Константин Матросов // Голый Князь (о песнях группы «Король и Шут»)

Публикуется в сокращении

***

Хорошо помню свои ощущения от знакомства с творчеством группы «Король и Шут». Я учился в средней школе, жил в селе, и старший брат привёз мне из Костромы кассету с записью концерта «Ели мясо мужики». На лицевой части кассеты были изображены участники группы с инструментами в руках. И только один участник вверху обложки, как шут на эмблеме группы (каноническую эмблему я увидел, правда, позже, да её тогда, возможно, ещё и не существовало), беззубо улыбаясь, держал в широко расставленных руках молнию, что так и не удалось герою песни «Дурак и молния». Позже я узнал, что зовут его Михаил Горшенёв, и мне кажется, что он действительно смог это сделать — поймать молнию.

Этот концертный альбом, как я позже понял, был квинтэссенцией раннего творчества «Короля и Шута», причиной и фундаментом их широкой популярности. Первые песни буквально шокировали меня. Позже — после покупки альбома «Король и Шут» — неизгладимое впечатление надвигающегося ужаса оставила песня «Воспоминание о мёртвой женщине».

Как любой ребёнок, я любил страх и его преодоление — так любят сковыркивать кровяную корку с раны на коленке — и я раз за разом возвращался к новой для меня страшной музыке. Вскоре я стал любить группу за её наплевательское отношение к морали в текстах песен, даже за бравирование злом, его весёлым торжеством над бессильным добром. Группа давала шанс прожить другую жизнь — переступить моральные законы в своих фантазиях, не переступая их на деле.

Итак, я влюбился в эту музыку. После приобретения первых альбомов («Камнем по голове» и «Король и Шут»), я с нетерпением ждал выхода третьего, «Акустического альбома». И вот он выходит: на обложке — картина: вампир обнимает красивую девушку на фоне замка (это иллюстрация к песне «Девушка и граф»). Я был полон предвкушения. Первая песня «Кукла колдуна» нравится с первых же нот — с проигрыша на скрипке. Потом звучит прекрасный, пусть и не совсем типичный текст. Я получаю огромное удовольствие и с мыслью «а что, если остальные песни хотя бы вполовину так хороши»? приступаю к дальнейшему прослушиванию альбома. Звучит «Наблюдатель», оставляющий меня в замешательстве. Потом «Бедняжка», на протяжении которой я бормочу что-то вроде «ну, хоть музыка неплохая». Далее «Прыгну со скалы», прекрасно, но мы это уже слышали на концертной кассете, как и добротный «Мотоцикл», и необычно для «КиШа» построенную — как бессюжетные реплики четырёх персонажей — «Песню мушкетёров». В конце концов, после классического для группы количества в 17 треков с последними аккордами «Забытых ботинок» я задумываюсь о том, что же случилось с группой. Откуда такой чудовищный провал после первых двух абсолютно великолепных работ?

Позже мне попался альбом «Как в старой сказке» 2001 года. Старый добрый «Король и Шут» вернулся. Правда, немного изменился: музыка стала сложнее и интереснее, тексты стали чуть менее внятными, что иногда даже парадоксально шло на пользу. Потом у меня появился предыдущий релиз — «Герои и злодеи» (2000), который мне кажется поэтически сильнейшим альбомом.

В 11-том классе я застал «Жаль, нет ружья» (2002), который меня разочаровал — не так сильно, как «Акустический альбом», но всё же. После этого альбома я поступил в университет и перестал слушать «КиШа». Что называется, «вырос».  С остальными альбомы я познакомился где-то за год до гибели Горшка и заметил тенденцию постепенной деградации текстов. Каждый альбом, начиная с «Жаль, нет ружья», был всё хуже и хуже, вплоть до девятого номерного альбома «Тень клоуна», где «Король и Шут» действительно был уже своей бледной тенью и даже, пожалуй, не своей, не тенью шута, а уже тенью какого-то неведомого поклоннику группы клоуна. Невнятные тексты, рамочная композиция, в которой не сказано почти ничего конкретного — бери и сам додумывай, плохо замаскированные самоповторы, которыми группа грешила с первого альбома, но тогда ещё они выглядели не как тавтология, а как вариации на тему. Непонятно, как туда затесался великолепный «Дагон» — последняя песня с текстом высшего для группы уровня.  В альбоме «Театр демона» буквально не на чем глазу отдохнуть. Ухо-то есть чем порадовать — музыка там ничего, но тексты стали невозможно плохими, они как будто вобрали в себя все минусы прежней поэтики Андрея Князева и забыли про все её преимущества.  Эта работа стала для Князева последней, и я в этом вижу некую высшую справедливость: этот альбом — настоящий надгробный камень на долгом творчестве группы. По крайней мере, со стороны текстов.

Так что же случилось с текстами Князева? Обычная деградация автора? Думаю, всё чуть сложнее. И первую подсказку в решении этой загадки даёт «Акустический альбом». Это третий альбом в истории «Короля и Шута», но при этом один из самых слабых. После него были два замечательных альбома («Герои и злодеи» и «Как в старой сказке»), а потом примерно равные средненькие диски (с «Жаль, нет ружья» до «Продавца кошмаров»).  То есть «Акустический альбом» — это первый «тревожный звоночек», первая трещина. Но почему? Что произошло?

Я это вижу так. Первые два альбома, то есть классический «КиШ», сделаны одновременно двумя фронтменами Андреем Князевым («королём») и Михаилом Горшенёвым («шутом»). Первый — это тексты и романтика, лирика. Второй — харизма, музыка, вокал и, как ни странно, тоже тексты. И я сейчас говорю не о некоторых опытах в написании стихов (Михаил написал около десятка текстов к песням) — они совсем уж беззубы (простите за невольную иронию), ниже всякой критики. Дело в том, что Горшенёв был хорошим цензором. В интервью сам Князев неоднократно говорил, что на музыку он писал много вариантов текстов, из которых выбирался в итоге всего один. К примеру, лирическая песня «Сидеть и ждать» написана в период первых двух альбомов, но Горшенёв её забраковал, потому что она не подходила по стилистике.

Но вышло так, что Михаил невольно отпустил вожжи на третьем альбоме — он попал в больницу и почти не приложил руку к созданию релиза. В итоге почти весь материал был создан Князем без редактуры Горшка, что совсем не пошло на пользу альбому. Известно, что Михаил был против выпуска «Акустического альбома» под лейблом «Короля и Шута», он настаивал на том, что это сольник Андрея.

Так что же такого плохого в текстах третьего альбома по сравнению с текстами первых двух? Условно я делю тексты «КиШа» на две большие категории: «эпос» и «лирику». И «эпос» лучше «лирики». С «эпоса» они начинали, третий альбом полон «лирики». И, начиная с шестого альбома, «лирики» в поэзии Князева всё больше и больше, вплоть до последнего альбома, где кроме неё ничего не осталось. Михаил всё меньше цензурировал коллегу, видимо, шёл на компромисс, сам писал всё больше — и все это в сумме привело впоследствии к краху. Конечно, кредит доверия у фанатов был большой, и они принимали даже откровенно плохие альбомы, как принимали раньше проходные песни и тексты.

Тут необходимо объяснить, что я имею в виду под терминами «эпос» и «лирика», чтобы в дальнейшем избавить эти слова от кавычек. Дело в том, что в контексте моей статьи эти термины не совсем совпадают с общепринятыми литературными терминами, обозначающимися этими же словами. Эпические тексты Князева — это те тексты, где происходят конкретные действия: несколько персонажей взаимодействуют между собой, есть сюжет, состоящий из экспозиции, завязки и развязки. Текстов такого типа больше в раннем творчестве: «Охотник», «Лесник», «Помоги мне!», «Валет и дама», «Кузнец», «Гробовщик» и т. д.

«Лирика» — это тексты, где есть экспозиция или — скажу по-другому — некоторое положение дел, но развития сюжета практически нет. Как ни странно, эта традиция началась с суперхита «Кукла колдуна». И хотя тогда текст получился интересным, эта поэтическая схема позже показала свою несостоятельность. 

Что происходит в «Кукле колдуна»? Приведём текст целиком:

Кукла колдуна

Темный, мрачный коридор,
Я на цыпочках, как вор,
Пробираюсь, чуть дыша, чтобы не спугнуть
Тех, кто спит уже давно,
Тех, кому не все равно,
В чью я комнату тайком желаю заглянуть,

Чтобы увидеть

Припев:

Как бессонница в час ночной
Меняет, нелюдимая, облик твой,
Чьих невольница ты идей?
Зачем тебе охотиться на людей?

Крестик на моей груди,
На него ты погляди

Что в тебе способен он резко изменить
Много книжек я читал,
Много фокусов видал
Свою тайну от меня не пытайся скрыть!

Я это видел

(Припев)

Очень жаль, что ты тогда
Мне поверить не смогла,
В то, что новый твой приятель не такой как все!
Ты осталась с ним вдвоем,
Не зная ничего о нем…
Что для всех опасен он, наплевать тебе

И ты попала

Припев:

К настоящему колдуну,
Он загубил таких как ты, не одну!
Словно куклой, в час ночной
Теперь он может управлять тобой!

Все происходит как в страшном сне.
И находиться здесь опасно мне!

В тексте очень много формальных находок в контексте именно песенной поэзии: к классическим для песенной традиции 6-стишиям в куплетах прикреплены короткие холостые перемычки к припевам: «чтобы увидеть», «я это видел», «и ты попала». Третий припев имеет отличный от первых двух текст, после трёхчастной композиции находятся две заключающих песню строки, подобные двустишию в последнем терцете шекспировского сонета. К сожалению, в отличие от первых двух куплетов, в третьем рифма сильно хромает — это часто случается со стихами Андрея Князева, он как будто выдыхается, устаёт и начинает лажать. Причём лажать именно формально, сама концовка истории часто имеет неожиданный сюжетный твист или просто имеет бо́льшую яркость, чем остальной текст, ставя эффектную точку в истории.

Форма хороша. А что с содержанием? Из первого куплета мы узнаём, что главный герой — мужчина, крадущийся по некому тёмному коридору и опасающийся кого-то. Из припева понятно, что он крадётся в комнату возлюбленной, порабощённой некой тёмной силой. Из второго куплета мы узнаём только, что он пытается её переубедить. Из третьего куплета понятно, что тот, кто её поработил — «новый твой приятель», то есть мужчина. Из заключительного припева ясно, что он колдун и ночью он управляет ей. Последние строки имплицитно содержат в себе бегство главного героя: любимую не переубедить, он сдаётся и уходит. Возникает много вопросов к тексту. Что за коридор? Это гостиница? Коммунальная квартира? Какое время на дворе? Что она делает по ночам? Убивает людей? Занимается воровством? «Охотится на людей» — понятие растяжимое. Просто так убивать людей станет только совсем уж нелепый сказочный колдун, который «дерётся, потому что дерётся».

