26 февраля в формате Zoom-конференции состоялась 72-я серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». Стихи читали Анастасия Кинаш и Евгений Дьяконов, разбирали Валерий Шубинский, Евгения Риц, Александр Марков, Ольга Аникина, Людмила Казарян, Герман Власов, Анна Нуждина и другие. Вели мероприятие Борис Кутенков и Ника Третьяк.
Представляем стихи Евгения Дьяконова и рецензии Ольги Аникиной, Валерия Шубинского, Анны Нуждиной, Людмилы Казарян и Германа Власова о них.
Видео мероприятия смотрите здесь (обсуждение Анастасии Кинаш) и здесь (обсуждение Евгения Дьяконова)
Рецензия 1. Ольга Аникина о подборке стихотворений Евгения Дьяконова
При чтении стихов Евгения Дьяконова невольно понимаешь, что его поэтика, при всех попытках автора «всего себя отдать себе», очень органично звучит в эмоционально-психологической картине мировидения миллениалов. «Ни один из вас не обладает красотой снежинки», сказал герой Чака Паланика, и ему в один голос вторит Евгений Дьяконов — «величие снега подобно величию света», или, согласно действительно удачному двустишию:
живёшь средь выдуманных бед,
как вмёрзший в лёд велосипед.
Всё очень трогательно, очень нежно, очень хрупко, а в отдельных текстах ещё и присутствует подчёркнутая архаичность. Даже не верится, что эти стихи написал дяденька с брутальной бородой. Должен же автор рецензии сказать о своём когнитивном диссонансе? Ну так вот, говорю.
Первое стихотворение, представленное в подборке (где лирический герой приходит в Эрмитаж и смотрит на картину фламандского автора), вызывает у меня ассоциацию с песней Михаила Щербакова:
склеил бы опус я и даже целый бы эпос развернул,
благо — недавно в Эрмитаже я вдохновенье почерпнул
А во втором катрене, когда мы доходим до рифмы «птиц – ресниц», мне невольно вспоминается певица Валерия. Песенная культура, к сожалению, привязчива, и иной раз её эхо отдаётся даже тогда, когда ты о ней и не думаешь вспоминать.
Финал текста таков:
и тленья вкус утешит твой язык,
ведь страсть сокрыта в глине обожжённой
Мораль, выведенная в конце стихотворения «Когда в душе сермяжной и бродяжной», может считываться как элемент стилизации под высказывание в архаичной форме, ведь некогда считались нормой разнообразные выводы, помещённые в финал текста. Однако, если бы это было стилизацией, в самом теле текста обнаружился какой-то намёк на иронию. А его, к сожалению, нет. Поэтому, скорее всего, я этот намёк я вчитываю в текст искусственно. Похоже, в итоге содержание стихотворения полностью определило его форму, и автор здесь оказался ведомым — его повела его собственная речь, и увела в патетику.
Если в первом стихотворении читатель улавливал некоторую барочность, в следующем («Всего себя отдать себе») добро пожаловать в романтизм. В этом тексте есть и ангел, и невосполнимое, и необъятное, и неспящие — переизбыток «не» создаёт особую патетику, в которой главную ноту играет «и вечность, и туманна даль». Вспомнился Мандельштам с его Батюшковым, который ответил любопытным «вечность». Автор либо намеренно вписал «невосполнимое» в свою поэтику, дабы добавить ей оригинальности, либо он действительно не оглядывается ни на время, ни на эпоху, и мыслит именно такими категориями — что, конечно, выглядит весьма трогательно чисто по-человечески.
При этом данный текст богат фонетически (здесь есть и внутренние, и оригинальные рифмы), и образно (крылья хлопали в груди, роняя снежную известку), вот только, что существительное ангел в сочетании с прилагательным архангельский через одну строчку — не кажется мне удачной находкой. Оно бы должно было звучать как внутренняя рифма, но по факту получается, что автор добавляет патетики, упоминая небесную иерархию, ангелов и архангелов.
Акцентированная значимость фигуры говорящего превозносит его над реальностью, что, опять же, добавляет тексту патетики.
