29 марта 2025 в формате Zoom-конференции состоялась 108-я серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». Стихи читали Александр Коргулев и Дарья Ривер. Говорили о них поэт, филолог, критик, доцент НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Антон Азаренков; поэт, редактор журнала «yесовременник» Вячеслав Глазырин; поэт, переводчик, литературный критик Ирина Чуднова (очно); поэт, редактор издательств «Полифем» и «Горгулья» Владимир Кошелев; литературный критик, редактор журналов «Знамя» и «Знание — Сила» Ольга Балла (заочно). Вели мероприятие Борис Кутенков, Андрей Козырев и Елена Севрюгина.
Представляем стихи Александра Коргулева и рецензии Ольги Балла, Антона Азаренкова, Владимира Кошелева и Вячеслава Глазырина о них.
Видео мероприятия смотрите на Rutube-канале проекта
Обсуждение Дарьи Ривер читайте в этом же выпуске «Формаслова»
Приглашаем на 109-ю серию проекта (27 апреля, начало в 16.30) в формате Zoom-конференции. Участвуют Андрей Журавлёв и Валентин Трусов; разбирают Ольга Девш, Владимир Коркунов, Валерий Шубинский, Алексей Колесниченко, Евгений Абдуллаев и др. Ведущие — Борис Кутенков, Максим Плакин и Андрей Козырев. Желающие получить подборки к мероприятию и ссылку на конференцию — пишите Борису Кутенкову.
.
Рецензия 1. Ольга Балла о подборке стихотворений Александра Коргулева
Ведущей интуицией стихов Коргулева мне видится взаимодействие человека — совершенно изъятого из своих биографических, социальных координат, — с миром, обращённым к человеку лицом (лицами) вполне безличных природных стихий и явлений: с морозом и холодом, воздухом, солнцем, его светом, его закатом; с луной, с деревьями и их ветвями, с временами суток, с рыбами и льдом, о который они бьются, с морем и его волнами, с небесами, звёздами, лесом, с камнями («по кристаллу стекающий лазурит»), с запахами (кстати, это один из настойчивых образов: «мороз выжигал воздух и твой запах», «на морозных руках его запах», «смолистый запах почек») и звуками… Через взаимодействие, через соприкосновение с этими стихиями и явлениями человек (можно сказать, физиологически чувствующий эти свои природные контексты, читающий их своим телом) взаимодействует с самим собой, понимает — скорее, чувствует — и себя, и свою ситуацию в мире, устройство своей судьбы. Так происходит в первом же стихотворении подборки, поэтический субъект которого перед лицом разного рода окруживших его природных явлений допытывается сам у себя, что он всё-таки нажил к актуальному биографическому моменту, — и не находит ответа.
(Можно заметить — как довольно слабую, но всё-таки присутствующую тенденцию — то, что автор встраивает в речь поэтическую — повседневную, бытовую речь: «спасибо за чай остальное наше», с почти-просторечиями, со стёртыми, невыраженными интонациями, с разговорными инверсиями: «по углам разным», «и луны ветошь», с недомолвками и повторами: «сколько ещё ну чего нажил», и снова — «ну чего нажил».
Можно также обратить внимание на слабые реминисценции — отсылки к классическим текстам, они же полускрытые цитаты (эпиграфы — открытые цитаты — не считаем. У Коргулева они не изобилуют, появляются изредка. Мне удалось сколько-нибудь уверенно опознать три припоминаемых таким образом высказывания предшественников, все — классичнейшие, соответственно из Пушкина, Джона Донна и Ахматовой: «что в сетях тятя», «…и колокол на башне / по ком же это всё…» и — совсем уже цитата — «и этот воздух воздух вешний». Это, пожалуй, единственная тут сильная реминисценция. В целом автор, кажется, старается уйти от литературности, от литературной памяти, которая подчинила бы себе его поэзию.)
Интересно, что других людей — кроме повествователя — здесь почти нет. Вернее, они появляются здесь не в статусе партнёров по взаимодействию (толпа с её одиночками — «в толпе я вижу одиночек» — видится явно с большого расстояния; рыбак, который «издалека приходит на побывку», тоже наблюдается с дистанции). В самопонимании поэтического субъекта люди, кажется, существенной роли не играют; наиболее интенсивная рефлексия происходит тут в текстах с активным природным фоном — как, например, в стихотворении «Пускай валит пустотный дым…».
