже есть какие-то человечки. Она станет маленькой — или её дом станет большим. Но в любом случае людям — обычным людям — туда, к ним, нельзя. Ира и её дедушка с бабушкой даже не притронутся к пряничному дому, ведь его так легко сломать. Они заберутся в свой самолёт и полетят домой — теперь уже насовсем!
— Ну-ка, расскажи, зачем тебя снова туда понесло? — спрашивает у Иры папа.
А мама говорит ему:
— Она не понимает тебя! Ты видишь, что она не понимает тебя?
Ира не слушает их. Она думает: сколько раз она видела над городом самолёты! Но совершенно не помнит места, где они приземляются. Где они с мамой вышли, когда прилетели от дедушки и бабушки? Надо будет разузнать, а потом забраться в какой-нибудь самолёт, спрятаться в нём — и полетишь!
С этой мыслью она, счастливая, засыпает.