Стихотворение «В снегах полутораметровых» — тот случай, когда автор «вырулил из бездны» за счёт лёгкого оттенка иронии, у которой в этом стихотворении получилось долгое дыхание — от первой строчки к четвёртому катрену, где, казалось бы, после бездны и бирюзы тексту остаётся только упасть носом вниз под тяжестью пафоса, но нет — появляются спасительные «тормоза». Сразу вспоминается знаменитая фраза Юлии Беломлинской о «метафоре на понижение», когда автор вместо рифмы «глаза как бирюза» выбирает «глаза как тормоза».
Верлибр «Искусственное дыхание» мне не кажется удачным. Короткий верлибр должен быть «убойным», а здесь всё слишком добротно друг к другу притёрто – настолько старательно, что эта добротность выглядит чрезмерной. Несколько выпирает «авторская фишка» Дьяконова — его «необъяснимая тоска», которую здесь иронически обыграть не удалось (потому что эта тоска у автора присутствует всерьёз, а поэтому — и правда, тоска). Ну и попытка оксюморона в финале неубедительна, а образ не нов.
Следующий текст («Точно забытое головой…») тоже «не взлетает». Во-первых потому, что начинается он с праздноговорения, жевания одного образа и одной мысли. Добивает его последняя вялая строка — «мне всё приятно». Сразу вспомнилось, не днём будь помянуто, специфическое японское аниме, где героиня время от времени восклицала: «Приятно, господин!».
Стихотворение «глаза закрыл,/но распахнулись очи». Одно из самых удачных стихотворений в подборке, где пафос высокого штиля («очи») — оказывается оправдан. Логика связи «приуроченности» и «сокращения» сомнительна, и читатель догадывается, что первое слово возникло исключительно для рифмы, но, как говорится, это тот случай, когда смысл оказывается не важен, а важно внезапное появление вибрации новизны и того самого набившего оскомину «приращения смыслов» и сюжетно-образного поворота, которое происходит в двух последних строчках.
При этом Евгений Дьяконов вполне овладел технической стороной стихописания. И в тех случаях, когда, кроме техники, ему ещё и удаётся поймать новизну, свежесть высказывания, дерзость, яркость — он добивается успеха. Я думаю, это тот случай, когда автору, чтобы раскрыться, нужно уйти в какой-то «отрыв», если хотите, найти своё собственное «прекрасное сумасшествие». И быть смелее в пространстве текста.
И — спасибо автору за велосипед. Это один из наиболее полюбившихся образов этого «Полёта разборов», и он прочно и надолго вмёрз в лёд моей памяти.
Рецензия 2. Валерий Шубинский о подборке стихотворений Евгения Дьяконова
Если в случае первого автора, которого сегодня разбирали, Анастасии Кинаш, мне очевидно было наличие яркой индивидуальности и собственного художественного мира, то здесь я, пожалуй, этого на данный момент не вижу. А что я вижу? Определённый тип стихов. Технология таких стихов сложилась примерно полвека назад. Это то, что называется «интеллигентные советские стихи». Первое стихотворение в этом смысле очень характерно. Классический силлабо-тонический размер, пятистопный ямб. Причём поэт владеет просодическими инструментами очень качественно: спондеи, пиррихии, управление интонацией с помощью всего этого. Тематика этих стихов — это не погружение в мир культуры, скрывающее её глубинные и трагические механизмы, это любование неким культурным объектом. Существует эстет, реципиент всего этого, который всем этим любуется, смотрит на окружающий его мир культуры, и ему это нравится.
Следующий момент — язык. Здесь идёт сочетание условных высоких поэтизмов, унаследованных ещё от романтической эпохи, но пропущенных через модернизм первой половины XX века, прежде всего через акмеистическую традицию. А с другой стороны, это разговорная речь. Причём если у Бродского или у Аронзона, у Красовицкого соседство поэтизмов и разговорной речи очень драматично, очень конфликтно, из этого высекаются искры, потому что и то и другое радикально, — то здесь и то и другое приглажено, вплетено в некую внутренне непротиворечивую систему. Но ценой этой непротиворечивости является определённая поверхностность восприятия и поэтом, и читателем этих языковых пластов.
Вот, в первом стихотворении:
Плоды, цветы, ракушек мелких горсть,
кувшин в углу, а над кувшином — мошки,
в том мире не хозяин ты, а гость,
но встреченный отнюдь не по одёжке.