Природа присутствует куда активнее человека — и она тут гораздо более разнообразна, даже — гораздо более живая, чем культура с цивилизацией. Эти последние по большей части совсем на заднем плане и выходят на передний план разве что отдельными своими элементами. Обращает на себя внимание то, что из наиболее часто появляющихся предметов — колюще-режущие: нож, бритва. Всё это можно связать с тем, что в делах человеческих поэту чувствуется нечто угрожающее.
«Ты», появляющееся в этих стихах довольно часто, — кажется, далеко не всегда человеческое. И в это интересно всмотреться.
Возможно, к характерным чертам поэтического почерка автора стоит отнести принципиальную неопределённость, неясность и героя повествования (он же — иногда? — адресат речи), и субъекта этой речи, нефокусируемость взгляда ни на одном из них; а также частотность употребления второго лица единственного числа (на основании чего эти стихи можно назвать, например, латентно-диалогическими — они звучат как половина реплик некоторых диалогов, вторая, ответная часть которых нам не явлена). Причём, по всей вероятности, это второе грамматическое лицо присутствует тут в разных значениях. Вообще, предположу, что в стихах Коргулева можно выделить несколько типов «ты»:
— «[Т]ы уже не хочешь мыть руки», «вот в отражении ты прежний» (в этих случаях «ты», скорее, в смысле «я» — то есть это речь повествователя о себе. Назовём его внутренним адресатом, а может быть, даже квазиадресатом). Он же — в стихотворении «по забвению жизни прошедший конвой…»: «и узнавший тебя будет помнить всегда / как струилась горячая в аорте кипя / как подмешанный к этому твой зодиак / ты не в силах увы ни судить ни менять»;
— «мы все тебя переживём» (а вот тут «ты» — уже скорее внешний адресат; но кто тогда субъект речи? Возможно, адресат этой речи — сам повествователь стихов, а слышит он её в звуках, которые доносятся до него невесть откуда и «дрожат и тонут в медленном испуге»);
— «тебе чёрную мессу вести / там где бритва танцует упруго / и срывает как мясо с кости / нашу общую боль друг о друге» — а вот тут уже точно лирическое «ты», традиционное или близкое к традиционному, тем более что речь идёт об «общей боли друг о друге» некоторых «мы», и уже во втором катрене только что процитированного стихотворения появляется и лирическое «я»: «я певец о себе о тебе ни глотка», «я живу эту жизнь и кричу ей банзай / и тебе пожелаю того же». (Соответственно, назовём его лирическим адресатом — особенной разновидностью адресата внешнего);
— неопределённое «ты», к которому обращается некоторый, явно риторический, вопрос, — который, соответственно, существует ради самой возможности вопроса: «скажи когда преображён / я буду до какого спаса» (его можно, таким образом, с известной степенью условности назвать адресатом риторическим). Возможно, адресат того же типа присутствует и в стихотворении «и вот качнувшись в сторону одну…», третья строчка которого гласит: «…где был огнём твоим отравлен», и повествователь взывает к адресату, ни одна из черт которого нам не явлена, а те, что явлены, ни в какой связный образ не складываются: «пиши меня мой золотой коперник / тяни меня мой павший лист» — адресат тут ради того, чтобы задавать направление движения. Он присутствует как функция. «Жизнь», к которой обращена одна из реплик: «но жизнь прошу меня коснись», — скорее всего, отдельный адресат, не совпадающий с первым (которому строчкой выше повествователь говорил о жизни в третьем лице: «я этой жизни не соперник»).
А вот тип «я», кажется, только один, вполне классический субъект действия и речи: «воспоминаний едких суета / я сохраню её на всякий случай»; «я буду бережно историю хранить».
Исторические события для автора — разновидность природных, почти сливающаяся с общеприродным фоном: «пусть распускается цветком твой казус белли», «пахнет войско вспаханной землёй» (такое видение может даже показаться чересчур безмятежным, снимающим катастрофичность с тех событий, о которых идёт речь, делающим их частью порядка вещей и чуть ли даже не дружественным человеку: «и в люльке ту весну качает / твой казус белли и твоя мечта», — что вызывает некоторый протест).
Что в целом? — Это стихи с очень нетривиальными ассоциативными ходами; далеко не у каждого такого хода удаётся проследить логику, но тем интереснее.
.
Рецензия 2. Антон Азаренков о подборке стихотворений Александра Коргулева
Хотя автор и утверждает, что уже «не умрёт молодым», я предполагаю, что он всё же довольно молод и всё у него впереди.
Молод вообще или молод, что называется, душой — неважно.
Я совсем не пытаюсь в чем-то обвинять автора, я просто констатирую факт.
