Подписаться на instagram #буквенного сока
Егор Фетисов // Алексей Иванов. «Золото бунта». Роман. Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2018
Часть 1. Заметки о книге
Алексей Иванов фактически создал новый жанр: краеведческий боевик. Что-то роднит «Золото бунта» с Умберто Эко, но по количеству краеведческих деталей в тексте Алексею Иванову нет равных. И надо сказать, пользуется он ими умело. Текст мало где «пересолен». Есть, конечно, страницы, где видно, что подробности приводятся ради себя самих, чтоб материал не пропал, но в целом они удачно вписаны в текст, и мир реки Чусовой получился очень живым. Пейзажные страницы читать одно удовольствие, видно, что автор в этом живет и своими глазами видит то, о чем пишет. Сплав по реке, ее изгибы и перекаты, скалы и камни-бойцы, о которые бьются барки на сплаве, — это самая сильная часть романа. Так же, как в «Географе, который глобус пропил». Та же река, тот же сплав, только со школьниками, но это не столь важно. А вот дальше сюжет, достойный экранизации и Хабенского в главной роли: погони, убийства, «Форсаж-7», только вместо дорогих «тачек» — не менее дорогие барки, на которых сплавляют чугун, а вместо супер-гонщиков — супер-сплавщик Осташка, мстящий за гибель отца. И чем больше у автора сходятся концы с концами, тем меньше во все в это веришь. Но читать легко и интересно, потому что с середины книги понятно, что с героем ничего не случится, и вообще убьют только второстепенных персонажей, а у главного супер-гонщика и любовница выживет, и жена объявится в предпоследнем кадре с ребенком, и со скалы он упадет — не убьется, и из ружья в него будут стрелять — не попадут, а когда выстрелят с пяти шагов, то осечка, разумеется, спасет, и добро, естественно, восторжествует над злом. И это прекрасно. К тому же написано все это очень хорошим языком, от которого получаешь удовольствие.
Часть 2. Художественные приложения
«Сами по себе спокойные пруды вскрывались позже, чем бурная Чусовая. Но пристани торопились свести барки с пруда под загрузку в гавани. Большим заводам вроде Ревды, Старой Утки или Билимбая было проще: с заводов вывозили и вываливали на лед раскаленный шлак, да еще выводили в пруд долбленые трубы-выпуски, по которым сливали нагретую на плавильных воду. Пруды и сами потихоньку расчищались ото льда. Но вот на пристанях, где завода не было — в Трёке, в Илиме, в Сулёме, в Кашке и на Утках — пруды приходилось взрывать. А на пристанях без прудов, вроде Верхнего Зайчика, Курьи, Плешаковки и Ослянки, просто ждали караванного вала и кидали барки со скатищ прямо в бешеную волну.
Огненные мыши добежали до зарядов.
— Круши!.. — в восторге заревел народ.
Не громкий, а тугой и гулкий звук упруго дёрнул воздух, отозвался по округе, широко подбросил землю. Пруд словно локтями растолкнул горы. Черная сеть трещин на мгновение вспыхнула на льду, и вдруг все ледяное поле вспучилось, будто из-под него рванулось вверх огромное чудище. Белая гладь покололась и взметнулась фонтанами сверкающей воды, пены и ледяного крошева. Подлетели и косо упали в сизое кипенье дыбом вставшие льдины с блещущими углами изломов. Окоём охнул эхом. Пруд затрещал, заскрежетал, зашипел протяжным плеском. В единый миг в огромном блюде меж гор сварилась бурлящая каша, которая вместо жара дохнула во все стороны стужей стылой воды. И длинное тело плотины сыграло, как тетива, отбило хрустящую, вспыхивающую сколами льда волну и послало ее обратно на простор пруда».