В звериный час и в первобытный миг
себя узнаешь в правде обнажённой,
и тленья вкус утешит твой язык,
ведь страсть сокрыта в глине обожжённой.
Мы видим переход от одного к другому, достаточно мягкий, за счёт того, что и то, и другое как бы не совсем всерьез, как бы некая модель реального жизненного опыта, стоящего за разговорным высказыванием, и некая модель глубинного культурного переживания. Я бы сказал, что это кушнеровский подход к языку и культуре.
То же самое со вторым стихотворением, которое в рамках своей эстетики хорошее
Повестку дня забыть, убрать,
как говорится, в долгий ящик
и необъятную объять
повестку вечности неспящих.
Это очень хорошие строки — «и необъятную объять / повестку вечности неспящих». Но они сплетены с предыдущими не как контрапункт, а как компромисс. Огонь не высекается, и происходит некое взаимное ослабление, как мне кажется.
В третьем стихотворении возникают микроконтрасты, которые на самом деле все же не контрасты.
А впереди зияет бездна,
ночей морозных бирюза.
И если честно, бесполезно
кричать и жать на тормоза.
Здесь, в этом стихотворении, интересный финал — «но вечен зимний твой ночлег, / поскольку не растает снег».
А вот дальше идут стихи совсем другие. Мне кажется, что когда поэт пользуется свободным или полусвободным стихом, он чувствует большую свободу. Это может показаться тавтологичным, но это не так: очень часто обращение к свободному стиху сковывает человека. Здесь происходит расковывание. Тут другая традиция — тоже, в общем, не новая, но менее избитая.
Искусственное дыхание
переходит
во французский поцелуй,
немецкое порно,
шведскую семью,
испанский стыд
и уходит
по-английски
в русскую бескрайнюю и необъяснимую тоску,
где воздуха не хватает настолько,
что дышится свободно и легко.
Если предыдущее было похоже на такого условного Кушнера, то это похоже на Геннадия Алексеева. Та же эпоха, тот же город Ленинград. Впрочем, возникают параллели и с Арво Метсом, Вячеславом Куприяновым, Сергеем Кулле — такой советский верлибр 70-х годов. Но концовка хорошая, я бы сказал, что это на уровне лучших стихов Геннадия Алексеева — лучшего из поэтов этой школы.
Дальше идут два немножко странных стихотворения. Что это, куда выводит слово? Каким образом оно выводит? Здесь появляется полусвободный стих с такой факультативной рифмовкой и сквозным образом — простым, очень ясным, — вокруг которого строится весь текст. В Петербурге есть поэт Дмитрий Григорьев — мне кажется, что это очень близко к его поэтике.
Следующее стихотворение тоже интересно и странно: «Глаза закрыл, но распахнулись очи…» — тут как раз возникает контраст между разговорным словом и поэтизмами. «на площади заснеженная ночь, / и если бы я был к ней приурочен, / то приписал бы сокращенье “оч.”» — этого я вообще не понимаю, что такое «оч»? «Очень»? Но мне нравится, что я этого не понимаю, потому что из этого непонимания мы можем куда-то выйти. «Смотрел, писал, читал / стихотворенье, / не про себя — / нас было больше двух» — вот это совсем интересно. Кто «мы»? Что такое?
И завершается подборка гладеньким стихотворением, в котором вроде бы всё хорошо, но, как говорил Аверинцев, «насколько закручено, насколько и раскручивается».
Зовут на природу — на зимнюю, скажем, рыбалку,
и ты приезжаешь и сразу же слышишь радиста.
Какие-то импульсы, что-то вибрирует где-то,
не слышишь, но чуешь затылком: сигналы, сигналы.
Еловые лапы нагружены щедро снегами,
величие снега подобно величию света.
Это строка про величие света откровенно неудачна. Неточная и при том красивая рифма «сигналы – снегами» — это как раз очень хорошо, это создаёт интонационный сдвиг. Но в целом той погрешности, которая создаёт истинный порядок — в обэриутском смысле, — я здесь не вижу.
Рецензия 3. Анна Нуждина о подборке стихотворений Евгения Дьяконова
Чтобы этот разговор был конструктивным и полезным для поэта, мне, наверное, стоит расчертить направления, в которых развивается поэтика Дьяконова, и указать приоритетное.
