Анна Орлицкая — поэт, переводчик. Родилась в 1988 году. Окончила Российский государственный гуманитарный университет по специальности «лингвистика», изучала психологию в Московской школе практической психологии при НИУ ВШЭ. Работает переводчиком и преподавателем испанского языка. Автор книги стихов «Дерево смыслов» (2020) и двух книг переводов с испанского. Переводит современную поэзию Испании и Латинской Америки с испанского, португальского, каталанского и галисийского языков. Стихи и переводы публиковались в журналах «Воздух», «Флаги», «Плавучий мост», Poetica, «Лиterraтура», в альманахах «Среда» и «Артикуляция», на портале «полутона», в арт-дайджесте «Солонеба» и др. Одна из составителей антологии «Современный русский свободный стих» (2019), куратор двуязычного русско-английского сайта rusfreeverse.com, посвященного современному русскому верлибру. Финалистка премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2010), лонг-лист премии «Мастер» гильдии «Мастера литературного перевода» (2021), премиальный лист премии «Поэзия» (2021). Стихи переводились на английский, испанский и французский языки. Беседовал Алексей Чипига.
— Аня, в твоих стихах есть атмосфера напряженного ожидания чего-то, что, может быть, не сбудется. Часы, календарь, поседевшие васильки — все это отзывается печалью какого-то несоответствия заданным мерам. Скажи, что для тебя время? Оно гнетет или отпускает на волю?
— В некотором смысле время — это то, что создает нашу память, а память — то, что создает нашу личность, то есть, в конечном счете, то, что мы есть. Идея времени для меня действительно очень важна. Время всегда с нами, всегда вокруг нас, как воздух, при этом мы зачастую не можем относиться к нему нейтрально, не замечать его. Я бы сказала, что необратимость и неотменимость времени, а также ограниченность нашего существования в его мире не дают мне покоя. Мне часто кажется, что я тороплюсь и при этом теряю время зря. Но возможно ли существование вне времени или где-то, где оно течет по иным законам? В материальном мире, с моей точки зрения, определенно нет, но в творчестве можно поразмышлять над такими альтернативами. Над тем, как время идет в наших мыслях, ожиданиях, в умозрительных мирах и как оно соотносится с материальным временем нашей жизни — ведь именно в мыслях мы нередко пытаемся от него спрятаться, и, хотя такие попытки объективно ничего не меняют, мы почему-то продолжаем это делать, и это придуманное нами для самих себя умозрительное время интересно исследовать.
Так что время для меня, пожалуй, в первую очередь источник тревоги и беспокойства и уже после — объект интереса и любопытства, но любопытства осторожного, какое проявляешь к чему-то опасному, например, к стихии, перед лицом которой ты ничтожно мал.
— В твоих стихах ощутима камерность, ты пишешь о тишине комнаты, сборе плодов. Можно ли сказать, что наиболее существенное в жизни незаметно на первый взгляд?
— Здесь вопрос в том, что мы считаем существенным. Существенны ли исторические события, меняющие судьбы людей? На мой взгляд, безусловно. Заметны ли они на первый взгляд? Еще как. Мне кажется, последнее время мы живем в ситуации, когда существенное приходит извне и затрагивает то, что внутри, что незаметно. Тишину комнаты нарушает доносящийся с улицы грохот, а сбор плодов оказывается невозможен из-за сложившихся погодно-климатических условий. Так тоже бывает, ничего не поделаешь. Как бы мы не старались скрыться от окружающего мира, мы продолжаем в нем жить, и он влияет на нас самым непосредственным образом. Есть, конечно, и противонаправленная тенденция, когда плоды до поры до времени незаметной работы — например, научные открытия — меняют внешний мир, но сейчас, на мой взгляд, преобладает все же первая тенденция.