В общем, происходит в тексте крайне мало, в отличие от классических текстов «КиШа». Если взять «Театр демона» и почти одноимённую песню, то можно увидеть до чего довел такой метод написания стихов:

Театральный Демон

В себе свято хранит
Театра стен гранит
Великих судьб
Единый путь.
И как ветра порыв,
Людских эмоций взрыв
Питает их —
Детей моих.

Припев:

Вся жизнь — словно миг,
Ты многолик!
Пока со мной ты здесь, пока ты рядом…

Повелитель кукол жив,
Корни пустив,
В магическом искусства алтаре,
Рад всему вполне.

Несете свой талант,
А я ваш секундант:
Азартный бой —
Дуэль с собой.
До капли выжму вас.
И даже в смертный час,
Отринув боль —
Примите роль!

Припев:

Я управляю ритмами сердец!

В этом тексте не происходит НИЧЕГО. Есть некий театр, в котором есть некий демон, который управляет ритмами сердец, чтобы это ни значило. Бессилие текста подчёркивает и неуклюжая инверсия в припеве «в магическом искусства алтаре», которая ещё и увенчана ужасной рифмой «алтаре-вполне», и чудовищно неуклюжая инверсия в первом куплете «театра стен гранит». Да, Андрей повзрослел и почувствовал себя гуру. В тексте вместо истории и поля для фантазии не осталось ничего, кроме самого этого поля. Недоговорённость, загадочность хороши, но не тогда, когда кроме них ничего нет.  Князь стал пытаться придать своим стихам глубину, но любили «КиШ» не за это, а за веселые и интересные истории.

Рассмотрим классические эпические тексты Князева, чтобы ощутить разницу.

Начнём с текста песни «Охотник». Это одна из самых драйвовых песен «КиШа». Первое четверостишие органично пропевается дважды, как будто песня — бензопила, заведённая со второй попытки. Текст незамысловат, но идеально построен.

Темнело за окном, наступала ночь.
За кухонным столом сидели мужики.
Весь вечер беспрерывно бил по крыше дождь,
И гром гремел ужасно где-то у реки.

А в доме шло веселье и гульба,
Ещё никто не знал, что в этот миг
Охотник Себастьян, что спал на чердаке,
Вдруг почернел лицом, стал дряхлый, как старик.

Андрей даёт идеальную, ёмкую экспозицию: ночь, дождь, лесной дом, где гуляют пьяные охотники. И один из них спит на чердаке, претерпевая странные магические изменения. Следующее четверостишие нужно только для одной детали — восхождения полной луны, которое является спойлером к последующим событиям:

Закончилась гроза и дождь прошёл,
На небе появилась полная луна.
И повалил во двор подвыпивший народ,
Смеются мужики, кричат, им не до сна.

И тут появляется оборотень, который, кстати, в песне именуется «зверь», оставляя то самое небольшое пространство для фантазии слушателю:

Но вдруг из темноты раздался рёв,
Затем с петель слетела в доме дверь.
За шумною толпой
Бежал огромный страшный зверь.

Прошу заметить, как вторая строка, похожая на скороговорку (Горшку всегда было трудно её спеть по причине не идеальной дикции из-за потерянных передних зубов) обилием ударений передаёт суровость ситуации, а укороченная третья подготавливает к удару заключительной.

В последнем коротком куплете четверостишие со схемой рифмовки абвб рассыпается на 8 коротких строк:

С зарёй запели петухи,
И хвойный лес зашелестел.
А в поле у реки
Лежало пять кровавых тел.

Проснувшись дома не полу,
Охотник в зеркало взглянул.
«О, как я сладко спал!» —
Себе со смехом он сказал.

Тут и развязка, и то самое торжество зла, о котором выше. В творчестве «Короля и Шута» оборотню недостаточно убить пять человек, он будет после этого если не хохотать, то, по крайней мере, зловеще ухмыляться.

Конечно, «Охотник» прост. Весь текст можно кратко описать вот так: «шестеро охотников выпивали в лесу, один из них оказался оборотнем и убил всех остальных». Кроме мелких художественных деталей я, кажется, ничего сюжетно важного не упустил. Рассмотрим текст «Лесника», который построен чуть сложнее.

Стоит упомянуть, что «Лесник» — песня культовая, сами участники группы — особенно Михаил Горшенёв, который прекрасно, что называется «животом» чувствовал навязанную текстами Андрея эстетику — называли краеугольным камнем, наиболее наглядной демонстрацией творческого метода коллектива.

Вначале текста экспозиция без единого лишнего слова:

Замученный дорогой,
Я выбился из сил.
И в доме лесника я
Ночлега попросил.
С улыбкой добродушной
Старик меня пустил.
И жестом дружелюбным
На ужин пригласил.

Потом следует припев — завораживающий, гипнотизирующий своими сказочно трижды повторёнными строками:

Будь как дома, путник,
Я ни в чём не откажу,
Я ни в чём не откажу,
Я ни в чём не откажу!
Множество историй,
Коль желаешь, расскажу,
Коль желаешь, расскажу,
Коль желаешь, расскажу!

Потом закидывается удочка или как модно сейчас говорить — озвучивается сетап:

На улице темнело,
Сидел я за столом.
Лесник сидел напротив,
Болтал о том, о сем.
Что нет среди животных
У старика врагов,
Что нравится ему
Подкармливать волков.

Спокойный разговор «о том, о сём» вдруг приобретает тревожные нотки во втором четверостишии куплета. И потом звучит панчлайн:

И волки среди ночи
Завыли под окном.
Старик заулыбался
И вдруг покинул дом.

Но вскоре возвратился
С ружьем наперевес:
«Друзья хотят покушать,
Пойдем, приятель, в лес!»

Кроме того, что в песне остаётся открытый финал — а скорее полуоткрытый (вряд ли у утомлённого и безоружного путника есть шансы против человека с ружьём и стаи волков, но всё же сама смерть следует за финалом песни, в воображение слушателя) — тут, в отличие от «Охотника», ещё и возникает ирония. И тут больше пространства для фантазии: текст как бы начинается с многоточия (мы не знаем откуда, куда и зачем идёт главный герой, набредший на дом лесника) и кончается им — финал истории выползает за финал песни, он имплицитен, в сюжете он является своеобразным смысловым эллипсисом.

Если в «Охотнике» убийца-оборотень имеет, видимо, мотив насыщения (хотя тела до конца он не съел, поэтому есть вариант убийства коллег Себастьяном по зову своей «тёмной» стороны), то в «Леснике» убийца просто любит животных больше людей. Таким образом, сходно выстроенные тексты одной категории имеют в своём составе разный по своему качеству юмор. В «Охотнике» — это лёгкая злая ирония, в «Леснике» уже есть прямая шутка, но растянутая на два куплета («люблю кормить волков и, кстати, корм на сегодняшний ужин — ты»).

Итак, главная причина успеха «Короля и Шута» кроется в текстах. Синергия творческих сил «Князя и Шута» с годами ослабевала. Горшок и Князь — это две прямые, их пересечение, возможное только в единственной точке — первые два альбома, следующие альбомы — всё большее и большее расхождение, до полного дисконнекта в 10 альбоме.

И ещё: почему Князь голый? Вовсе не потому, что голый и король, а потому, что музыка в песне играет роль одежды, скрывающая все увечья текста. А в этой статье я хочу взглянуть на тексты без их одежды.

 

Какие странные дощечки и непонятные крючки! 

Но всё же самые талантливо придуманные тексты Андрея Князева — абсурдистские. Их совсем немного, штуки три из них для меня — безусловно лучшие во всём творчестве «Короля и Шута». В них происходит нечто совершенно необъяснимое, герой не просто сталкивается с мистическим явлением, он ещё и не понимает его до конца, и сторонний наблюдатель (читай: слушатель) остаётся в финале в частичном недоумении. История ему понятна, но частично, остаётся несколько трактовок произошедшего.  То ли это наследие ОБЭРИУ, то ли Кафки, разобраться сложно.  Хотя влияние Хармса и вообще подобной эстетики на некоторые черты творчества Князева безусловно: в шуточном «Муха — это маленькая птичка» легко узнаётся олейниковское «о муха, о птичка моя»! Рассмотрим несколько ярких представителей этой пусть и малочисленной, но самой интересной категории текстов Андрея.

Вообще, строго говоря, таких текстов всего четыре. Есть какое-то количество стихотворений, в которых есть элементы абсурда, но в полной мере абсурдными можно назвать только эту четвёрку. Симптоматично, что три из них находятся в альбоме «Камне по голове» и только один в «Как в старой сказке».

Начнём с текста «Рыбак». Приведу всё стихотворение целиком (именно стихотворением текст хочется назвать потому, что припева в песне нет):

Рыбак

Сидел на озере рыбак,
В лодке с удочкой дремал,
И потому не замечал,
Как на воду лёг туман.

А потом увидел он
Белый пар со всех сторон.
«Что мне делать, как мне быть?
Как узнать, куда мне плыть?
Как узнать, куда мне плыть?»

Посмотрел вперёд-назад,
И поплыл он наугад.
Но коснулось дна весло —
Берег рядом — повезло!

И рыбак пришёл домой,
Дверь толкнул своей рукой.
Видит: в комнате жена,
Словно статуя она,
И не смотрит на него она!

За окном застыла ночь,
Неподвижна в люльке дочь,
Над плитой часы стоят,
Мухи в воздухе висят.
Сын стоит, разинув рот,
И, в прыжке со стула, замер кот…

До момента написания этой статьи я был уверен, что строчка «сын стоит, разинув рот» звучит, как «жизнь стоит, разинув рот». Это обобщение казалось мне логичным, а в оригинале — это просто очередная деталь, без которой можно обойтись.

Великолепную идею текста слегка портит грязно срифмованное начало, словосочетание «своей рукой», где «своей» — длиннота, вставленная для размера. Но в остальном всё безупречно, даже тавтологическая рифма «она-она» кажется органичной, тем более что она зацементирована третьей клаузулой «жена», да и оправдана своим местоположением в конце куплета — в конце предыдущего вообще две одинаковых строки, которые можно трактовать не только как чисто музыкальный рефрен, но и как долгие размышления рыбака о форс-мажоре, в который он внезапно попал.

Помимо того, что это просто очень здорово придумано, у слушателя ещё и остаётся то самое пространство для фантазии. Факты, случившиеся с рыбаком, в тексте описаны, а вот их интерпретация предлагается самому реципиенту. Рыбак попал в другое измерение? Он утонул и попал в ад? Время застыло во всём мире, но только не для рыбака? Это его сон? Вариантов множество. Отличный загадочный текст, которому «обрубленные концы» к лицу.