Это будут стилистические направления: условно говоря, «высокое» и «сниженное». Под «высоким» я имею ввиду стихотворения, написанные регулярным стихом со стандартным делением на катрены и общепоэтической лексикой. В представленной подборке это «Когда в душе сермяжной и бродяжной…», «В снегах полутораметровых…», «В хорошие дни – хохочешь, рвешь на себе рубаху…». У них есть и ещё один общий признак, вызванный, как кажется, сочетанием уже названных. Это стилистическая «высокость»: сложные союзы, устаревшие формы слов. Она граничит с общепоэтической лексикой, но связана больше с ощущением чёткости и тяжеловесности конструкции традиционного стиха. Приведу несколько примеров с минимальным комментированием:
В звериный час и в первобытный миг
себя узнаешь в правде обнажённой,
и тленья вкус утешит твой язык,
ведь страсть сокрыта в глине обожжённой.
— здесь длинноты («обожженный, обнажённый») продиктованы скорее соображениями формы, чем смысла.
По всем фронтам обезоружен,
не потому что ты не нужен,
но вечен зимний твой ночлег,
поскольку не растает снег.
— здесь и сложный союз «поскольку», и вызванное ритмической стройностью краткое прилагательное «не вечен».
Еловые лапы нагружены щедро снегами,
величие снега подобно величию света.
— вторую строку можно, пожалуй, назвать общим местом.
Приведенные примеры, по сути, иллюстрируют не недостатки (это важно понимать), а тенденцию, которая в целом влияет на смысловое содержание стихов довольно незначительно. Однако она ведёт к их стандартизации, к потери части своеобразия поэтики Дьяконова, более ярко раскрывающегося в других текстах подборки.
Я не считаю себя специалистом по творчеству Евгения Дьяконова, и далеко не весь корпус его опубликованных текстов прочитала. Но восемь–десять подборок и рукопись «Редкой радости» обнажают мне скорее обратную к описанной выше тенденцию — к упрощению и проговариванию смыслов без стилистических экивок, хотя и с большим количеством умело обыгранных речевых штампов. Этим приёмом Дьяконов пользуется и в данной подборке, почти в каждом стихотворении. Нагляднейший пример (не откажу себе в удовольствии привести стихотворение целиком):
Искусственное дыхание
переходит
во французский поцелуй,
немецкое порно,
шведскую семью,
испанский стыд
и уходит
по–английски
в русскую бескрайнюю и необъяснимую тоску,
где воздуха не хватает настолько,
что дышится свободно и легко.
Здесь сразу шесть типологически сходных устойчивых выражений, связанных со странами мира. Подобный принцип чем–то напоминает довольно известный анекдот про то, кем или чем должна быть настоящая женщина (в нём после «богини в постели» и «хозяйки в доме» идёт картошка в мундире, Франкфурт–на–Майне и Ростов–на–Дону). Причём мне хотелось бы обратить внимание, что в этом конкретном стихотворении эффект создаёт не поэтика перечисления как приём, а логическая связь штампов, которые последовательно создают картину отношений: соприкосновение губ – поцелуй – соитие – совместная жизнь – стыд – расставание – тоска. Финальный мотив очищения через лишения и боль проявляется не только здесь, но и в стихотворениях «Точно забытое головой слово…», где памяти «негодуют, но терпят!, а в конце герою всё-таки приятно, и «Всего себя отдать себе», где показан процесс перехода в состояние гармонии из дисгармонии.
Соответственно, если формулировать черты «сниженного» направления, к которому относятся только что упомянутые «Всего себя отдать себе…», «Искусственное дыхание», «Точно забытое головой слово» и «Глаза закрыл, но распахнулись очи…» (здесь с оговорками на кое–где витиеватую лексику), то это будет большая свобода формы (заметьте, далеко не всё здесь верлибры), а, следовательно, и большая свобода формулировок, более просторечная лексика, более явная литературная игра (штампы, ироническое цитирование, смена языков и шрифтов) и тенденция к перечислению, актуальная, впрочем, лишь для данной подборки.