Есть такой тип стихописания, которое всё держится на темпераментности и витальности стоящего за ним сознания. Такое стихописание не чурается сильных слов — патетических или истерических — и оперирует в основном экстремальными чувствами: человек бьётся «головой об лёд», кровь «кипит в аорте», сердце «саднит», а боль расставания сравнивается с мясом, которое бритвой «срывают с кости». Это выдаёт в субъекте этих стихов человека «без кожи» — вечного подростка, мерящего всё вокруг меркой своего пусть и интенсивного, но весьма ограниченного опыта.
И действительно, в стихах Коргулева мир ведёт себя почти так же взбалмошно и агрессивно, как и тот, кто хочет нам о нём поведать: мороз «выжигает» воздух, солнце «бунтует», Новый год «гремит» и «взрывается», заря «пахнет метастазою» (sic!), ветер «высоковольтный гудит», «косяк земной» «сдавлен», «бритва вскрывает покровы небес» и т. д. и т. п.
Подобный imagomundi можно было бы объяснить рефлексией насчет текущей войны, тем более что подборка полнится соответствующими намёками. Но всё-таки, как кажется, вся эта обострённая конфликтность, эти «серебряновечные» дольники и броские рифмы исходят из другого источника — недаром же эпиграфом к одному из текстов взят Веня Д’ркин. Это именно что рок-поэзия; может быть, с поправкой на двух-трёх «книжных» поэтов, причём трудно сказать с уверенностью, сознательна ли эта «поправка» или перед нами просто общее место:
А дальше?
Музыка и бред.
Дохнула бездна голубая,
Меж тем и этим — рвётся связь,
И обречённый, погибая,
Летит, орбиту огибая,
В метафизическую грязь.
(Г. Иванов)
где новая бежит волна
на небе близко к волнорезу
нет весь я не исчезну
блестят знакомых имена
и только музыка одна
спускается в морскую бездну
(А. Коргулев)
Рок-субстрат этой поэтики как раз и проявляется в обилии такого рода поэтического кича: свет багрит лицо, луна светит сквозь ветки, звуки дрожат, снежные хлопья летят, побелка осыпается, ну и, конечно, лепет «облекается в слова». Всё это было бы почти невыносимым, если не принять во внимание принципиальной формульности такой поэтики.
Вопрос — нужна ли эта формульность автору? Мне кажется, совсем не нужна. Человек, способный написать такое:
я помню белое лицо
и плач покатый
а смерти звонкое цок-цок
играет в брата
— умеет говорить за себя.
.
Рецензия 3. Владимир Кошелев о подборке стихотворений Александра Коргулева
Стихи Александра Коргулева, то ли сознательно небрежные, то ли случайно, по неопытности (я ничего не знаю об этом авторе и в общем-то специально дополнительной информации не узнавал, чтобы ничего «лишнего» не помешало говорить об этих текстах), — так вот, стихи Александра, на мой взгляд, не совсем «стихи».
Объясню: это ни хорошо ни плохо, и это ни в коем случае не оценка (в духе «нет, это не поэзия»). Дело в авторской манере, которая провоцирует меня думать об этих не-стихах как о текстах, лишь походящих на стихи. Т. е. мимикрирующих под своего рода черновики:
пусть распускается цветком твой казус белли
пусть сдавленный косяк земной
внезапно отворяет двери
и пахнет войско вспаханной землёй
Такая «недокрученность», конечно, не новинка: вспомнить можно и Василия Бородина, во многом закрепившего это свойство за своими стихами («белое по белому», как писал о них Дмитрий Кузьмин). Сделавшего это свойство как бы абсолютным или тотальным, если угодно. Тут же — Михаил Гронас, великолепный поэт, работающий порой так тонко, что у читателя возникает обманчивое ощущение «простоты» созданного текста, у пишущего читателя ещё и желание попробовать так же. И начинается — та самая пресловутая «гронасовщина», которой до сих пор болеют некоторые из моего поколения… Это перебор. (Вспоминается ещё и Андрей Гришаев, правда, в лучших его вещах голос настолько необычен, что «косить» под него, кажется, особо и не пытаются.)
Можно, конечно, и порассуждать о такой стилистической стратегии и т. д. и т. п., но сейчас речь не об этом. Речь о том, насколько рискованно придерживаться такого «стиля», такой как бы игры на слегка расслабленных струнах (аналогия хоть куда, но, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду).