Чуть хуже по задумке ещё два текста из этой категории: «Мотоцикл» и «Два монаха в одну ночь». 

«Мотоцикл» является редчайшим текстом сразу по двум параметрам: первый озвучен выше, а второй — это признак нового времени, что в творчестве «Короля и Шута» встречается крайне редко. Большинство историй Князя происходит в условном Средневековье, ну или, по крайней мере, сотни лет назад, иногда время действия определить сложно, потому что внешние атрибуты вообще вневременные, но в любом случае предметы современности встречаются нечасто. В «Леснике» есть ружьё — признак современности (что тоже не факт, так как это может быть и старинный мушкет), а вот в «Охотнике» действие может происходить и давным-давно, герои истории вполне могли бы быть вооружены и луками. Как все эти персонажи одеты, мы не знаем. Оно и понятно: объём песни ограничен, нужно рассказывать историю, для красивостей и лишних деталей места не остаётся…  В общем, песни, в которых есть современность — и то в очень маленьких дозах — можно пересчитать по пальцам если не одной, то во всяком случае двух рук, что легко объяснимо готической эстетикой текстов, которая наше рациональное и просвещённое время на дух не переносит: «Лесник», «Любовь и пропеллер», «Мария» (там есть автомобиль), «Мой характер», в котором, впрочем, мотоцикл называется эвфемистично «стальным конём», а «косуха» — «кожаными доспехами», что ярко демонстрирует плохую совместимость поэтической генетики «Короля и Шута» и современности.

Мотоцикл

Злился подо мной
Мотоцикл мой.
Ночью он мчал меня домой.
Глядя на поля,
Не заметил я,
Что кто-то чешет прямо на меня.

Припев:

И раздался крик во мгле,
Кровь в лицо попала мне!
Кто-то сзади голосил,
А я гнал что было сил!

Тот ужасный крик
Всё звучал в ушах моих,
Но я все дальше уезжал.
Что ж я натворил,
Я же человека сбил,
Но он проехать мне мешал.

(Припев)

Утром, сам не свой,
Прибыл я домой,
И, лишь зажег я в спальне свет,
Хочешь — верь, не верь,
На кровати, на моей
Лежал кровавый человек.

(Припев)

Здесь мы обнаруживаем ещё одну редкую особенность текста: текст похож на притчу. Главный персонаж песни, случайно сбив человека и не остановившись для помощи, хотя тот, судя по крикам, был ещё жив, вернувшись домой, внезапно находит окровавленную жертву в своей кровати.  Мы знаем, что реальный мир так себя не ведёт, труп оказывается в кровати своего убийцы лишь благодаря магической силе совести.

Гораздо загадочней звучит текст песни «Два монаха в одну ночь». В нём главный герой впускает дождливой ночью к себе в дом монаха. Наливает ему чай, сажает у камина (камина там не было, но он как-то живо представляется, что за радушный хозяин в Средневековье без камина?) Тут раздаётся стук. Главный герой открывает дверь. За дверью тот же монах, который вновь просит ГГ впустить его на ночлег и упоминает, что он уже заходил в дом — прошлой ночью. ГГ раздражён такой глупой шуткой и закрывает дверь прямо перед носом монаха. Потом возвращается в комнату, а там сидит тот же монах и… сам главный герой!  Абсурд тут выкручен на максимум, главный герой попадает в какую-то странную временную петлю, которую невозможно логически распутать. И как эта петля запустилась, из-за чего, что стало триггером — непонятно совершенно. Какую-то тайну скрывает персонаж монаха, но какую? — всё это за пределами песни. Тут уже поле интерпретаций разрастается до бесконечности, что, впрочем, можно расценить и как минус текста.

И последний текст подобного толка — «Внезапная голова». Возможно, это один из лучших текстов «КиШа» вообще. Это уже чистый Хармс. Из всех представленных в этой главе текстов он самый весёлый. Всё это поддерживается в песне и дурашливой музыкой, и пропеванием некоторых мест по слогам.

Внезапная голова

Услыхал мужик под вечер вдруг,
В свою дверь какой-то странный стук,
Но едва шагнул он за порог,
Что-то его сбило с ног.

И увидел он,
Как вкатилась в дом,
Как вкатилась в дом живая голова,
Открывала рот и моргала она.

«Вот те на», — пробормотал мужик
И поднялся с пола в тот же миг,
Стала за ноги его кусать
Голова, и он упал опять.

«Прочь сгинь, колобок,
Отцепись от ног».
Но всё сильней кусала злая голова,
Мужика до слёз она довела.

Чья-то тень мелькнула за окном,
Безголовый тип ворвался в дом,
Бошку беглую свою схватил,
И себе на плечи посадил.

Тут издал он крик:
«Извини, мужик».
И, руками голову свою держа,
Радостно смеясь, он убежал.

Редкий анжамбеман в несерьёзном контексте песни звучит прекрасно:

Стала за ноги его кусать
Голова, и он упал опять.

«Голова-довела» в другой художественной системе смотрелась бы как экзотическая рифма, однако тут выглядит небрежностью, как и многие другие формальные огрехи. Забавно, что мужик принимает голову за Колобка, однако я до конца надеялся, пока не заглянул в текст, что поётся «головок», и мы имеем, похоже, единственный случай этакого футуристического окказионализма в поэзии Андрея Князева.

То, что происходит в тексте — ошеломляющий фрагмент необъяснимой реальности, хлынувший вдруг в спокойную жизнь главного героя. Откуда взялась голова? Во второй половине песни мы узнаём, что она «сбежала» от «безголового». Возможно, он был казнён и каким-то чудом выжил. Возможно, он был заколдован. Может быть, это гротеск: голове, например, не нравилось тело, и она сбежала. Гадать можно бесконечно. О «мужике» мы ничего не знаем — ни возраста, ни профессии, ни времени, в котором он живёт — он нужен только как «обычный мужик», воспринимающий необычные обстоятельства, в которые он попал. Он тот, кто вместе с нами обескуражен безумием, творящимся в тексте.

 

Двое из ларца, одинаковы с лица 

Интересно, что у «Внезапной головы» есть свой приквел, который замаскирован в альбоме — поставлен не до этой песни, а после, хитро разделён «Шаром голубым» — «Злодей и шапка». В одном из интервью, где Князев показывает свою старую тетрадь со стихами, стихи «Злодей и шапка» и «Внезапная голова» идут как раз в правильном порядке, практически как дилогия. Но, видимо, музыканты правильно почувствовали, что в циклах стихотворений, в данном случае песен, более слабая песня «принижает» более сильную, и общее качество в результате проседает. Правда, здесь обе песни не назвать совершенными, потому что они шероховато написаны, и все-таки обе они — великолепны. Однако если сделать из этих двух произведений диптих, «Внезапная голова» потеряет в своей загадочности — появление головы прояснится, а это пойдёт не на пользу стихотворению. Возможно, «Злодей и шапка» и есть тот самый «опус магнум» группы «Король и Шут», по крайней мере, в плане текста.

Злодей и шапка

Как-то некто на базар пришёл он,
К самой первой лавке подошёл он.

«Эй, продавец, ну-ка думай быстрей,
Какую выбрать одежду мне в лавке твоей,

Я по характеру злой, моё стремление — власть,
Во мне горячая кровь, во мне свирепая страсть.

Я хочу, чтоб, видя облик мой,
Все меня обходили стороной,
Чтобы сразу понимали, кто я в душе такой».

Торговец понял — дело непростое.
Что бы это предложить такое?

«Я б не хотел тебя, приятель, обидеть,
Но такого как ты, да лучше б вовсе не видеть,

Я, кажется, знаю, что тебе подойдёт,
Твой горячий характер каждый сразу поймёт».

И старинный он сундук открыл,
Вынул шапку и проговорил:
«В своё время сам Великий Карл её носил»

«То, что надо!!!» — Злодей заулыбался,
Новой шапкой очень восхищался,

Шёл он домой, воображал и гордился,
Перед зеркалом в спальне он весь вечер крутился.

Но когда снял он шапку, с ним случилась беда —
Вместе с шапкой снялась и его голова.

Я хочу, чтоб, видя облик мой,
Все меня обходили стороной…

В тексте сошлись все звёзды: блестящая идея, неожиданный поворот в конце, реализм, который вдруг оборачивается мистикой, притчевость текста, хотя главный герой только заявляет о своём злодействе — мы не видим его аморальных поступков. И прекрасная кода-рефрен, повторённая — и правильно! — не полностью, которая поворачивает текст в юмористическое русло.

Я хочу, чтоб видя облик мой,
Все меня обходили стороной…

Действительно, на безголовый труп мало кому понравится смотреть, и все будут обходить его стороной, как и желал главный герой песни.

Еще в тексте присутствует великолепный элемент, который выполнен не до конца. Он необязательный, но работает на общую идею, дополняя её факультативной иронией. Я имею в виду отсылку к Карлу Великому. Я не бог весть какой знаток истории, поэтому был уверен, что Великий Карл закончил свою жизнь на плахе или гильотине, исходя из текста песни, но, нагуглив недавно статью о нём, удивился узнав, что, цитирую: «сражённый сильной лихорадкой, Карл Великий слёг в постель. В начале января 814 года к лихорадке присоединился плеврит, и 28 января император умер». Вероятно, в далёкие безынтернетные девяностые, когда Андрей Князев писал этот текст, он что-то напутал, и отсылка для знатоков истории стала холостой.

У «Злодея и шапки» есть тематический двойник — «Отец и маски», если сформулировать их общую тему как «продавец, сбывший покупателям магический артефакт, повлиявший на их судьбу».

Вообще самоповторами, которые я применительно к раннему творчеству назвал бы вариациями на тему, группа занялась с первых же альбомов. Помимо упомянутых песен это: «Холодное тело» и «Мария» — тема убийства возлюбленной, во втором случае лучше решённая, благодаря иронии и присутствии экзотической для масскульта романтической некрофилии. «Смельчак и ветер» и «Дурак и молния». В первой песне ГГ воюет с разбушевавшимся ветром, а во второй пытается поймать в сумку молнию. Вторая песня поинтересней благодаря тому, что идея ушла дальше от источника — ветряных мельниц Дон Кихота.  Добавьте сюда пару «Внезапная голова» — «Злодей и шапка», и мы получим целых три пары в одном альбоме.

Что это? Кризис идей? Думаю, не совсем. Просто группа несколько первых лет до издания номерных альбомов выковывала себя. Черновые мелодии забракованных песен использовались в других, уже «чистовых» песнях, идеи прыгали из стихотворения в стихотворение.  Да и единственная по-настоящему внятная (в плане текстов, а не музыки) попытка сделать концептуальный альбом «Бунт на корабле» — альбом про пиратов — иллюстрирует желание группы делать на одни и те же темы не один заход.