С другой стороны, у явлений, предметов и людей — у всего есть некоторая основа, внутренняя структура, которая может быть скрыта от взгляда наблюдателя, но именно она определяет то, как в конечном счете все функционирует. Тут важно понимать, что эта структура несамостоятельна сама по себе, что первична все же та самая вещь, а не ее «скелет», который, особенно если речь идет об умозрительных объектах, нередко является лишь одним из возможных способов объяснения. Мне всегда было интересно обнаруживать такие структуры по малейшим внешним проявлениям, наблюдать за ними, вскрывать устройство вещей и событий. В том числе и в поэзии.
— В твоих стихах нередко заметна какая-то ускользающая сюжетная линия, взаимодействие мужского и женского. У тебя и король с загадочной дамой, и утонченный юноша, можно сказать, архетипические фигуры. Как считаешь, мужчины и женщина в чем-то главном неизменны на протяжении веков? И может ли утонченность быть царственной? Есть ли для тебя образцы в этом смысле?
— Во-первых, архетипические места навевают архетипические сюжеты, если использовать это юнгианское понятие. Когда действие текста происходит в стародавние времена в королевском дворце на юге Испании, логично представить себе там короля, чье воображение терзает загадочная женщина — то ли настоящая, то ли приснившаяся жаркой ночью. Во-вторых, мужской и женский пол и гендер — реалии того мира и обществ, где мы живем, одни из возможных форм существования здесь. Утонченный юноша в кофейне может оказаться лишь маской, под которой прячется смерть — просто потому, что в нашем мире ей приходится надевать какую-либо маску, одним из признаков которой будет гендерная принадлежность. Это я к тому, что не вижу большого смысла в разговорах о мужском и женском как двух началах и тому подобном, поскольку, как мне видится, сейчас мы живем не в эпоху дихотомий (как бы нас не пытались в этом убедить), а в эпоху текучих и мерцающих идентичностей, которые разветвляются, сливаются и сменяют друг друга на разных уровнях, в зависимости от точки зрения. Мы можем создавать маленькие миры, своего рода пузырьки, где все устроено определенным образом и работает по заданным правилам, где король — мужчина, а его фантазии занимает женщина. Но вот мы переходим на другой уровень и видим, что оба эти персонажа — часть автора, который их придумал, плод фантазии одного человека. В нашей реальности, в другом стихотворении, где угодно — все иначе, и правила уже другие, либо их нет вовсе. В понятия «мужское» и «женское» разные люди в разные времена вкладывают разные смыслы, и мне кажется важным именно то, как каждый определяет их для себя здесь и сейчас, а не обобщения, которые имеют мало общего с реальной жизнью и самоощущением реальных людей. Если же вернуться к моим стихам, то через взаимодействие двух персонажей (это могут быть мужчина и женщина, две женщины, «я» и «ты» без указания рода или что-то еще) я совсем не обязательно говорю об отношениях двух людей (и тем более о романтических отношениях). Форму персонажей могут приобретать и абстрактные понятия. Пожалуй, для меня интереснее исследовать взаимодействие «я и другой». Хотя и здесь не всегда удается точно провести границу и установить, где кончается «я» и начинается «другой», «другая» или «другое».
— Ты пишешь верлибры. Скажи, ты сразу начала так писать и сказалось ли влияние твоего папы — исследователя этой формы? Есть ли что-то такое, что можно передать только верлибром?
— Если быть точными, то, что я пишу, это не всегда и не в полной мере верлибры. В моих стихах нередко попадаются так или иначе урегулированные строки, случайные рифмы, а верлибр предполагает полный сознательный отказ от всего подобного. Но это правда, что классических для русской поэзии силлабо-тонических рифмованных стихов я не пишу и никогда не писала. Пожалуй, это просто не моя манера, не мой стиль, не мой «родной язык», так сказать. Я не придаю какого-то особого значения форме — просто пишу стихи такими, какими они получаются. Мне кажется, игра со словом и смыслами, «поэтическая функция» языка совсем не обязательно должны проявляться именно в метрике или ее принципиальном отсутствии.