Понятное дело, автору хочется добиться ощущения той страшной лёгкости, с которой написаны некоторые великие стихи (и не только стихи — эпиграф из Вени Д’ркина, великолепного песенника, это хорошо иллюстрирует). В таком желании тоже нет ничего плохого, ради бога, а если у автора ещё и получится, то вообще замечательно. Однако в тех случаях, когда лёгкости достичь всё-таки не получается, то она, поддельная, «полукакая-то», просто-напросто не позволяет стихотворению состояться. Не лёгкость, но вялость. Вот, как мне кажется, удачный пример такой неудачи (простите):
я помню белое лицо
и плач покатый
а смерти звонкое цок-цок
играет в брата
При желании и это четверостишие можно разобрать таким образом, что мы углубим имеющееся «содержание» (что-то вроде: «“покатый плач” такой не потому что звучит красиво, а потому что, ну, слёзы катятся, понимаете?»).
Но зачем?
Достоинство же Коргулева в том, что он не прекращает этих попыток записать со слуха нечто такое, непохожее на всё остальное, не аморфное, а воздушное, записать сам воздух, при этом объёмный, с гудящим внутри звуком. И когда получается, пишется вот это:
пространство белое зимы
на циферблате числа
и стрелки сорванной камыш
и что-нибудь случится
Любопытно, что стихотворение открывает эта строфа, а вот за ней следует та, которую я процитировал ранее. Думаю, вы догадываетесь, к чему я веду: автор просто не смог удержаться на взятой им высоте и сорвался (этот неожиданно врывающийся в стихотворение «камыш» — п/сотрясающая пространство отдельно взятого стиха точная неточность).
Есть ли возможность избежать таких «перепадов температур»? Да. Например, можно бросить писать стихи. Если же на это автор не пойдёт (а я уверен, что он не пойдёт, и очень этому рад), то ему следует быть чуть более внимательным к собственным словам. Только и всего.
.
Рецензия 4. Вячеслав Глазырин о подборке стихотворений Александра Коргулева
Контекст подборки задают эпиграфы из Вени Д’ркина, Франца Кафки и Сёмы Ткаченко. Автор сразу показывает нам круг его собеседников, очерчивает границы его поэтосферы. Эпиграф может служить для текста как костылем, так и трамплином. В случае подборки Александра Коргулева для меня как для читателя очевидна неудачность выбранной стратегии. Контекст разговора сразу невероятно сужается. Мы оказываемся в очень душном, клаустрофобном пространстве.
Перед нами поэт на распутье, поэт, который ищет свой голос, поэтому и тексты, представленные в подборке, разные по своей природе: есть и критический сентиментализм в изводе Сергея Гандлевского («облечь в слова и станет легче»), и семантически разряженные тексты, в которых слова почти не связаны друг другом, и неожиданный Мандельштам («и пахнет войско вспаханной землёй»), и стихотворения с нежно-разговорной интонацией («найдётся медь для бедняка // да жаждущему рыбка»). Идиостиль автора выявить трудно.
На мой взгляд, Александр слишком доверяет механизму стихосложения, следует за формой, а не вслушивается в глубинное биение текста.
Стоит избегать слишком очевидных фонетических огрехов:
но рыба головой ОБ лёд
каК Грешник видиТ Грех
А также Александру следует ограничить лексическую вольницу:
и в мозгу расцветающий спрут
метастазою пахнет заря
.
Подборка стихотворений Александра Коргулева, представленная на обсуждение
Александр Коргулев родился и живёт в Саранске. Публиковался на сайтах «Формаслов», «Прочтение». См. также обсуждение автора на 74-м «Полёте разборов» под псевдонимом Александр Астрин.
.
***
«драгоценные семена сердца…»
Веня Д’ркин
мороз выжигал воздух и твой запах
ты уже не хочешь мыть руки
солнце бунтует идёт на запад
светом багрить лицом скуки
вот в отражении ты прежний
сколько ещё и чего нажил
вдруг позвонит как тот брежнев
спасибо за чай остальное наше
сколько ещё по углам разным
цвета тревоги того укуса
смутно молчать ну чего нажил
свет по углам и в углу пусто
только ветвей и луны ветошь
на морозных руках его запах
вдруг проберёт до таких брешей
вдруг понесёт на своих лапах
.
***
здесь только звуки
дрожат и тонут в медленном испуге
здесь только звуки толщей век
парча и бархат время лён
мы все тебя переживём
но рыба головой об лёд
и человек поёт
о, развернись мгновенье лист!
смолистый запах почек
в толпе я вижу одиночек
как грешник видит грех
рыбак издалека приходит на побывку
что в сетях тятя? там наверняка
найдётся медь для бедняка
да жаждущему рыбка
смолить укутавшись в неё
в раздолье украинских впадин
где вечер сумеречен жаден
до духоты и до глотка
и до последнего звонка
врасплох на задней парте
.