Например, пара в «Тени клоуна» («Вестник» и «Дагон») относятся к Лавкрафту, причем в первом случае в качестве литературной основы взято его стихотворение — что с группой почти не случалось — а во втором — повесть «Тень над Инсмаутом».

Есть случаи и музыкальных парочек. Например, в «Бродяге и старике» при некотором усердии узнаётся ритм песни «Девушка и граф» из предыдущего «Акустического альбома» — причём и в куплетах, и в припевах, но сделан он жёстче, уже не в таком романтическом ключе. А «Писатель Гудвин» и «Красавец-мерзавец» — попросту два разных текста, написанные на одну и ту же музыку (вероятно, второй текст Горшок забраковал, поэтому Князь добился присутствия песни в альбоме только с пометкой «бонус»).

Также есть «двойники», которые находятся в разных альбомах. Мало кто помнит, но прыгал со скалы Андрей ещё в старой дурацкой песне «Любовь и пропеллер», а в темницу впервые был заключён ещё до «Кто это всё придумал»? в песне «В доме суета». Впрочем, второй «тюремный срок» оказался качественнее по причине большой суггестии: в старой песне есть тайна и грустная романтика, а вот новая быстро стала хитом, так как спрос на невинно осуждённых у народа большой. Это, кстати, тот редкий случай, когда песня «КиШа» стала популярной из-за справедливого чувства сопереживания невиновному.

             

Откуда растут ноги?

Песенная поэзия существует в собственном гетто, практически никак не замечается критикой. Главенствует мнение, что это вообще никакая не поэзия, а «тексты песен». Песня, конечно, жанр синтетического искусства, состоящий из музыки, вокала и текста, как минимум. Как максимум, песня может существовать на фоне клипа или концерта, в первом случае вбирая в себя составляющую кино, действующего чаще всего по законам сна, иногда — анекдота, во втором — харизму исполнителей. Но «текст песни» — это точно не проза, не драма и не какая-нибудь металлургия. Я уверен в том, что это поэзия (по крайней мере, говоря строго), вот только какого качества и насколько она самостоятельна — большой вопрос.

В бардовской песне есть некоторое количество авторов, почти единогласно принятых поэтами в свой стан. Это Высоцкий, Окуджава, Галич, Щербаков. Специалисты наверняка назовут ещё несколько десятков имён, но и они согласятся, что я назвал крупнейшие из существующих. С так называемой рок-поэзией всё сложнее. Розу классической поэзии к дичку рок-музыки удалось привить в полной мере, пожалуй, только Башлачёву. Причём первая половина его творчества — скорее бардовская поэзия. Частично это получилось у БГ. Тексты остальных исполнителей читать с листа не особенно интересно: чувствуется нехватка костылей в виде аранжировки и голоса исполнителя.

Песенная поэзия представляется мне соседним с мощным стволом «бумажной» поэзии деревцем (если не веткой на этом дереве) того же вида, чахленьким, с подпорками, о которых сказано выше. Оно и понятно, предназначена она для больших неискушенных масс, и главное в ней — суггестивная насыщенность, материя самого стиха там часто оказывается очень непрочной. Однако, должно быть, «бумажной» поэзии есть чему поучиться у поэзии «голосовой», ведь когда-то они были единым целым, разошедшись в 20 веке с приходом «бардов» и расходясь всё дальше с появлением рокеров и рэперов — это ясно видно уже по меньшему, чем в бумажной поэзии, количеству силлабо-тоники в песнях первых, и практически нулевому количеству её в песнях вторых.

Вернемся к «КиШу». Несмотря на то, что сюжеты у «Короля и Шута» часто опираются на сторонний первоисточник, со стопроцентной уверенностью о принадлежности конкретной песни к тому или иному сюжету говорить почти всегда трудно. Андрей Князев зачастую переосмысливает те или иные сюжеты, уже существующие в мировой культуре, но чаще придумывает свои, а со многими первоисточниками я, вполне может статься, просто не знаком. В большинстве случаев исходник замаскирован в тексте, реже о нём участники группы говорят напрямую, например, о том, что ноги «Медведя» растут из одноимённого произведения Шварца, говорилось неоднократно. Вдохновение черпается из основных двух источников: кино и литература. Будем говорить о двух случаях: когда у текста есть первоисточник и когда с текстом есть (случайное или нет) сближение.

Если говорить про кино, то «Верная жена» подозрительно напоминает эпизод с подвалом из «Зловещих мертвецов», «Двое против всех» — фильм «Прирождённые убийцы», «Отец и маски» — переосмысление фильма «Маска», «Воспоминание о любви» копирует, но в более романтическом ключе «Дом восковых фигур», «Хороший пират — мёртвый пират» очень похож на «Пиратов Карибского моря», «Свой среди чужих» — это «Декстер», перенесённый на несколько веков в прошлое, «Писатель Гудвин» — вылитый фильм «Персонаж», а «Красавец-мерзавец» был бы копией эпизода из «Гравити Фолз», если бы последний не был нарисован гораздо позже выпуска песни, поэтому здесь перед нами, видимо, случайное совпадение произведений из разных видов искусств. «Энди Кауфман» написан под впечатлением от фильма «Человек с луны», о чём непрозрачно намекается в самом тексте, «Камнем по голове» отдалённо напоминает «Бурю столетия», «Прерванная любовь, или арбузная корка» похожа по своему трешевому чёрному юмору на «Очень дикие штучки», «Дед на свадьбе» перекликается со сценой из «Чёрная кошка, белый кот» Кустурицы, «Маска» имеет источником то ли опять же одноимённый фильм, то ли его микс с мифом о Медузе гГоргоне, а «Разборки из-за баб», чьё единственное достоинство, похоже, — это максимальное количество (восемь) действующих персонажей, написаны по закону любой сцены веселой драки в вестерне/боевике в локации салуна/бара, взять хоть тот же «Человек с бульвара Капуцинов».  

Если говорить о книгах, то вот параллели, которые мне удалось обнаружить: «Бунтарь» — Кен Кизи, «Невидимка» — Уэллс, «Дагон» — «Тень над Инсмаутом» Лавкрафта, «Смельчак и ветер» — нивелированная история Дон Кихота, «Лесные разбойники» явно основаны на мифах о Робин Гуде, «Песня мушкетёров» со стопроцентной вероятностью — с называнием имён всей легендарной четвёрки — наследует известному роману Дюма, «Вор, граф и графиня» может иметь три потенциальных источника: «Портрет Дориана Грея», «Портрет» Гоголя и даже фильм «Охотники за привидениями 2», «Смешной совет», если верить статье Алексея Саломатина — ремикс стихотворения В. Уфлянда, в «Утопленнике» несложно рассмотреть одноимённое стихотворение Пушкина, а, возможно, и также одноимённую песню «Сектора газа», «Карапуз» может напомнить эпизод с «Фёклой» из стихотворения Блока «Над озером», хотя Князев вряд ли читал Блока и наверняка не читал его в больших количествах, а «Внезапная голова» — это по-хармсовски или даже по-кафкиански извращённая версия Колобка, которая потом магически через несколько лет появляется в совсем другой стране и другом виде искусства — в «Унесённых призраками» Миядзаки. 

Реже короли своего жанра обращаются к экспериментам коллег, но случается и такое. «Жаль, нет ружья»! вполне себе сойдёт за вариант «Ночи перед Рождеством» «Сектора газа», «Хардкор по-русски» — заклюквившаяся рафинированная версия разухабистой трёхэтажной «Патриотической» песни «Красной плесени», а «Марионетки» кивают в сторону композиции с тем же названием у «Машины времени».

Особняком стоят «Идол» как вариант реальной истории Джеймса Кука и «Генрих и смерть», написанная по мотивам фрески (!) из церкви Тёбю. Эти последние тексты своей родословной намекают на то, что источников у текстов Князя гораздо больше: это и фольклор, как нашего производства — с его лешими, водяными и русалками, так и заграничного — с его троллями, гномами и эльфами, и городские легенды, и детские страшилки, разговоры пионеров ночью у костра — всё это преображено в поэтике Князева.

Дважды в текстах Андрея Князева периода творчества «Короля и Шута» появляются черти, убийцы по случайности, палачи, оборотни, монахи, маски, лесники, короли и зловещие продавцы. Трижды — уроды, солдаты, пленники, внутренние демоны и воры. Четырежды — шуты, разбойники, пираты и волки. Пять раз — ведьмы и шесть — в разных вариантах от колдуна до некроманта — маги. Восьмерых вампиров легко обгоняют по численности по четырнадцать маньяков и безумцев в разных вариациях — от безобидных и романтических до зловещих и кровавых. А лидируют, как ни странно, в количестве пятнадцати штук зомби — а правильнее сказать — ожившие мертвецы, которые воспряли к жизни по разным причинам: от чисто мистических до морально-кармически-сказочных, если можно так выразиться.

Из 149 текстов 88 реалистичных и 61 мистический, хотя иногда грань между реализмом и мистикой в тексте определить трудно. 97 хорроров — если считать хоррором только тот текст, где происходит какое-либо насилие. Три четверти эпоса и четверть, которая приходится в основном на последние два и на третий номерной альбомы, лирики. Самый мистический альбом «Жаль, нет ружья», а самый реалистический — «Бунт на корабле».

 

***

Группа «Король и Шут» — одна из культовых групп русского рока. В чём заключается феномен её популярности? Много говорилось о харизме Михаила Горшенёва — одного из фронтменов группы. Что есть, то есть: Горшку обаяния не занимать. Но мне представляется, что группа стала популярной благодаря текстам песен. Причём не качеству текстов обязана популярность группы — что я попытаюсь ниже показать — а их тематике.

Много ли в традиции нашей бумажной поэзии мистической поэзии? Да ещё и мистического эпоса? На память приходит Сологуб, баллады Жуковского, отдельные стихи Блока (те же «Пляски смерти»), что-то из Бальмонта (причём не из лучших его стихотворений, впрочем, там мистика сказочная, безобидная — всяческие кавайные феи), ну и масса отдельных стихов практически у всех хоть сколь-нибудь крупных поэтов — у Пушкина, Лермонтова, Фета, Бунина, Гиппиус и т. д. В современной традиции более-менее удачно в этом направлении работает Иван Козлов из Перми. Но сказать про кого-то: «Вот он — наш “поэт ужасов”», — язык едва ли повернётся. Тем временем «поэтов ужасов» за пределами России, если не много, то уж по крайней мере достаточно. Это и Бодлер, и Роллина во Франции, Гейм и другие экспрессионисты в Германии, Тувим в Польше, Фрост — с некоторыми оговорками (всё-таки Бродский был, пожалуй, прав) в США. Стоит упомянуть и европейскую балладу с её ундинами и лесными царями. Всё это — большие поэты.

