Демоническая роза
Юми Мацутои. Маньяки Японии. Убийцы страны харакири, самураев и саке / Переводчик не указан. М.: Родина, 2024. 272 с.
В Японии, как известно, один из самых низких в мире уровней преступности. Сказываются еще особенности традиционного общества, где все следят за всеми, уровень ответственности крайне высок, а также довольно тесное житье, в котором не разгуляться преступному элементу, и прочие факторы. Можно, не оглядываясь, ходить глубокой ночью по любым кварталам.
Но кто ходил по ним не в туристической поездке, а чуть дольше, наверняка замечал — людей разной степени странности и просто сумасшедших в Японии изрядно. Да что там далеко ходить или ехать, в последнем фильме Вендерса «Идеальные дни» герой приветствует в парке тихого безумца, да и сам он аутист с теми еще скелетами в шкафу. Не оказался ли бы, кстати, кто-то из них тайным маньяком у другого режиссёра?..
Опять же, возможно, это как-то можно объяснить социологически — сильный гнет социума, атомизация и проблема одиночества в больших городах сверхсовременного общества и т.п., но японские маньяки — едва ли не впереди планеты всей. Наверняка даже не особо интересующимся этой темой и Японией в целом попадались о них сообщения. Смотрели «Империю страсти» Нагисы Осимы, основанную на реальной истории (и книге о ней) про зверское «убийство из-за любви». Или совсем недавние, прошлого года, новостные сообщения про более чем загадочное происшествие, когда девушка провела ночь с мужчиной в гостинице, отрезала ему голову, унесла домой, где и хранила ее в ванной при прямом пособничестве своих родителей. Или же сообщения про Иссэя Сагаву, в 1981 году убившего и съевшего свою однокурсницу в Париже. Отсидев всего лишь около трех лет (два во Франции, год в Японии), он вышел на свободу и стал настоящим айдору (селебрити по-японски): «работал ресторанным критиком, художником, участвовал в различных ток-шоу, написал несколько книг и мангу о том, как съел свою жертву». «Слава» его докатилась и до наших просторов — писатель Сергей Юрьенен написал о нем книгу. Выходила у нас и переводная книга про еще одно жуткое преступление в Токио, жертвой которого стала уже иностранка.
Но возвратимся к каннибалу и некрофилу Сагаве — его история отчасти показательна для Японии. Дело в том, что контроль всех за всеми в Японии «уравновешивается» мягкостью, аморфностью даже правосудия. С одной стороны, полиция несколько «расслаблена», когда самым страшным правонарушением становится отъезд по ошибке на чужом велосипеде, настоящее преступление вгоняет служителей закона в ступор. С другой, пенитенциарная система изначальна была заточена не столько на наказание, сколько на исправление нравов преступников, а, скажем, ювенильная система наказаний и вовсе хромала — в этой книге описаны те преступления, после которых и был скорректирован возраст наказания для несовершеннолетних. Был (есть?) еще такой аспект, когда богатым, влиятельным и уважаемым семьям удавалось скрывать девиантное поведение своих отпрысков, вызволять их, предоставляя жертве весомую компенсацию в обмен за молчание…
Местной специфики, если уж мы заговорили об этом, вообще много. Так, в описаниях преступлений и наказаний постоянно звучит мотив, раскаялся и принес ли извинения семье своих жертв преступник. Полицейские каждый год в годовщину нераскрытого ими преступления приходят к дому, где было совершенно так и нераскрытое ими убийство, и совершают заупокойную службу, а «родители четверых подсудимых принесли извинения членам семьи погибшего (они не были приняты), но отказались воскурить благовония на могилу погибшей девушки в качестве извинений». Банда молодых якудза, о которых тут речь, похитила девушку, несколько месяцев массово днями ее насиловала, ломала ей кости, поджигала, морила голодом, всячески пытала так, что тело ее практически перестало функционировать и начало гнить при жизни, — казалось бы, важны ли тут их извинения? А вот важны, оказывается…
Национальная экзотика вообще вогнала бы, кажется, в ступор какого-нибудь пришлого полицейского детектива, если только это не фильм «Васаби». Например, один из маньяков искал своих жертв на сайтах тех, кто хотел покончить с собой, не решался сделать это самостоятельно, вот он и «помогал». Или такое очень распространенное явление, как дзёхацу, «выпаривание», то есть исчезновение, также вряд ли способствует высокому проценту раскрываемости преступлений. Социальный гнет, долги, банкротство, неудачный брак, проваленные экзамены, секты — в этих и подобных их жизненных кризисах японцы предпочитают уйти из семьи, с работы, переехать куда-то и начать абсолютно новую жизнь (если не покончить с собой, как, кстати, родители и родственники многих тут описываемых преступников). Есть и специальные фирмы, помогающие с «ночными переездами» (эвфемизм для дзёхацу). И это совсем не сказки для гайдзинов, которые, не будем таить, любят иногда распускать и сами японцы, такое явление действительно есть, и я почти был свидетелем одного случая. На одной из моих прошлых работ был молодой японец, карьерно-ориентированный, но при этом живой, общительный, тусовочный даже. После окончания контракта в России перед ним открывалась очень неплохая карьера в том министерстве, от которого он к нам был делегирован. Он женился на какой-то редкостной красавице. Писал всем бывшим коллегам сообщения в соцсетях. И — вдруг полностью исчез. Его коллеги только разводили руками — «ничего не знаем, уволился, вроде, вернулся в свой родной город». С тех пор о нем никто ничего не слышал. Кажется мне, та красавица и была прямой или косвенной причиной дзёхацу, но опять же — полная тишина и неизвестность.