Михаил Квадратов // Владимир Гуга. «Путь пса. Сборник рассказов». Издательство «Русский Гулливер; Центр современной литературы», 2022
Часть 1. Заметки о книге
В жизни случается совсем не то, что пишут в книгах, продающихся с полок с надписью «Реализм». Так называемый реализм — подрезанный газон нашей жизни, хорошо еще не асфальт или бетон — но это уже другие жанры, временные, которые потом все будут отчаянно ругать, а пока подчиняются. Да и ругают тоже по необходимости, по пришедшей сверху директиве местного департамента трамбовки клумб. Но это мысли, к книге не имеющие отношение. А книга — хорошая.
Можно сказать, что в сборнике Владимира Гуги рассказ «Путь пса» — центральный и определяющий — ты можешь сколько угодно следить за незнакомым псом, но все равно тебе не понять, как все в его жизни устроено. Разберись хотя бы с самим собой. Жизнь, конечно, предсказуема в какой-то степени, например, если ты родился, то точно умрешь. Но все это происходит в пределах ошибки, а ошибка может быть абсолютно разная по величине. Вот идешь, зачарованный, за незнакомкой в джинсах. Очнулся — а жизнь уже и прошла, да и ладно, не самое все-таки плохое было времяпрепровождение. А за это время в твоей жизни, хоть она и ускользнула незаметно, случалось много прекрасного, но и страшного тоже. Например, старые вещи поедали новые. Или появляешься в чужой квартире в двух часах езды от своей — а это твоя и есть, ведь везде все одинаковое. На говоря уже о том, что традиционно, что внизу — то и вверху. Или вот медицинский кабинет, из которого никто не возвращается. Или идешь по улице, а навстречу тебе молчаливые демонстрации, исход населения, ничего не объясняют, да и сами не очень понимают, куда они. Еще про Агасфера, Стейнбека, Чемоданова, Вовика и разные другие истории, которые случаются на каждом шагу, на каждом километре в метро, тут, главное, подметить и запомнить. А кому-то наоборот лучше замечать не надо, а то и так вокруг много нервных.
Часть 2. Художественные приложения
«Краткая история литературы (отрывок)
Дядя Вова решил поиздеваться над русскими писателями: «Поставлю-ка я Улицкую рядом с Прохановым, — говорил он про себя, располагая книги на полках нового стеллажа, — пусть пососедствуют. Что, не нравится? То-то! А вы как думали? Достоевского под бочок к Тургеневу. Как вам, Фёдор Михайлович и Иван Сергеевич, такой пасьянс? Ничего, ничего, вот я вам устрою…»
Что дядя Вова хотел «устроить» писателям, он и сам не понимал. Но, расставляя тома антагонистическими парами, он испытывал хулиганское удовольствие. Книги же буквально искрились и тряслись от нанесённого им оскорбления. Хозяин ощущал их напряжённое негодование какими-то тонкими нервными окончаниями, доселе не открытыми медициной.
«Так, так, так, — продолжал увлекательное занятие дядя Вова, — господин Шендерович — к товарищу Прилепину. А вы, Владимир Георгиевич Сорокин, будьте любезны занять место рядом с Валентином Григорьевичем Распутиным. Льва Николаевича, разумеется, поставим к Иоанну Кронштадтскому. Вас же, Иван Алексеевич Бунин, попросим занять место рядом с Владимиром Владимировичем Маяковским. Бродский Иосиф Александрович пусть теперь живёт в притирочку с Евтушенко Евгением, тоже Александровичем».
<…>
Спустя некоторое время сын дяди Вовы — дядя Гриша — отрешённо встал перед отцовской библиотекой и подумал: «Странным всё-таки человеком был мой папа. Собрал целый склад макулатуры и даже отсортировать её по-человечески не смог. Полный хаос. Собственно, у
него и в голове тоже царил беспорядок. Такой уж он человек — добрый, умный, но с большим заскоком».
В отцовскую комнату вошли два смуглых азиата в спецовках работников жилищного хозяйства — Кумарбек и Арзыбай.
— Что выносим? — спросил Кумарбек.
— Куда выносим? — откликнулся Арзыбай.