А что с рок-поэзией? Есть ли в ней группы, специализирующиеся на эпической мистике? Хотя у «КиШа» есть предшественники и современники, никто из них не сделал этот жанр своим творческим направлением. Конечно, стоит упомянуть «Арию», их альбом «Кровь за кровь», некоторые отдельные композиции. Пара-тройка песен из «Кукрыниксов» (младший брат Горшенева не мог обойтись без влияния старшего) — «Солдатская печаль», например. «Сказка» группы «Сплин», написанная балладным размером и до сих пор остающаяся одним из лучших текстов коллектива, да и жемчужиной отечественного рока вообще. И, возможно, главная предтеча «КиШа» — «Сектор газа». Целиком альбом «Восставшие из ада» (за исключением «Демобилизации») и много песен с других альбомов: «Укус вампира», «Ночь перед рождеством» и т. д. Похоже, «Сектор» — первопроходец «песен ужасов» в русском панк-роке.

Но «Ария» глобальнее по тематике и сверхпатетична в своём романтизме. «Сектор газа» серьёзнее и площе. «КиШ» же весёлый, разнообразный, редко занимается морализаторством. Из вышесказанного можно сделать вывод, что Андрей Князев набрёл на золотую жилу, на почти нетронутую целину, причём почти нетронутую не только в песенной поэзии, но и в книжной. Да, мистического содержания тексты создавались и до «Короля и Шута», но никто не ставил это «на поток».

Но, может быть, тут дело не в тематике, а в качестве текстов? Я думаю, что нет. Большинство текстов «КиШа» написаны или плохо, или из рук вон плохо.

 

Откуда растут руки?

Попробуем показать это на конкретных примерах.

Рассмотрим рифмы. Во-первых, в поэзии Андрея Князева очень много глагольных рифм (что не всегда плохо, но это точно говорит о скудном версификационном арсенале). Сколько почти тавтологических рифм «я-меня-моя» — я и считать устал. Их количеству позавидовал бы и Стас Михайлов. Откроем все тексты Князева периода «КиШа» и возьмём первый же — «Смельчак и ветер» из альбома «Камнем по голове». Из 14 рифм (по 4 в каждом из 3 куплетов и двух в припеве) 6 глагольных (почти половина!) и почти все на «ал»: «рвал-спал», «побежал-помешал», «махал-воевал», «спал-трепал»; ну и «заметался-взялся», «рвал-воевал» (эта последняя рифма хотя бы фонетически обогащена опорным звуком «в»). Рифма «стогу-ему» вообще ниже критики. Подобных рифм, кстати говоря, в поэзии Князева довольно много. Судите сами, вот неполный список слабых рифмоидов, которые не работают ни как ассонанс, ни как классическая рифма: «фонари-они», «сомкнул-шум», «дверь-гостей», «таких-норовит», «лесам-подвал», «обрекла-верна», «сестёр-чужой», «пойди-принеси», «голова-она», «он-дом», «беда-голова», «она-довела», «заберу-разорву», «сиди-грызи», «жила-окна», «зла-серебра», «тишина-шута», «открыв-них», «короля-года», «шута-ума», «себе-мне», «полу-сестру», «луна-беда»…

Не устали? Я устал, потому что закончил просматривать рифмы первого альбома и только-только перешёл к рифмам второго. А альбомов у «Короля и Шута» десять…

В песне «Рыбак» вообще трудно сказать, что с чем рифмуется. Вроде бы вся схема рифмовки в песне смежная, но в первом куплете автор выдаёт нам рифморяд «рыбак-дремал-замечал-туман». Вот и думай. С точки зрения классической рифмы, это схема аббв — некий кольцевой катрен с холостыми первой и последней строками.  С точки зрения рифмы ассонансной «дремал-туман» тоже может быть рифмой, и схема получается аббб, где последние две б рифмуются с первой, а между собой — нет. С точки зрения Князя, мы, видимо, должны принять за рифмы «рыбак-дремал», «замечал-туман», что не вписывается ни в рамки классического понимания рифмы, ни в рамки понимания её модернистского.  Удивительно, что вся остальная песня зарифмована чистенько, классическими смежными рифмами, где глагольные краесогласия выглядят вполне уместно, работая на общий смысл текста: «он-сторон», «быть-плыть», «назад-наугад», «весло-повезло» (богатая рифма с доклаузуальным фонетическим обогащением! Впрочем, довольно заезженная, но всё же), «домой-рукой», «жена-она», «ночь-дочь», «стоят-висят», «рот-кот». Есть искушение, при достаточной симпатии к автору, предположить, что эта небрежность вначале — вовсе и не небрежность, а минус-приём, помогающий читателю/слушателю ощутить магический туман, поглотивший рыбака, но, судя по тому, сколько в соседних текстах небрежностей и недочётов, от этой мысли тут же отмахиваешься. 

Часто возникают сложности с определением строфики, потому что Андрей иногда рифмует как вздумается, а не последовательно систематично. Возьмём для примера суперхит группы «Камнем по голове».

Текст начинается как 8-стопный ямб. Четверостишие с перекрёстной рифмой.

В провинциальном городке был праздник, музыка звучала,
Но вот в ликующей толпе возник зловещий лик бродяги…
Он шёл, как будто бы один, толпа его не замечала.
И как-то странно на него смотрели местные собаки…

Если внутреннюю псевдорифму «городке-толпе» ещё можно принять во внимание, «один-него» уже совершенно точно не рифма в виду разных ударных гласных в рифмующихся клаузулах. Итак, мы имеем восьмистопный ямб с мужской цезурой ровно посередине строки. Та же форма соблюдена во втором куплете. И вдруг в третьем мы видим следующую форму:

И проходимец поднял взгляд, и злобным голосом ответил:
«Я всех замучить был бы рад, и от того я так невесел.
Я в маске рыжей обезьяны на праздник к вам попасть мечтал,
Когда б не камень окаянный, что мне на голову упал!»

Которую можно представить так:

И проходимец поднял взгляд,
и злобным голосом ответил:
«Я всех замучить был бы рад,
и от того я так невесел.

Я в маске рыжей обезьяны
на праздник к вам попасть мечтал,
Когда б не камень окаянный,
что мне на голову упал!

Одно четверостишие 8-стопного ямба вдруг раскололось на два четверостишия 4-стопного. Бывшие мужские цезуры превратились в женские рифмы.  Что мешало Андрею выдержать весь текст в одной форме? Почему первые два куплета не написаны так же, как третий или — что проще (меньше работы, да и форма третьего сложней) — третий не написан, как предыдущие два? Скорее всего, это обычная халатность.

Интересно выглядит рифма «ответил-невесел» в стиле шестидесятников, что случается в текстах «КиШа» очень редко.

Приведём ещё один текст для примера, где Андрей то использует интересные и сильные рифмы, то совсем рядом, на смежном месте оказывается полнейший брак. Это один из лучших текстов группы и одна из лучших песен (это далеко не всегда совпадает, но об этом ниже) «Тайна хозяйки старинных часов».

Деревня укрылась средь жутких лесов,
Туда совершенно случайно попал
Один покупатель старинных часов,
Он их для музея повсюду искал.

Не мог он не удивиться
Хозяйке старого особняка,
Красивая с виду девица —
Откуда в этой глуши она?!

Богатая рифма «лесов-часов» чередуется с глагольной «попал-искал» (последняя в контексте выглядит не так уж и плохо), а удивительно редкая для творчества Андрея по фонетическому обогащению рифма (доклаузуальное сочетание слогов «ди-де») «удивиться-девица» соседствует с совсем уж халтурной рифмой «особняка-она». Такое ощущение, что поэт в творческом порыве, поймав за хвост восхитительную идею (а у песни одна из лучших идей во всём творчестве группы), решил, что некоторые углы, шероховатости формы сглаживать не надо — и так сойдёт!

То же продолжается и во втором куплете:

Но нет, неподкупна хозяйка была —
Часы отказалась она продавать.
И на ночь оставила гостя она,
Свою предложила мужчине кровать. 

Опять брак рифмы «была-она» и тут же богатая «продавать-кровать».
Бывают в поэзии Андрея если не изыски по части рифмы, то некоторая, по крайней мере, демонстрация мастерства.
Вот вам тройная богатая рифма подряд из песни «Марионетки»:

Актёр-лицедей,
Добряк и злодей,
Не ради людей,
А ради искусства…

А вот рифменный ряд из 6 рифм, 4 из которых богатые («ган») из песни «Вдова и горбун»:

Горбатый Иоганн
На внешность был поган,
И в обращеньи с женщиной
Был просто хулиган.
Бодался как баран
И хрюкал как кабан,
Его б, такого, — в клетку
И на балаган.

И не беда, что на «баран-кабан» богатство как будто кончилось, в конце нашёлся богатый «балаган». Кстати, с виду примитивное «кабан-баран» в контексте выглядит как замечательный минус-приём. И всё, что омрачает эту блистательную строфу, которая вдобавок и написана грамотным и хорошим языком, — некоторые соседние строфы: например, первая и предпоследняя, где рифменные ряды «жила-вдова-была-темна-могла-горбуна» и «вдова-могла-сама-взяла-она-топора» соответственно, не вызывают ничего, кроме недоумения. По всей видимости, сложная строфика, которую Князь пытался выдержать, вывалилась из рук при сочинении. В конце концов, массовый слушатель «схавает» всё и так.

Изредка встречается и изобретательность: «тяни — в тени» из песни «Тяни!», «Шут был с ним — шут бы с ним» («Ром»), и — из разных песен: составная рифма «по лбу-колбу», составная дактилическая «по лесу-волосы», панторифма «он был злодей — он бил людей», тавтологическая «она-она», полутавтологическая составная «пришёл он — подошёл он», но всё это — исключения из правила.

Чаще всего рифмы в поэзии Князева мужские, чуть реже женские, очень редко дактилические и нет ни одной гипердактилической. Возможно, дело в том, что мужские клаузулы рифмовать легче всего, с чем Князь, впрочем, тоже справляется не всегда.

Из всего вышесказанного делаем вывод: рифмы в текстах Андрей Князева можно разделить на четыре категории. Две больших и две поменьше. Большие категории — это глагольные рифмы, которые занимают около трети всех рифм (это после опыта 20 века!) и «бракованные» рифмы типа «она-была», «полу-сестру». В небольших группах находятся обычные классические рифмы типа «кот-рот», «изменник-пленник», «праздник-проказник» и богатые изобретательные рифмы, которых очень мало: «ответил-невесел», «продавать-кровать», «девица-удивиться» и т. д. Короче говоря, с рифмой у Князя не то что бы очень плохо (есть сочинители рок-текстов вообще с отсутствием понимания рифмы, а у Андрея понимание рифмы есть), но невозможно эту область его творчества определить как «выше посредственного».   