«Личные горести, впрочем, — это лишь предлог для самоубийств. Истинные причины суицидов и исчезновений в Японии лежат глубже, считает Юкио Сигэ. До отчаяния японцев доводит, с одной стороны, воспитание на идеалах максимальной исполнительности, самоотречения и раскаяния, а с другой — социальная незащищенность вследствие финансовых кризисов, которые только усугубляются беспринципностью мафии, спекулянтов и злоупотребляющих своей властью начальников. “Если люди выбирают исчезнуть, это в первую очередь говорит, что с нашим обществом что-то не так, и никто не делает ничего, чтобы это исправить”».
Да, это свойственно японцам — во-первых, лишь при крайней необходимости менять те обыкновения, что сложились веками, во-вторых, просто закрывать глаза на что-то, что изменить нельзя, делать вид, что его просто не существует. Как целые «неблагополучные» районы, где зачастую и оседают не самые удачливые и состоятельные «испарившиеся»: «Стертый с карт Токио район Санья, как и, например, район Камагасаки в Осаке — это бедные гетто, контролируемые местной мафией якудза, которые становятся пристанищем для тысяч японцев, пытающихся избавиться от своего прошлого». Про бедные районы «на дне» Осаки у нас тоже недавно книгу перевели.
Японская полиция и расследование некоторых преступлений ведет, так сказать, внутренне, не предавая общественной огласке. Но отдельные преступления имеют такой резонанс, что скрыть их невозможно. Автор (авторы? Но об этом позже) ведет рассказ с начала прошлого века[1] — и чего тут только нет… Дети, исчезнувшие абсолютно на ровном месте, когда от них отвернулись на сорок секунд. Или преступники, ведомые — вспомним причины «выпариваний» — ненавистью к обществу, где им не нашлось места, сочувствия, а встретили они только издевательства за свои какие-то изначальные необычности (в книге нет термина идзимэ, школьных издевательств, но проблема такая есть и еще какая). Один такой въехал на грузовике на пешеходную улицу Акихабара в Токио, потом достал ножи. Мамору Такума атаковал осакскую школу и убил восемь детей. Вампира (у него были слишком длинные кисти рук, над которыми и издевались в школе) Цутому Миядзаки любил только дедушка. После его смерти Миядзаки съел часть его праха и пошел убивать и насиловать маленьких девочек, их одежду и части тела он хранил у себя в шкафу, ел их, наблюдал за процессом разложения. Кто-то — болезненность параноидальной психики или та же власть кумиров-айдору и медийности в Японии? — восхищался японскими маньяками прежних лет или же американским Зодиаком. Кто-то действительно просился на страницы то ли романа Мисимы, то ли на страницы хэнтай-манга: маньяка Сакакибару пресса прозвала Онибара, «демоническая роза». И действительно, от историй о японских маньяках становится не по себе. Дети охотно помогают убивать своих родителей. Труп находят в парке, нашинкованным буквально на сашими. Или вот история преступлений серийного убийцы совершенно в духе жестоких романов Несбё, до сих пор не раскрытая. Кто-то убивал между 1999 и 2005 годами, оставляя на трупах игральную карту с надписью Alice. Тело одной из жертв было буквально разорвано на части и куски висели на ветках деревьев, а труп другой девушки был сильно изуродован, «ее глаза были вырезаны, рот разрезан от уха до уха, а с некоторых частей тела была содрана кожа. По всей видимости, когда сдирали кожу, девочка была еще живой, так как раны сильно кровоточили. Кроме того, на голове девушки была пластмассовая корона, которая была пришита нитками прямо к коже. К телу Сакуры прилагалась и записка, в которой было написано “Смерть — это искаженный сон. Она будет вечно править. Ха! Ха! Те, кто умерли, счастливчики”». Жертвы, кстати, были разного пола, возраста и социального происхождения, улик — никаких: точно, сюжет для Несбё, он любит такое…