Думаю, понятно, что мне кажется наиболее перспективной в развитии поэтики Евгения Дьяконова именно тенденция раскрепощения и отказа от архаических форм, которая позволяет поэту быть более открытым, честным и дерзким. Как я уже говорила, другие опубликованные стихи Дьяконова встраиваются скорее в эту тенденцию, и она уже сейчас формирует литературный облик поэта практически монопольно. Пожелать можно только её укрепления.
Рецензия 4. Людмила Казарян о подборке стихотворений Евгения Дьяконова
Евгений Дьяконов представил очень интересную подборку, причём его тексты не только интересны, но и прозрачны, понятны и без комментариев. Автор демонстрирует зрелое мастерство, внимание к слову. Есть, например, ходячее выражение «нечеловеческая красота» — а Евгений в первом из стихотворений подборки называет красоту нелюдимой (скромной, людей сторонящейся) — и вырастает целая ветвь новых смыслов: красота спрятанная, сокрытая от людей, недоступная… тайный/райский уголок, живущий по ту сторону холста:
Стоишь перед картиной сам не свой:
в глазах туман, закладывает уши,
и чувствуешь себя ты стрекозой
на яблоке, а может быть, на груше.
И только лишь решёткою ресниц
и плоскостью холста неумолимой
ты отделён от пенья райских птиц,
от красоты живой и нелюдимой.
При этом автор подчёркивает первоначальную задачу натюрморта символизировать красоту творения (а лирический субъект в созерцании картин ищет лекарство, «ремонт» для души). Мотив глины отсылает ко дню сотворения человека, мотив человеческой наготы служит отсылкой не столько к стихотворению Н.Заболоцкого «Портрет» («Любите живопись, поэты…»), сколько к его претексту — стихотворению Тютчева «Я очи знал, — о, эти очи…»:
В непостижимом этом взоре,
Жизнь обнажающем до дна,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!
Дышал он грустный, углубленный
В тени ресниц ее густой,
Как наслажденье, утомленный,
И, как страданье, роковой.
Ср.:
В звериный час и в первобытный миг
себя узнаешь в правде обнажённой,
и тленья вкус утешит твой язык,
ведь страсть сокрыта в глине обожжённой.
Сквозная метафора «велосипед зимой» переходит в аллегорию и символ человеческого одиночества — но велосипед при этом очень вещественный, подробно описанный. Вопрос, «Орлёнок» это или «Аист», связывает вмерзание велосипеда в лёд с окончательной, непоправимой утратой детства. Использование для отражателей редкого термина «катафоты» делает многозначным и слово «крылья», примерно так же в стихотворении Андрея Пермякова объявление о продаже «крыльев к Жигулю» провоцирует мечты о полёте. Недаром стихотворению о велосипеде в подборке предшествует тест с упоминанием ангелов и крыльев «в груди».
Стихотворение «Искусственное дыхание…» на фоне других текстов подборки выглядит несколько чужеродным — игра словами ради самой игры вызывает лишь мимолётную улыбку.
Стихотворение «Точно забытое головой слово…» интересно своей формой: практически раёшный стих, рифмы разнесены так далеко, что при первом взгляде кажется, что имеем дело с верлибром — и только чтение вслух развеивает это заблуждение.
И обращает на себя внимание обилие снега в подборке: «роняя снежную извёстку», «в снегах полутораметровых», «на площади заснеженная ночь»,
Еловые лапы нагружены щедро снегами,
величие снега подобно величию света.
Хотелось бы спросить — это отражение уходящей обильной снегом зимы — или же снег означает для автора нечто большее?
Рецензия 5. Евгения Риц о стихах Евгения Дьяконова
Стихи Евгения Дьяконова — стихи об искусстве, не только потому, что это их тема, но и потому что это мировидение автора — смотреть на мир как на картину. Это очень уважительные, медленные, задумчивые стихи. Они несколько тяжеловесны, но именно потому, что автор или лирический герой и смотрит медленно, постигает небыстро, как будто камень взгляда пролетает не сквозь воздух или сквозь воду на дно, а медленно снисходит сквозь ртуть. Медленная и любовная работа дыхания: «Искусственное дыхание// переходит// во французский поцелуй» — оборачивается особой — безвоздушной — лёгкостью: «воздуха не хватает настолько, // что дышится свободно и легко».