 

***

Кратко о метрике текстов. У «КиШа» достаточно типичные метры для песенной поэзии. Это логаэды и классическая силлабо-тоника преимущественно. Частая силлабо-тоника указывает на то, что текст песни изначально был просто стихотворением на бумаге. В песнях со сложными мелодиями это не так. Но «От женщин кругом голова», полностью написанная старым добрым 4-стопным ямбом, явно была до перерождения в песню стихотворением на бумаге. «Бродяга и старик» написан тем же ямбом, но с холостыми нечётными строками:

Ступил бродяга на крыльцо
И постучался в дверь —
«Гостям я рад!» — сказал старик,
«Но, парень, мне не верь!»

«Ты будешь сыт и отдохнёшь
У деда на печи!»
«Должно быть, дед, ты это врёшь!»
«Ну, милый, не взыщи!»

Не всегда нечётные строки, кстати, холостые, рифма нет-нет да и проскочит в них ненароком. И только припев песни придуман, видимо, позже, уже специально для создания песни, потому что написан он другим размером — разностопным хореем 7- и 5-стопным:

В комнате тепло, уютно, всюду чистота!
Хочет дед себе устроить праздник!
Из-под стула достаёт он чёрного кота:
«Как дела, усатый мой проказник?»

Кстати, многое из альбома «Герои и злодеи» — лучшего по текстам альбома группы — выглядит как стихи, положенные на музыку: в первую очередь «Запрет отца», «Что видел малыш»? и «Про Ивана». Очевидно, что написать хорошее стихотворение и потом переложить его на музыку легче обратного процесса.

 

Язык

В целом язык довольно пластичный, он изобилует устойчивыми словосочетаниями и просторечиями («сказывал» вместо «говорил», «что в лоб, что по лбу», «иди ты к лешему», «пойди-пойди», рифма «обновушка-головушка» и т. д.).  Художественные тропы очень просты, чаще всего это немудрёные эпитеты вроде «полной луны», «жутких лесов» etc. Когда про скомороха говорится, что он был прытким, как горох, это в контексте поэзии Андрея Князева воспринимается как что-то почти невероятное. Что портит многие тексты — это смысловые и лексические ляпы, к которым мы сейчас перейдём.

В песне «Мотоцикл», где мужчина ночью случайно сбивает прохожего, отвлёкшись от дороги, а потом приезжает домой и застаёт в своей кровати окровавленное тело, есть такие слова:

Утром, сам не свой,
Прибыл я домой,
И, лишь зажег я в спальне свет,
Хочешь — верь, не верь,
На кровати на моей
Лежал кровавый человек.

Если опустить все придаточные конструкции получается, что «лишь зажёг я в спальне свет, на моей кровати лежал кровавый человек». То есть кровавый человек возник на кровати с щелчком выключателя? Не говоря о том, что части предложения плохо согласованы. Впрочем, в варианте акустического альбома слово «лишь» заменено на лихой крик «ша»! (насколько можно расслышать), и всё становится на свои места.

Из песни: «В доме суета»

В доме суета,
Горько плачет сестра:
«Как же, люди, быть?
Брата не разбудить!»

По последней строке мы, вероятно, должны догадаться, что сестра, войдя с утра в комнату брата, не смогла его разбудить (что, видимо, делала всегда, каждое утро), так как его нет в постели — его похитили и заключили в темницу (это понятно из остальных слов песни). Не хотел ли автор нам просто сказать, что сестра расстроена и обескуражена пропажей брата? Скорее всего, да, хотел, но получилось неловкая невнятица. Кстати говоря, припев в песне вообще кажется лишним, куплеты абсолютно самодостаточны.

Из песни «Два друга и разбойники»:

…И сказал атаман, руки сунув в карман…

Что мешало Андрею заменить «руки» на «руку» — загадка, ибо сунуть две руки в карман за ножом довольно трудно. Последняя строчка песни тоже будто написана иностранцем, всего день назад узнавшем о существовании русского языка.

В «Охотнике» шелестит хвойный лес, хотя шелестеть хвойному лесу нечем, шуметь он может, а шелестеть — прерогатива лесов лиственных.

Из песни «Отец и маски»:

Но вдруг у малышей голоса преобразились,
Стали они кидаться на папу.
Кусать его за шею, валять его в грязи,
Стали у них звериные лапы.

Косноязычное «стали» занимает тут место слова «появились», но что только не сделает неумелый поэт для сохранения метрической системы!..

Слово «щас», употребленное многажды, часто неоправданно — опять же для пресловутого сохранения размера. Иногда это речь персонажа, как в песне «Помоги мне!», и тогда появление «щас» вполне уместно:

И на корточки сев, с усмешкой парень сказал:
«Не буду я тебе, дед, в твоей беде помогать,
Как человек умирает, я вовек не видал,
И вот вживую хочу я это щас увидать!»

Или в песне «Валет и дама»:

И воскликнул здоровяк, руки потирая:
«Что ты хочешь мне сказать, я не понимаю»
И блеснул во мраке нож, и раздался хохот:
«Прямо щас и прямо здесь будет тебе плохо!»

Герои — очевидные злодеи, и такое словцо в их речи звучит нормально. В песне «Мария», где главный герой пусть и некрофил, убивший свою девушку и «продолживший» свои «отношения» с ней, но, тем не менее, настроенный весьма романтично, мы слышим:

Мчит машина нас
Прочь от вездесущих глаз
Прочь от всех, кто может нам помешать.
Ты, наверно, щас
Что-то хочешь мне сказать,
Слов не надо — мы вместе опять!

Песня построена как романтичный — и потому пугающий на контрасте — монолог убийцы, обращённый к своей мёртвой возлюбленной, и «щас» явно тут не к месту.

И в песне «Тяни!», где главный герой — несчастный помешавшийся социопат, в которого влюблена девушка, пытающаяся вытащить его из пустого колодца, слово «щас» практически кричит о своей чуждости окружающей его лексике.

В песне «Сосиска», в которой парень, кличка которого «сосиска», сходит с ума от обиды:

И, конечно, меня не со зла,
Ради шутки сосискою звали,
Но обида мне в сердце ползла,
Эти буквы меня убивали.

Какие буквы? Ведь речь идёт об оскорблениях, в крайнем случае — можно, наверное, так выразиться — словах, а точнее, одном слове.

В песне «Карапуз» первый припев с точки зрения текста появляется не вовремя, потому что там упоминается персонаж, который в куплетах ещё и не появился. То же самое происходит в одном из припевов «Вор, граф и графиня».

В песне «Ведьма и осёл»:

Лишь понял он, что обречен
До заката своих дней
Быть страдающим ослом
Под опекою моей,
И в итоге, наконец,
Он приблизил свой конец:
Что-то выпил, что-то съел,
И бедняга околел.

Длинное, добротно раскиданное по строчкам предложение портит только одно: тут лишнее либо слово «лишь», либо строчка «и в итоге, наконец», которые находясь в одной конструкции, аннигилируют её грамотность.

Последний куплет «Бродяги и старика» начинается словами:

И кровь стекает по лицу
Из ссадины на лбу.

Получается, что союз «и», типично по-графомански поставленный в начало строки для размера, — лишний. А ведь исправить положение очень легко, оставив союз на месте, и вместо «из» поставить второе «и», чтобы всё выглядело вот так:

 И кровь стекает по лицу,
 И ссадины на лбу…

В суперхите «Проклятый старый дом» слышим:

Сказать я пытался:
«Чудовищ нет на земле».
Но тут же раздался
Ужасный голос во мгле.

Автор, по всей видимости, имел в виду следующее: «только я хотел сказать: «чудовищ нет на земле», как тут же раздался ужасный голос во мгле». То есть глагол «пытался» нужен только для рифмы и размера, и «но» надо заменить на «как».  А в припеве вышло вот такое смысловое противоречие:

Мне больно видеть белый свет,
Мне лучше в полной темноте.
Я очень много-много лет
Мечтаю только о еде.

Мне слишком тесно взаперти,
И я мечтаю об одном —
Скорей свободу обрести,
Прогрызть свой ветхий старый дом.

Это произносит чудовище во мгле, хотя это речь персонажа, а персонаж может говорить сколь угодно нелогично или неграмотно, всё же непонятно до конца, о чём же чудовище мечтает: только о еде или об обретении свободы?

В песне «Пират», по словам одноимённого персонажа, отец офицера «страдал, испытывая муку» — и всё для того, чтоб он отрубил ему голову и руку.

В песне «Утопленник» кричит не мертвец, а его голос:

Я мертвеца у себя на пороге увидел,
И голос ужасный его прокричал: «помоги!»

В песне «Пьянка» в молчании застыл «прохладный тёплый вечер», что бы это ни значило. В «Идоле» перед главным героем люди «…возникли, словно из земли». Хотя должны были возникнуть «из-под». Например, вот так:

Люди перед ним возникли, как из-под земли.

В песне «Свой среди чужих»:

Леса и просёлки,
Деревья да ёлки…

Как будто ёлки не деревья. А ведь слово «деревья» элементарно поменять на «берёзы», и получим нормальный смешанный лес.

В припеве той же песни:

И во власти рук
Заточенный сук —
Его лучший друг.

Зачем же сук во власти рук, если ему можно быть просто в руках? Вероятно, для рифмы. Да и не точат суки, их строгают.

В суперхите «Дагон» есть строки:

Новой расы молодой
Вид родился под водой.

Так новой расы или молодой? И вообще раса ли? Не вид ли? Две тавтологии на две строки 4-стопного хорея — не многовато ли?

Песня с самым чудовищным и никудышным текстом в истории группы намекает на своё качество уже тавтологичным названием — «Утренний рассвет».

 

The best

В поздних альбомах уже редко встретишь старого доброго (а точнее — злого) «Короля и Шута».  В альбоме «Бунт на корабле» на классического «КиШа» похожа только одноимённая песня: драйв, всего 2 минуты хронометража, «хэкающие» на припеве бек-вокалы, перебивающие основной, но каким-то образом не мешающие ему, а дополняющие эмоционально, история с неожиданной развязкой — все ингредиенты на месте. Такие песни в поздних альбомах — как алмазы среди кучи угля.

Да, в основном поёт Князь, так как ритм песни уж очень быстрый (порой кажется, что он сочинял песни с таким быстрым ритмом просто для того, чтобы петь их самому, поскольку беззубый Горшок, имеющий известные причины с артикуляцией, петь их не мог), и место действия перенесено из средневекового леса на пиратский корабль в Тихом океане, но на этом экзотичность заканчивается.