С самой книгой, пришла уже пора сказать об этом, тоже загадки. Специально я не пробивал, но есть подозрение, что автора Юми Мацутои в природе не существует. Переводчик, во всяком случае, не указан, а ссылки даны — на тексты даже в «ВКонтакте» и в «Дзене». И есть сильное подозрение, что составители книги просто собрали все доступные им статьи и заметки о японских маньяках, жутких преступлениях, извращениях и прочем хэнтае из Рунета, где его в свою очередь перевели или написали любители такого рода «хладнокровных убийств». Получилось, впрочем, весьма пестро и лихо, тем более что у книги еще есть масса аппендиксов и аттачментов. Где рассказывается об истории синдзю (двойного самоубийства влюбленных), сюнга (эротической гравюры), дается список легализованных японских сексуальных девиаций (а он велик, ведь в Японии не было христианства, стигматизирующего плоть как грех, а был, наоборот, синтоизм с его патриархальными культами плодородия), очерк эрогуро (эротика+гротеск) кино… Меню, в общем, подчас тошнотворное, но весьма разнообразное.
.
Заболеть звездами
Анна Маркина. Кукольня. М.: Формаслов, 2024. 374 с.
А как попасть в голову психопата? Да, путешествие это не из легких и желанных, но, как минимум, нужных криминалистам, судебным психиатрам. И — захватывающее даже больше, чем guilty pleasure, для читателей.
Которым даже не нужно обращаться к тому же «Парфюмеру» Зюскинда и прочей классике — вот, есть и у нас. Совсем недавнее преступление (собственно, обошлось без жертв), прошедшее по всем новостным каналам, когда местный краевед, некрополист, полиглот и журналист делал куклы из трупов откапываемых им девочек и хранил у себя в квартире. Было в этом что-то жуткое и вызывающее какой-то сложный спектр эмоций, приближающийся чуть ли не к сочувствию-сожалению. «Коллеги отзывались о подсудимом как о добром, гениальном и пунктуальном специалисте-исследователе, странности относили к “причудам интеллигента”», пишут о нем в посвященной ему большой статье в Википедии (к вопросу о маньяках как знаменитостях).
И Анна Маркина работает со всеми этими темами, погружается и погружает. Близко, кстати, следуя, фактологической канве — но и что-то меняя, микшируя, ретушируя одно и вытягивая на близкий план другое.
В небольшой по объему книге сюжет преступления оторочен двумя еще — туго переплетенными — линиями. Роман взросления на современный лад студентки Юли, которая как раз и учится у маньяка. И почти детективный, триллерный сюжет о том, как по следу нарушителя могильного покоя идет молодой сотрудник управления по противодействию экстремизму (самого, очевидно, загадочного отдела наших правоохранительных органов — вот и Булат Ханов в «Ибупрофене» пишет о). Голова молодого оперативника Ромбова, кстати говоря, населена вполне упитанными тараканами, как в громких сериалах. Только подобное вылечит (зачеркнуто) поймет и поймает себе подобного?.. Есть подозрение, что о нем еще спин-офф или приквел написать автор легко могла бы — но, видимо, в другом сезоне.
Про маньяка (называть ли его так или просто тяжело больным несчастным человеком? Тоже загадка) Николая Ивановича Зелёнкина мы узнаем скорее в моменте, тогда, когда он откапывал, разговаривал, ухаживал за своими куклами, даже ссорился с ними. Есть и экскурс в его прошлое — про умершую подругу, с которой его в детстве обручили какие-то сектанты. Это, кстати, реальный факт и — прелюбопытный. Во-первых, были вот в СССР такие подпольные религиозные (языческие?) секты — надо же, тогда было все, казалось бы, очевидно, но как интересно. Во-вторых, это происшествие действительно имеет богатую мифологическую историю, вплоть до древнекитайской традиции «призрачных» посмертных браков.