Тяжесть — скорее не как вес, но как работа — переходящая в лёгкость — предстаёт удивительным, очень индивидуальным открытием Евгения Дьяконова:
Точно забытое головой слово выводит, памятью механической,
или, как её там, моторной,
жизнь или, как её там, судьбу, какой ни была бы вздорной.
Всё выводит, выводит…
Заблудившегося — из леса,
токсины — из организма,
нас выясняющих отношения —
к разговорам лёгким,
о поэзии и погоде.
И в этом отношении поэзию Евгения Дьяконова можно назвать натурфилософской, и это медленная, веская натурфилософия, где каждое слово отмеряно тысячу раз, она очень современная, важная сегодня, и может быть, она протянута к нам сквозь время — из восемнадцатого века, от Ломоносова и Державина — не просодически, но этим по-особому уважительным отношением к умопостигаемому миру.
Рецензия 6. Герман Власов о подборке стихотворений Евгения Дьяконова
Мне кажется, что при всей похвальности декларируемого замысла: преображение себя через искусство (почувствовать себя стрекозой на ветке), поиске собственного Я и, таким образом, определения точки, из которой Наблюдатель видит пейзаж (всмотреться, вслушаться, войти… и необъятную объять), — Евгению Дьяконову не хватает нужного инструментария для осуществления задуманного проекта.
То есть новизну стихотворению может придать новая, вот буквально в момент написания подвернувшаяся форма — она бы и передала тот самый трепет настоящего момента, где и возможно Открытие.
Сначала мы слышим традиционные 4-х и 5-ти стопные ямбы. Затем — свободные стихи — также кажутся чересчур напевными, просодическими и успокаивающими.
Но вот один интересный текст, где есть смешение традиции и новаторства:
глаза закрыл,
но распахнулись очи:
на площади заснеженная ночь,
и если бы я был к ней приурочен,
то приписал бы сокращенье «оч.”
а так — лишь превращаясь в слух и зренье
и пробуя на вкус
и прах, и пух,
смотрел, писал, читал
стихотворенье,
не про себя —
нас было больше двух.
И еще один текст, где — пусть прежним архаичным языком — есть передача намерения о том, как оно всё должно получиться:
В хорошие дни — хохочешь, рвёшь на себе рубаху,
в плохие — боишься, что в ней ещё можешь родиться.
Зовут на природу — на зимнюю, скажем, рыбалку,
и ты приезжаешь и сразу же слышишь радиста.
Какие-то импульсы, что-то вибрирует где-то,
не слышишь, но чуешь затылком: сигналы, сигналы.
Еловые лапы нагружены щедро снегами,
величие снега подобно величию света.
И трепет неясный рождает фактурность пейзажа,
призывно струится дымок над трубою печной.
И Моцарт играет по правилам Морзе, и важно
не выключить звёзды над миром, где всё включено.
Отмечу очень интересные, смелые рифмы: рубаху — рыбалку, родиться — радиста, сигналы — снегами, печной —включено; упоминание Моцарта и Морзе и вместе с тем подчеркнутое стремление передать картину максимально полно, где все включено.
Возможно, таков и должен быть вектор развития поэтики Евгения Дьяконова, его им самим же намеченный путь раскрытия поэтического таланта.
Подборка стихотворений Евгения Дьяконова, предложенных к обсуждению
Евгений Дьяконов родился в Ленинграде в 1989 году. Живёт в Санкт-Петербурге. Окончил СПб ГУКИ, работает экскурсоводом. Дипломант литературного фестиваля им. Н. Гумилева «Осиянное слово» (2016, 2017), участник литературной конференции им. Михаила Анищенко (Самара), финалист «Кубка издательства СТиХИ» (2020), участник ЛИТО Машевского, участник поэтической студии издательства «СТиХИ» (семинар Алексея Алёхина, семинар Виктора Куллэ) и поэтического семинара Юрия Казарина при журнале «Урал»; участник поэтических семинаров в рамках форума молодых писателей «Липки», победитель всероссийских литературных фестивалей и конкурсов: «Русские рифмы», «Филатов-фест», «Русский слэм». Публиковался в «Литературной газете», журналах «Нева», «Москва», «Нижний Новгород», «Урал», «Дружба народов», «Бельские просторы».
***
Когда в душе сермяжной и бродяжной
наметился внеплановый ремонт,
сойдёт любой, но лучше — эрмитажный,
голландский иль фламандский натюрморт.