История, рассказанная в песне, такая: в определённый момент капитан пиратского корабля, плывущего в океане, перестаёт открывать свою каюту и даёт все приказы команде из-за двери. Приказы глупые и странные, они приводят команду к кризису. В итоге пираты замышляют бунт, вооружаются ножами и выламывают дверь. И видят, что капитан мёртв, его тело сидит за столом, а на голове его … сидит попугай, который всё это время и раздавал команды. Всё это не более чем блестяще придуманная история, условно реалистичная, работающая с архетипами представления о пиратах в массовой культуре: попугай в качестве ручной птицы капитана — яркий пример этой работы.

Интереснее с подобными образами обстоит дело в одной из лучших, по моему мнению, песен группы — в песне «Кузнец». С первого взгляда типичный «боевик» (если переходить на терминологию кино — «триллер») вроде «Охотника» и «Лесника», о чём говорит уже само однословное название, которое представляет главного персонажа-злодея и его профессию. Однако сюжет «Кузнеца» гораздо сложнее, сделан он очень чисто, чище «Охотника», а история там глубже истории «Лесника», так как в ней появляются элементы притчи, метафизики и уже упоминаемой выше удачной работы с образами массовой культуры.

Начинается текст с брутального флеш-форварда:

По селу промчался слух,
Будто деду-кузнецу
Ночью выпустили дух,
Дав кувалдой по лицу.

Трудно узнать было его.
От головы не осталось ничего!

Обратите внимание на чистоту написанного. Хороший язык, все рифмы на своих местах и они — о, чудо! — не глагольные.

Потом идёт завязка сюжета:

Разбирая свою печь,
Кузнец за нею увидал
Панцирь, латы, шлем и меч,
Драгоценным был металл.

Он о таком не думал — не гадал,
А его ученик рядышком стоял.

Знать о находке моей
Не должен никто из людей.

«Из людей» в последней строчке с первого взгляда кажется лишним (конечно, из людей, не из коров же или, скажем, ёжиков), вставленным лишь для рифмы, однако потом понимаешь, что это синоним словосочетания «ни один человек».

Далее сюжет развивается:

Чтобы людям ничего
Ученик не рассказал,
Задушил кузнец его
И в доспехи заковал.

Туркам кузнец рыцаря продал,
Был очень рад, денежки считал.

Возникает вопрос: зачем кузнец так странно избавляется от тела, почему бы его не сжечь в горне, например? Но тут же вспоминается, что печь-то свою кузнец разобрал, а живёт он, видимо, в центре деревни, так как кузнец профессия в Средневековье нужная. Как он потом незаметно продал труп, закованный в доспехи, история умалчивает. Видимо, пригласил турок к себе, а при вывозе «рыцаря» скрываться уже не было смысла. Следует развязка:

Но очнулся ученик
У султана во дворце.
Вспомнил парень в тот же миг
О мерзавце кузнеце.

Латы прочные не снять,
Чувство мести сердце жгло.
Из дворца ему бежать
Только чудо помогло.

Если бы кто мог
Представить хоть чуть-чуть,
Как был непрост
Его обратный путь.

И тут флеш-форвард из начала повторяется, напоминая нам с педантичностью Пуаро о том, что произошло с кузнецом в конце концов:

По селу промчался слух,
Будто деду-кузнецу
Ночью выпустили дух,
Дав кувалдой по лицу.

Потом следует проигрыш и необязательный повтор строфы «если бы кто мог»…

Итак, помимо интересной истории о жадности и предательстве, в тексте есть и подспудная метафизика, которая в песнях «Короля и Шута» появляется очень редко. Именно за внешние движения, за красиво разрисованную плоскость, за конкретику стоит ценить тексты Андрея Князева, потому что натужная псевдоглубина позднего творчества на поверку оборачивается пустотой. И конкретики в «Кузнеце» хватает с лихвой. Но есть и дополнительное измерение, которое можно не замечать — оно не мешает нарративу, а только поддерживает его, дополняет.

Тут есть тот самый образ оживших в замках доспехов, в которых то прячется беглец, как в «Иван Васильевич меняет профессию», то в них вселяется призрак, как во множестве мультфильмов. Тут это недобиток, ученик кузнеца. Он буквально и в переносном смысле скрыт за жадностью старшего коллеги, доспехи скрывают его не только физически, но и метафизически: за внезапным обогащением злодея скрывается его грех, благодаря которому он и разбогател. Символично и то, что ученик убил его кувалдой, размозжив голову, при этом будучи скованным доспехами. Кузнеца как бы наказала его собственная профессия.  Стоит отметить, что это редкий случай очевидного хэппи-энда, также в тексте есть элементы притчи: к кузнецу кармически вернулось его зло, за попытку отнять чужую жизнь он был лишён своей. 

При определённой фантазии в песне можно усмотреть и отсылки к истории Франкенштейна, и отношения Моцарта и Сальери в некотором изменённом виде, но это область интерпретаций, и трогать мы её не будем.

В совсем другом ключе решена притча «Про Ивана». Хоррора тут нет, но есть юмор и даже некоторая мораль. Главный герой текста — архетипический Иван-Дурак. Сюжет песни таков: в деревне мужики спорили о том, кто из них самый умный. Проходящий мима старец сказал, что умнее тот, у кого длиннее усы. Поэтому самым умным признали Ивана-Дурака. В итоге он стал главой деревни и приказал всем пить да гулять. После возникшего по понятным причинам экономического кризиса мужики решили свергнуть Ивана и ритуально оторвали ему усы, как срывают погоны с военных. Предрассудок трудно преодолеть, проще обмануть его: так, завидев чёрную кошку, переходят на другую сторону улицы. У текста хороший язык и удивительно чистые рифмы, даже ассонанс «Иван-затевал» среди чисто классических созвучий не вызывает отторжения, так как рифма в данном случае ещё и смысловая. Разрыв прямой речи для песни вообще случай редкий, хотя в поэзии Князева это случается, минимум, дважды:

Мимо старец проходил:
«Тот умнее, — говорил,
У кого усы длинней».

Ещё раз в «Ели мясо мужики»:

«Я узнал недавно:
Все вы, как ни странно, —
Конюх хриплым голосом проговорил, —
С моей бабою встречались втайне от меня
И поэтому всех вас собрал сегодня я».

Кстати, подобная ритуальная расправа происходит у Князя не раз. В «Два друга и разбойники», где атаман разбойников, повстречавших в тёмном лесу двух друзей, предлагает одному из них убить другого, чтобы спасти себя. А впоследствии (после убийства одного друга другим) приказывает закопать их обоих в одной яме лицом к лицу. В «Месть Гарри», где обиженный на собратьев по тяжёлому флибустьерскому ремеслу пират-скотоложец Гарри травит их ядом, обречённые на смерть убивают его, выбивая ему по зубу. Они буквально забирают часть его жизни с собой, и забранный зуб нагляднее любого синяка, в некотором смысле они пересчитывают ему зубы. В «Идоле» главного героя ритуально сжигают туземцы, чтобы исполнить древнее пророчество. Убийства часто становятся в поэзии Князева невольным или задуманным ритуалом, придают поступкам героев им дополнительную глубину.

«Два вора и монета» стоит особняком среди других поэтических произведений Князева. Текст словно вобрал в себя все особенности поэтики Андрея, какие только можно вобрать. Тут и редкая дидактика, и действие, разворачивающееся уже после определённых событий: перед нами сразу как бы вторая часть истории. И сюжет, построенный на диалоге дуально откалиброванных персонажей, и юмор. Действие песни начинается с того, как два вора, скрывшись от погони, делят, сидя на заброшенной могиле, награбленное золото. Всё золото поделено, но осталась одна лишняя монета. Персонажи долго решают, кого достойна последняя монета, пока не доводят своими спорами мертвеца, иллюстрируя фразеологизм типа «ты и мёртвого разбудишь/доведёшь», и он не выпрыгивает из могилы, прогоняя их и забирая всё золото в могилу, наказывая разбойников за их излишнюю жадность. А что им стоило скинуться, прибавить эту монету и пойти пропить часть денег вместе в кабаке, празднуя счастливое завершение дела? К тому же у песни есть ещё два подтекста, ускользающие в саму реальность: 1) Один персонаж умный, а другой сильный, в них угадываются сами Князь (мозг группы) и Горшок (сердце группы) и их постоянное перетягивание одеяла на себя. 2) Не похожи ли стали участники группы на этих персонажей после смерти Михаила Горшенёва? И не превратился ли он сам из вора в мертвеца, утащившего «КиШ»  в могилу вместе с собой?

Ещё один интереснейший текст — это «Тайна хозяйки старинных часов». Сюжет: коллекционер старинных часов приезжает в глухую деревню, где встречает в старом особняке красивую молодую девушку. У девушки над камином висят часы, которые путешественника заинтересовали. Однако девушка не согласна на продажу часов, но оставляет путника у себя, предложив ему свою кровать. Как только она засыпает, он пробирается в гостиную и, видимо, для интереса чинит часы. Возвращается в спальню, где обнаруживает проснувшуюся хозяйку, которая у него на глазах рассыпается в прах. В этой истории нет ни хэппи-энда, ни добра и зла. Действительно: разве можно осуждать ведьму за то, что она больше столетия назад заключила свою душу в часах, желая быть вечно молодой? История умалчивает о её злых поступках, были ли они — неизвестно. Коллекционер часов, ведомый своей манией и любопытством тоже ни в чём не виноват. По всей видимости, случилось трагическое недоразумение, что делает текст ещё сильнее. Часы напоминают крестраж из Гарри Поттера, но есть ли какой-то реальный источник у идеи текста — я не знаю, поэтому идея мне кажется одной из лучших у Андрея Князева вообще. Интересно, что сам автор считает данное произведение «песней второго эшелона».

Напоследок в этой главе прикоснёмся к двум суперхитам группы. Один — среднего периода, из альбома «Как в старой сказке» — «Проклятый старый дом». Второй, по сути, последний их суперхит по-настоящему хорошо сделанный.

«Проклятый старый дом» почти не имеет сюжета, но имеет хорошую плотную атмосферу. Весь сюжет произошёл до основного действия песни. В самой песне просто некий скептик подходит к проклятому дому и убеждается в правдивости легенды, с ним связанной — слышит из темноты голос чудовища, заключённого в его стенах. До этих событий происходили события, составляющие собственно легенду: в этом доме однажды умер одинокий дед, и поскольку зима выдалась холодная, соседи не стали его хоронить, а просто заколотили досками двери и окна. Не было ни чародея, проклявшего старика, ни эликсира его возродившего, ни каких-либо ещё внешних магических сил, которые сделали из трупа чудовище. Кажется, что он существует как бы в наказание жителям деревни, так непочтительно отнёсшимся к таинству смерти, как гнойный нарыв на теле населённого пункта. В общем, это опять же архетипическая история о проклятом доме, но очень ловко рассказанная[1].