Так что я не склонна приписывать верлибру (как и любой другой форме) какой-то особый, магический смысл, и, отвечая на вопрос, есть ли что-то такое, что можно передать только верлибром, отвечу опять-таки как лингвист: любой смысл можно передать на любом языке (и в любой стихотворной форме), другой вопрос — какими средствами. А когда мы говорим о поэзии и творчестве в целом, все осложняется еще и большой субъективностью как со стороны автора, так и со стороны читателя: автор может думать, что передал одно, а каждый конкретный читатель вынесет из текста что-то свое, быть может, совсем другое. И это абсолютно естественно.
— Ты переводишь современную испаноязычную поэзию. Есть ли там открытия, которые ты бы хотела перенести на отечественную почву? Что тебя побуждает работать со стихами именно на этом языке?
— Начну с последнего вопроса. Ответ на него, пожалуй, будет довольно банален: хорошее знание языка, что дает возможность довольно глубоко погрузиться в текст, понять не самые очевидные на первый взгляд смыслы, а также прояснить свои сомнения, задав вопрос автору и/или носителю языка. В переводе поэзии для меня особенно важна коммуникация с автором, возможность приблизиться к творческому миру не только через уже написанный текст стихотворения, но и путем построения диалога «на полях» этого текста. Перевод для меня — это во многом коммуникация, живое перетекание смыслов из одного языка в другой и от одного человека к другому, а вовсе не сидение наедине с текстом и словарями. Поэтому я предпочитаю переводить современных поэтов, с которыми можно пообщаться здесь и сейчас и чей мир, чья культура так или иначе доступны для познания напрямую. Если же я перевожу автора, который уже умер или коммуникация с которым то какой-либо причине невозможна, то часто прибегаю к помощи других людей, спрашиваю знакомых носителей языка.
Мне кажется, для русской поэзии и литературы в целом, особенно сейчас, важно не замыкаться в себе, не закрываться от того, что происходит вокруг, в других литературах, на других языках, притом, что такая тенденция к изоляции, на мой взгляд, имеется. Поэтому для меня важно привносить в русскоязычное поле самую разную поэзию, написанную в странах, например, Латинской Америки, о которых у нас так мало известно. Разнообразие в культуре, как мне кажется, столь же важно, как и в природе, поэтому я не ставлю каких-то жестких рамок, не стремлюсь переводить только «шедевры» или «классиков» (такие оценки в конечном счете всегда оказываются субъективны и сиюминутны), мне гораздо важнее создать широкую панораму разных, не похожих друг на друга, незнакомых и неожиданных голосов.
— Помимо прочего, ты психолог. Поэзия для тебя подобна психологии или нет? Помогает ли она в решении проблем? И можешь ли дать совет читателям, сказать, что поддерживает в нынешнее страшное время?
— С моей точки зрения, поэзия и работа с психологом близки тем, что человек обращается к этим практикам с целью вынести во внешнее пространство свои мысли, чувства и эмоции и по возможности с ними разобраться. Только психология справляется с этой задачей гораздо лучше поэзии, потому что работа с проблемными ситуациями здесь идет напрямую, с постановкой целей и применением адекватных инструментов. Психология и психотерапия могут избавить человека от депрессии или проблем в отношениях с другими, а поэзия не может. Поэтому, мне кажется, не стоит подменять понятия и ждать, что творчество поможет в трудной ситуации, а лист бумаги заменит психолога, хотя, конечно, письмо и может принести временное облегчение. Думаю, каждое занятие должно соответствовать своей цели, и за психологической поддержкой лучше идти к психологу, а поэзия пусть останется областью искусства.
Психологи не дают советов, потому что только сам человек способен решить, как ему следует поступить в той или иной ситуации. Поэтому и я предпочитаю никому ничего не советовать. Сейчас, как мне кажется, важно слушать в первую очередь себя и не предъявлять завышенных требований ни к себе, ни к другим.
Беседовал Алексей Чипига