***
тебе чёрную мессу вести
там где бритва танцует упруго
и срывает как мясо с кости
нашу общую боль друг о друге
я певец о себе о тебе ни глотка
как ресница секундная стрелка
время вязко стекает по бритве пока
с потолка облетает побелка
так летящие хлопья смотри не моргай
так с рождения убийство под кожей
я живу эту жизнь и кричу ей банзай
и тебе пожелаю того же
в добрый путь за созвездием в лес
весь в себя в материнское лоно
эта бритва вскрывает покровы небес
это месса желание слово
.
***
«…ты — нож, которым я копаюсь в себе»
Франц Кафка
облечь в слова и станет легче
не лепет детский прелести лишён
не сквозняка застенчивые дыры
то по углам моей квартиры
знакомый призрак рвёт и мечет
и всё играется с ножом
скажи когда преображён
я буду до какого спаса
мне ждать не спать ни разу
и смутно верить что нашёл
крупицу чистого окна
где музыка заведена
где новая бежит волна
на небе близко к волнорезу
нет весь я не исчезну
блестят знакомых имена
и только музыка одна
спускается в морскую бездну
.
***
и вот качнувшись в сторону одну
где жёлтый свет залил подрамник
где был огнём твоим отравлен
где плавал плавал и тонул
жизнь начиналась как подарок
и ткань скрипела на зубах
пиши меня мой золотой коперник
тяни меня мой павший лист
я этой жизни не соперник
но жизнь прошу меня коснись
как музыка в окне
как свет дорожных фонарей
где чистый холод мрак залил
и пусто в операционной
частицы расцветали как пионы
метались искры что есть сил
и было видно без конца
любовь и наготу отца
.
***
«приложивший ладонь к твоему лицу…»
Сёма Ткаченко
по забвению жизни прошедший конвой
по кристаллу стекающий лазурит
это ветер зовёт и зовёт за собой
это ветер высоковольтный гудит
только кроны деревьев роятся во тьме
недалёкий огонь сторублёвых тц
мне напомнит о кровности этих измен
и открыта ладонь об отце об отце
и узнавший тебя будет помнить всегда
как струилась горячая в аорте кипя
как подмешанный к этому твой зодиак
ты не в силах увы ни судить ни менять
только чёрная месса чернее луна
только кроны деревьев и ветер средь них
проплывающий брат нам помашет со дна
и чернеет аорта и сердце саднит
.
***
узорчатой гирлянды вещество
поющий праздник тощий ствол
обёртки чуда сваленные в кучу
из фантиков взошедшая звезда
воспоминаний едких суета
я сохраню её на всякий случай
я буду бережно историю хранить
она над пропастью натянутая нить
сквозняк надежды в напряжении веток
сколоченная наспех чепуха
зелёная живая требуха
и одинокая звезда на небе где-то
пускай гремит военный новый год
в терновнике взрывается фагот
и всё о нас простых и грешных
из фантиков взошедшая звезда
от ханаана прибыла сюда
и этот воздух воздух вешний
.
***
слетевший мир высоковольтный
и влажная кора и тлеющий обман
такая русская весна довольная
довольная и сытая весна
пусть распускается цветком твой казус белли
пусть сдавленный косяк земной
внезапно отворяет двери
и пахнет войско вспаханной землёй
нарцисс сидящий на железном троне
цветок утрат и забытья
как вещь в себе прошение о сыне
и на углях сгоревшая кутья
так мир рождается с начала
гудят вселенной провода
и в люльке ту весну качает
твой казус белли и твоя мечта
.
***
пускай валит пустотный дым
я уже не умру молодым
я состарюсь в этой глуши
надо жить
пусть магнолии сердца цветут
и в мозгу расцветающий спрут
метастазою пахнет заря
это было не зря
я иду по ночи дождевой
и следы оставляю собой
уменьшаюсь примерно на треть
как теперь
только ночь заведённая мной
в этот омут нырнёт с головой
и останется тупо смотреть
уменьшаюсь на треть
.
***
пространство белое зимы
на циферблате числа
и стрелки сорванной камыш
и что-нибудь случится
я помню белое лицо
и плач покатый
а смерти звонкое цок-цок
играет в брата
в ушах звенящее молчи
смотри упорно
как расцветающий в ночи
упёрся в рёбра
земля — и дерево стучит
и колокол на башне
по ком же это всё и чьи
мы пашни
.