— Да всё, что на стеллажах стоит, выносите, — ответил дядя Гриша, подойдя к окну. — Во-о-о-он в те большие контейнеры, что рядом с хоккейной коробкой».
Михаил Квадратов // Евгения Некрасова. «Сестромам. О тех, кто будет маяться». Рассказы. Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2019
Часть 1. Заметки о книге
Человек — глиняная свистулька, недоразумение во чреве природы, игрушка в руках общества. Вот случайно напечатали в паспорте цифру поменьше — и ты неожиданно стал моложе, радуйся. Так бывает. Но это ненадолго, ошибку заметят и опять тебя сделают старым. За все расплатишься, даже просто за то, что жил. Мир коварно разделен, вот Москва, например, размечена концентрическими окружностями, и жители разных мест виноваты и расплачиваются по-разному. А в одном полугороде, Пункте, за железной дорогой начинаются места, где обитают плохие; обычным туда лучше не соваться, а то смерть, расплата за жизнь. Жизнь скрутит, подселит злобных соседей, прикрепит негодных родственников, любовно присушит гада, трансформирует твое тело. Особенно, если ты женщина. «Света и раньше видела это, но не осознавала — а теперь понимала точно, что взрослые мужчины — самые безнадёжные для деланья чего-либо люди. Всё обычно осуществлялось женщинами разного возраста, но обязательно растящими детей. Света не знала, как это объяснить, и сейчас это было неважно». Евгения Некрасова — визионер: похоже, ее видения близки видениям гностиков. Мировая душа София попала в плен материи, поэтому и человек несчастлив. Теории гностиков разрозненны, ярки; все новое создается визионерами, лишь потом упорядочивается и утрамбовывается в норму. В гностических учениях проходит мысль о спасительнице; только женские божества помогут увязшему человечеству.
Человек слеплен из плоти, обрывки строительного материала принимают вид неприятных сущностей, домовых, кикимор, живут рядом. Но даже сущности с изумлением наблюдают за людьми, своими непонятными соседями. Все в мире перемешано; вот героиня приходит сама к себе и чего-то пытается добиться. Не факт, что и другие персонажи второго плана не субличности главных героинь. Некоторые книги стоит прочесть, вспомнить, как оно все тут, на планете, устроено на самом деле.
Часть 2. Художественные приложения
«Нина ходила каждый день не на какое-нибудь зарабатывание денег или деланье карьеры, а на миссию. Та прилагалась к музею классика литературы XX века и одновременного авангардиста, которого Нина считала единственным писателем на свете. Её взяли на работу в качестве прогрессивного кадра и платили почти рыночную зарплату, которой хватало на аренду однокомнатной квартиры без ремонта в ста метрах от Третьего транспортного кольца и ещё на что-нибудь. Музейная миссия Нины разворачивалась в двух направлениях: 1) популяризация классика-авангардиста современными способами; 2) борьба с людьми-прошлого, которые навязывали трухлявый образ классика-авангардиста или не трудились над навязыванием вообще, просиживая штаны, а чаще юбки, за минимальную зарплату от одного дачного сезона к другому.
Нине платили больше всех в музее, Нину любили меньше всех в музее. Она тащила свою миссию одна. Врага Нины, лидера людей-прошлого, человека с круглой гулей на голове и директора музея классика-авангардиста, звали Инной Анатольевной. Она способна была отменить вечернюю встречу с дизайнерским бюро (что после Нининых ухаживаний соглашалось всё сделать бесплатно) — только из-за собственной необходимости забрать внука из детского сада. Нина презирала семейные интересы, они мешали миссии. Она считала, что людям с детьми нечего делать в тех местах, которые можно было спасти только миссией. Нина знала, что чем лучше она станет трудиться, тем быстрее отвалится сочный, разветвлённый гнойник людей-прошлого. А сейчас Инна Анатольевна поправляла высокую причёску и часто лишала Нину премии, но боялась её уволить. Нина верила, что победит и город поможет ей, потому что он — для людей-будущего».