«Дагон» типичен для поздней лирики «КиШа». Весь текст написан по мотивам повести «Тень над Инсмаутом». В тексте есть редкий анжамбеман с переходом в следующую строфу:

За последний год
Из рыбацких деревень
Сгинул весь народ
Тот туман, что каждый день

С моря заходил
Вглубь материка,
Я свидетель был,
Как пустели берега.

Текст практически дословно пересказывает повесть. И делает это почти идеально. Вероятно, это была не кода группы, но возможное начало нового пути: песни со стихами, написанными строго по мотивам классических произведений хоррора и фантастики. Однако текст песни «Невидимка», единственным достоинством которого является лишь следование мотивам известного романа Уэллса, вроде бы опровергает эту догадку. «Дагон» возвышается над остальными песнями альбома «Тень клоуна», как дворец над кучей мусора.

 

Вор, Граф, Графиня…и еще один вор

 

Мне же неумение поможет:
Этот Фишер ни за что не сможет
Угадать, чем буду я ходить.

 В. Высоцкий

Совершенно особенная категория стихов Андрея Князева — тексты, улучшенные вследствие неумения, ошибки. Эти стихи стали ярче в результате некоторой творческой мутации, когда творец замышлял одно, но не справился с задачей, и получилось другое — лучшее, чем задуманное изначально.

Рассмотрим для примера три текста. Начнём с суперхита «Камнем по голове». Эта песня (и одноимённый ей альбом) вполне соответствует своему названию — и то, и другое бьёт слушателя камнем по голове, обескураживает своим знакомством с творчеством группы  (либо пролетает мимо). В песне не происходит прямого насилия, факт несчастного случая остаётся до времени происходящего в тексте, а финал открыт, и что за ним происходит, остаётся неясным. Сюжет таков: в некий провинциальный город на праздник приходит путник в смятом цилиндре, сжимая маску рыжей обезьяны в кулаке. Он идёт, не замечаемый никем сквозь толпу:

Он шёл, как будто бы один, толпа его не замечала.
И как-то странно на него смотрели местные собаки…

Потом его окликнули и указали приезжему на его неподобающе хмурый вид, на что он рассказал свою историю о том, как по пути на его голову упал камень.

Атмосфера текста напоминает сериал «Буря столетия». Загадочный пришелец в маленьком городке, окутанный флёром мистики, являющийся предшественником больших бед. Симптоматично, что поначалу его никто не замечает, кроме собак — верный признак его мистической природы, ибо животные, как мы видим во многих произведениях масскульта, особенно в кино, более чутки ко всему трансцендентному.

Вроде бы пока всё понятно, но в конце истории возникает много вопросов:

И проходимец поднял взгляд, и злобным голосом ответил:
«Я всех замучить был бы рад, и от того я так невесел.
Я в маске рыжей обезьяны на праздник к вам попасть мечтал,
Когда б не камень окаянный, что мне на голову упал!»

Понятно, что он несёт в себе угрозу. Но какую? Он невесел, потому что на голову его упал камень. Но причём тут жители города? Как они в этом виноваты? Почему маска оказывается именно маской рыжей обезьяны? Это отсылка к неведомому мифу? Раз обезьяна рыжая — стало быть, это орангутанг — возможно, отсылка к «Убийству на улице Морг»? Если да, то как она работает в ткани текста? Камень испортил ему настроение? Свёл с ума? Убил? Этот последний вопрос мне представляется самым главным. Я подозреваю, что Андрей имел в виду, что путник погиб в результате несчастного случая и потому пришёл на праздник мрачным, также возможно, что маска его каким-то образом оживила. Но остальные версии тоже вероятны, и их нельзя полностью исключить. А в случае их верности, текст ухудшается, потому что рушится вся атмосфера истории. Похоже, это тот самый случай, когда при взаимодействии с произведением искусства реципиент понимает, что случилось нечто пугающее, но что именно — затрудняется сказать, у него есть основная версия и несколько второстепенных, при этом глубоко в душе он подозревает, что они все, включая главную версию, могут быть неверны. Это похоже на природу ужасного у Линча.

Второй текст, который я хочу рассмотреть в этой главе — «Рогатый». Тут сюжет не только начинается с полуслова, но и заканчивается, как книга с вырванными ребёнком страницами в конце. Открытый финал, который в том же «Леснике» ведёт ко вполне очевидным действиям, альтернативу которым трудно придумать без натяжки, в «Рогатом» не ведёт ни к чему и ничего не объясняет. Перед нами есть факты, а история полностью хранится где-то далеко за рамками фрагмента, нам представленного. Сюжет вкратце можно описать так: парень, идущий по ночному лесу, встречает на мосту у реки мужика в шапке и с тяжёлым камнем, явно желающего утопиться. Парень спрашивает мужика, в чём дело, почему тот хочет покончить с собой? И покушающийся на свою жизнь после небольшого диалога сбрасывает шапку и показывает парню рога на своей голове. Парень обескуражен. Всё. Это весь текст. Что за история случилась с «рогатым»? Жена ему «наставила рога», и он, как это иногда бывает у «Короля и Шута», стал буквально рогоносцем? Или его кто-то заколдовал? Он таким родился? Не исполнил обет? Он фавн, который хотел стать человеком? Поле для интерпретаций бесконечно. Всё, что говорит мужик в тексте, находится в припеве:

«Не мешай мне, парень!» —
Незнакомец отвечал.
И дрожащею рукою
К своей шапке молча прикоснулся.
«Дуй своей дорогой,
Не тревожь мою печаль!
Путь завершен.
Я, увы, жестоко обманулся!»

Единственная подсказка в словах «Путь завершен. Я, увы, жестоко обманулся». Однако и тут непонятно, имеется ли в виду жизненный путь или путь, по которому он двигался, пытаясь расколдоваться. Эту рваную загадочную историю, вырванный фрагмент, чья недосказанность могла бы быть недостатком, спасает поэтичность, атмосфера безысходности и непостижимости чужого горя. Песня начинается с таких слов:

Бледный вид, безмолвные уста,
Тяжелый камень рядом —
Кто-то замер на краю моста,
С тупым и мрачным взглядом.

Там внизу купается луна
И шапка тоже там видна,
На голову его натянута она…

Это единение в отражении на глади воды луны и шапки, которое представляет собой обычную описательность, внезапно раскрывается во втором куплете, начинает играть новыми красками. Луна, которая только названа в первом куплете, при озвучивании проблемы несчастного, тут же обретает свой полный (а в контексте правильно сказать — свой ущербный вид) — вид месяца и начинает с ним рифмоваться по смыслу. То есть мы уже при повторном прослушивании понимаем, что месяц похож на рогатую голову будущего утопленника, как бы сама природа уродлива, и месяц в этот момент тоскует вместе с ним.

Третий текст, который я тут рассмотрю — «Вор, граф и графиня».

Два вора забрались в музей. В музее они разделились. Один из них наткнулся на картину, на которой были изображены некий граф со своей женой. Вор так влюбился в жену, что решил отделить её от супруга и забрать с собой (100-процентное поведение мифологического персонажа! Обычный вор просто взял бы унёс всю картину). Воры, нахватав добра, выбежали из музея, однако граф на картине ожил, поймал вора, похитившего графиню, и затащил его на полотно. В итоге на картине вор так и остался подставкой для ноги графа.

Кстати, второй припев в контексте песни выглядит уже неактуальным, а это смысловой огрех. Судите сами — после куплета:

Вор, подумав, нож свой достал.
И графиню от мужа он отделил.
И с улыбкой графу сказал:
«Твою супругу я полюбил,

Не гневайся!»

Идёт припев:

И остался вор один
Средь старинных скульптур и картин,
И видит он ту графиню, что с доблестным мужем
На картине,
Вся в нарядах,
В платье синем.

Хотя графиня уже у него в руках, и он уже должен идти к выходу из музея.

Неплохая, интересная история, в некотором смысле — с хорошим концом. Но есть в ней некая избыточность, потому что… второй вор в истории вообще не нужен! Весь сюжет абсолютно также работает и с одним вором! Да даже в названии самой песни вор только один. Так зачем второй? Видимо, он был введён Андреем только для «заполнения хронометража». Однако при более глубоком размышлении над сюжетом становится понятно: при стороннем наблюдателе, которым здесь является оставшийся на свободе вор, история выглядит вдвое страшнее. Тут не только муки навечно закованного в картине вора, но и его друга (либо брата), который теперь осуждён смотреть на вечную тюрьму своего подельника (или, по крайней мере, помнить о ней, осознавать случившееся) и не знать, как его можно оттуда вытащить.

Под конец хотелось бы привести мой топ песен «Короля и Шута» по качеству текстов. Поскольку число песен в типичном альбоме «КиШа» было равным 17, то и мои два альбома избранного будут состоять из 17 музыкальных композиций.

 

Золотой альбом          

1. «Злодей и шапка»          
2. «Рыбак»
3. «Внезапная голова»
4. «Тайна хозяйки старинных часов»
5. «Что видел малыш»
6. «Бунт на корабле!»
7. «Отец и маски»
8. «Дурак и молния»            
9. «Два вора и монета»
10. «Сапоги мертвеца»
11. «Бродяга и старик»
12. «Дагон»
13. «Ели мясо мужики»
14. «Волосокрад»
15. «Истинный убийца»
16. «Кузнец»
17. «Лесник»

 

Серебряный альбом

1. «Верная жена»
2. «От женщин кругом голова»
3. «Мотоцикл»
4. «Камнем по голове»
5. «Мария»
6. «Король и Шут»
7. «Кукла колдуна»
8. «Прыгну со скалы»
9. «Дед на свадьбе»
10. «Вор, граф и графиня» 
11. «Про Ивана»
12. «Рогатый»
13. «Двухголовый отпрыск»
14. «Два монаха в одну ночь»
15. «Проклятый старый дом»
16. «Смешной совет»
17. «Идол»

Константин Матросов

 

Матросов Константин Викторович родился в 1987 году в городе Нерехта Костромской области. Учился в КГУ им. Некрасова на филологическом факультете (отделение «литература»), ушёл с 3 курса. Лонг-лист «Лицея» 2018, шорт-лист Волошинского конкурса 2018 в поэтических номинациях. Дипломант Волошинского конкурса 2019. Участник и стипендиат 19 форума молодых писателей в Ульяновске. Публиковался в журнале «Интерпоэзия», «Прочтение», в поэтическом альманахе «45-я параллель», «Новой реальности», «HomoLegens», «StudiaLitterarum», «Textura», «Полутона» и других журналах. Победитель конкурса «Музыка перевода» в номинации «Лучший перевод с немецкого языка». Создатель литературных пабликов «Ли́ца необщего выражения» и «Стихи ужасов»

 

Примечания

[1] Возможный источник сюжета стихотворение Жана Ришпена «Проклятая смерть»