Стоишь перед картиной сам не свой:
в глазах туман, закладывает уши,
и чувствуешь себя ты стрекозой
на яблоке, а может быть, на груше.
И только лишь решёткою ресниц
и плоскостью холста неумолимой
ты отделён от пенья райских птиц,
от красоты живой и нелюдимой.
Плоды, цветы, ракушек мелких горсть,
кувшин в углу, а над кувшином — мошки,
в том мире не хозяин ты, а гость,
но встреченный отнюдь не по одёжке.
В звериный час и в первобытный миг
себя узнаешь в правде обнажённой,
и тленья вкус утешит твой язык,
ведь страсть сокрыта в глине обожжённой.
***
Всего себя отдать себе,
предугадать себя в себе же,
не в золоте, но в серебре
снегов архангельских, не спешно
идти, чтоб ангел над плечом,
ведь он единственный, кто в курсе
твоей невосполнимой грусти,
он точно знает, что почём.
Всмотреться, вслушаться, войти
в густой постновогодний воздух,
чтоб крылья хлопали в груди,
роняя снежную извёстку.
Повестку дня забыть, убрать,
как говорится, в долгий ящик
и необъятную объять
повестку вечности неспящих.
***
В снегах полутораметровых,
в своих сомнениях не новых
живёшь средь выдуманных бед,
как вмёрзший в лёд велосипед.
И обездвижены педали,
и судорогой руль свело,
и все фрагменты и детали
однообразно замело.
На крыльях блёкнут катафоты,
и отзвенел звонок давно.
Орлёнок? Аист? Что ты? Кто ты?
С наклейкой выцветшей «Кино».
А впереди зияет бездна,
ночей морозных бирюза.
И если честно, бесполезно
кричать и жать на тормоза.
По всем фронтам обезоружен,
не потому что ты не нужен,
но вечен зимний твой ночлег,
поскольку не растает снег.
***
Искусственное дыхание
переходит
во французский поцелуй,
немецкое порно,
шведскую семью,
испанский стыд
и уходит
по-английски
в русскую бескрайнюю и необъяснимую тоску,
где воздуха не хватает настолько,
что дышится свободно и легко.
***
Точно забытое головой слово выводит, памятью механической,
или, как её там, моторной,
жизнь или, как её там, судьбу, какой ни была бы вздорной.
Всё выводит, выводит…
Заблудившегося — из леса,
токсины — из организма,
нас выясняющих отношения —
к разговорам лёгким,
о поэзии и погоде.
Всё выводит, выводит, выводит…
И рука устаёт, и заканчиваются чернила,
остальные все памяти во главе с генетической
негодуют, но терпят — они такие же точно терпилы.
А он всё выводит,
кому-то — исключительно с ударением на последний слог,
кому-то — иероглифами, клинописью ажурной,
кому-то — справа налево,
кому-то — «God», а кому-то — по-русски «Бог»,
а кому-то — просто по трафарету «ДЕЖУРНЫЙ».
Мне в столбик выводит,
и стремительно сверху вниз,
а потом снизу вверх прочитаю — и тоже складно!
Это всё не более чем розыгрыш, не серьёзнее чем сюрприз,
а поэтому пусть выводит спокойно,
мне всё приятно.
***
глаза закрыл,
но распахнулись очи:
на площади заснеженная ночь,
и если бы я был к ней приурочен,
то приписал бы сокращенье «оч.»
а так — лишь превращаясь в слух и зренье
и пробуя на вкус
и прах, и пух,
смотрел, писал, читал
стихотворенье,
не про себя —
нас было больше двух.
***
В хорошие дни — хохочешь, рвёшь на себе рубаху,
в плохие — боишься, что в ней ещё можешь родиться.
Зовут на природу — на зимнюю, скажем, рыбалку,
и ты приезжаешь и сразу же слышишь радиста.
Какие-то импульсы, что-то вибрирует где-то,
не слышишь, но чуешь затылком: сигналы, сигналы.
Еловые лапы нагружены щедро снегами,
величие снега подобно величию света.
И трепет неясный рождает фактурность пейзажа,
призывно струится дымок над трубою печной.
И Моцарт играет по правилам Морзе, и важно
не выключить звёзды над миром, где всё включено.