А дальше — дальше очень хорошо, как все это подано. Уже эпиграфы, из «Школы для дураков» и «Иванушки International» служат эдаким камертоном, намекают, дают ключ к. И идет не просто отчет — сколь бы оперативным, захватывающим и бойким он ни был, далеко особо не уедешь (да и те же репортажи можно прочесть). Вшитые в прозу стихи, стихопроза, потоки сознания — вот то, что передает. Голоса в голове, многие (Зелёнкин говорит о себе «мы») личности, разговоры с теми же куклами. Обсессия, расколотый мир — и собранный по другим законам. Где он, ученый и оккультист-самоучка, хочет не прах осквернить, а вернуть останки из холода земли, одиночества и заброшенности, оживить он их хочет.
«Всё движется: носится время по кругу — зима заступает на срочную службу, потом убегает от всплесков весенних, бандитского солнца и цвета деревьев, что служат причиной её аллергии, потом возвращается душное лето, ложится дремать на горячие крыши и смотрит на нас голубыми глазами, как беглая мать, по которой скучаешь, но знаешь — её не удержишь на месте, но знаешь, что скоро она увильнёт за новой любовью, а мы, её дети, останемся под нерадивым присмотром скучающей осени, спившейся тётки, и будет её неуютно шатанье и пьяные слёзы холодных дождей, о, как будет страшно и как одиноко, когда мы поймём, что покинуты всеми, что лето нас бросило, словно детей, а мы привязались к теплу её взгляда, успели поверить в шмелиное счастье, гудевшее в сердце. Мне, Коле Зелёнкину, было за сорок, когда сердце, словно космический спутник, разбилось и рухнуло в бархатный хаос, когда мне запели умершие дети, все снова запели, все хором запели, с пропитанных слёзным шипением кладбищ, им было так страшно и так одиноко, они умоляли меня о спасенье, они приходили ко мне по ночам. А там, у ворот моих снов благодатных, сидела Наташа, как та билетёрша, что на колесо обозренья пускала в июньском сияющем парке. Она им кричала, их душам смятённым: подайте талончики на воскрешенье, не можем спасти мы такую ораву, вас сотни и сотни, вы громко поёте, но все не уместитесь в нашу квартиру».
Хотя он и признает (потом сотрудничал со следствием, все детально рассказал), что виноват: «я сделал плохо больше не надо раскапывать ничего граблями руками своими махал гриб грабь гроб груб зато ты знаешь что хорошо что плохо научил тебя заново зелёные занавески зато знаешь звёздами заболеть».
Александр Чанцев
.
Александр Чанцев родился в 1978. Литературный критик, эссеист-культуролог, прозаик. Окончил Институт стран Азии и Африки МГУ, стажировался в буддийском университете Рюкоку (Киото, Япония). Кандидат филологических наук, автор первой отечественной монографии о Юкио Мисиме. Автор семи книг, более 300 публикаций в российской и зарубежной периодике. Лауреат Премии Андрея Белого, Международного Волошинского конкурса, премия журнала «Новый мир», диплом «За новизну и метафорическую емкость прозы» Международной премии имени Фазиля Искандера, премия журнала «Дружба народов». Произведения переведены на английский, японский, сербский и другие языки. Работает в сфере российско-японской бизнес-дипломатии.
.
[1] Любопытно при этом, что в японских летописях не обнаружить ни одного описания серийных убийц (у «отца китайской истории» Сыма Цяня в его работе есть целый раздел «Убийцы», но убийства носят там, так сказать, скорее прикладной политический характер). Это можно объяснить тем, что, с одной стороны, хроникеры сохраняли для назидания будущим поколениям лишь тех, кто мог служить им примером, остальных же хоронили за символической церковной оградой, предавали забвению. С другой же стороны, это укладывается в общее представление о том, что, кроме каких-то откровенно патологических случаев, маньяки — скорее явление модерных времен, когда, с обрушением традиционного уклада, ростом населения больших городов и сопутствующих социальных сложностей, увеличилось и психологическое давление на индивида (ненависть к обществу, в котором не находит место будущий преступник, которое его буквально выкинуло, — один из мотивов этой книги).
.
