Зимние рассказы Егора Фетисова. Жизнь ускоряется, поэтому и сезон холодов наступает все чаще. Рождество — время подводить итоги, успеть бы. «Год заканчивается хорошо. Да что там хорошо — просто прекрасно. Лучший сотрудник года в крупной корпорации, у жены через три недели выходит новый роман…» Но, оказывается, прекрасно — это совсем другое. Остаться бы живым. А зима — символ не только смерти, но и обновления, надежды на будущее. Девушка на коньках на тонком опасном льду. «Она танцевала лист, опадающий за землю. Его последние мгновения. Предсмертный полет». Не провалилась бы.
Михаил Квадратов
Егор Фетисов — писатель и переводчик. Родился в 1977 году в Санкт-Петербурге. Печатался в журналах «Новый мир», «Арион», «Октябрь», «Знамя» и др. Автор романов «Ковчег» (2018, издательство «Время», лонг-лист премии «Национальный бестселлер», лонг-лист премии «Ясная Поляна»), «Пустота Волопаса» (2021, «Городец», лонг-лист премии «Национальный бестселлер»), сборника рассказов «Жизнь, занесенная песком» (2022, «Феникс») и ряда детских книг. В 2020 году в соавторстве с писателем и поэтом Михаилом Квадратовым написал роман «Барбус» (издан под псевдонимом Братья Суматранские, издательство «Русский Гулливер»). Редактор литературного журнала «Новый Берег». С 2013 года с семьей живет в Копенгагене.
Егор Фетисов // Сальто-мортале
Опавший лист
Когда-то черта города представляла собой земляной вал и ров, наполненный водой. От вала ничего не осталось, а ров превратился в цепочку прудов, окаймленных гравийной дорожкой — кто-то гуляет здесь с собакой, кто-то катит перед собой коляску с малышом, кто-то бежит спортивной трусцой — в любое время года здесь кого-то да встретишь.
В последние годы зимы стали сравнительно теплыми, и пруды замерзают редко. Иногда частично — лед сковывает воду вдоль берегов, но ближе к центру она высвобождается, давая приют уткам и лебедям. Однако несколько дней назад неожиданно ударил сильный мороз, и прудам хватило двух ночей, чтобы покрыться ледяной коркой. Вчера дети осторожно выходили на лед, еще очень хрупкий и податливый, под строгие окрики родителей делали несколько смелых шажков и поспешно возвращались. Еще не пора. Есть специальные службы, знающие, когда пора, замеряющие толщину и крепость льда. Они разворачивают полосатые ленты, подобно тем, какими обносят места преступлений — здесь уже можно опробовать коньки, а здесь еще преждевременно, опасно для жизни и здоровья.
Сегодня я прихватил с собой коньки и отправился на пруды попытать счастья, но тщетно: неокрепший лед повсюду был обнесен заградительными знаками. Я перешагнул через ленту и сделал несколько осторожных шагов. Лед держал, но скрипел и прогибался под моим весом. Под его поверхностью пульсировала вода. Здесь было совсем не глубоко, но перспектива промочить ноги и простудиться меня не прельщала. Я уже собирался было идти домой, как вдруг заметил у противоположного берега какое-то движение. Кто-то сидел на снегу, время от времени нагибаясь и поворачиваясь из стороны в сторону. Силуэт, напоминающий огромную собаку. Потом тень поднялась на ноги, сделала несколько шагов и скользнула на лед, оказавшись в свете фонаря. Именно скользнула, потому что была на коньках.
Это была девушка, легкая и худенькая, в желтом, облегающем фигурку свитере с высоким воротом. В красной вязаной шапочке. В желтых перчатках. Я стоял в тени ивы, свесившей на лед свои полуобнаженные ветки, и с интересом следил за неожиданным представлением. Сам я катаюсь неважно, но способен оценить чужое мастерство, а девушка таковым, несомненно, обладала. Не знаю, заметила ли она меня, думаю, да, потому что подобрала большой кленовый лист и помахала им в мою сторону. Я невольно оглянулся: не стоит ли кто-то из ее знакомых у меня за спиной. Нет. Никого. Только деревья и кусты с поредевшей листвой.
И тут до меня дошло, что она имела в виду. Кленовый лист был подсказкой, своего рода программкой для незадачливого зрителя в моем лице. Она танцевала лист, опадающий за землю. Его последние мгновения. Предсмертный полет. Отсюда и цвета в ее одежде, как я сразу не понял… Сначала она долго и стремительно вращалась на одном месте, словно охваченная порывом осеннего ветра, потом, наконец, оторвалась и, взмахнув руками, начала планировать вниз, постепенно расширяя круги. Ветер подхватил ее и относил все дальше от воображаемой кроны. Она была прекрасна.
Я не в силах был оторвать от нее глаз и не заметил, как на берегу появилось двое мужчин в форменных куртках. По всей видимости, запретные ленты вдоль берега были делом их рук. Один из них, тот, что пониже ростом, с виду выходец одной из ближневосточных стран, крикнул, чтобы она вернулась на берег. Лед еще не держит. Завтра к вечеру они ожидают нужную толщину. Тринадцать сантиметров, не меньше. Меньше никак нельзя, это опасно для жизни. Мне вдруг вспомнился фильм Кесьлевского, кажется, он назывался «Короткий фильм о любви», но может, и как-то иначе, это был один из фильмов его «Декалога»: там мальчик проваливается под лед после того, как его отец провел все необходимые вычисления на толщину и прочность. Не помню, чем в итоге заканчивается сюжет, гибнет его сын или нет.
Сотрудники быстро посовещались о чем-то вполголоса и решили разделиться. Высокий быстрым шагом направился в обход пруда по берегу, ближневосточный осторожными шажками вышел на лед и двинулся к девушке. Лист тем временем достиг земли, и фигурка девушки неподвижно распласталась на льду, явно вызывая беспокойство спешащих к ней мужчин. Их можно было понять: они же не знали, что она осенний лист клена, сорванный ветром. Высокий крикнул ей, спросил, все ли в порядке, пообещал, что ей вот-вот помогут. Девушка тем временем поднялась на ноги и покатилась к берегу, к тому месту, где, видимо, лежали ее вещи. Через несколько мгновений она снова стала темным силуэтом, каким была, когда я впервые заметил ее. Те же наклоны вперед, теперь я знал, что она расшнуровывает коньки. Ближневосточный упал и поднимался с большой осторожностью. Высокий со скорого шага перешел на бег. Я загадал про себя, что он не должен успеть.
Ему оставалось до девушки полсотни метров, когда она вскочила на ноги, забросила на плечо сумку и села на велосипед. Высокий перешел на шаг, понимая, что гнаться за ней бесполезно. Его коллега уже повернул и медленно брел обратно, тщательно выбирая, куда поставить ногу, пробовал лед и только после этого делал очередной шаг. Во мне не было злорадства и желания, чтобы он провалился. В конце концов, это их работа. Они ее выполняют. Странно просто, что он полез на лед вопреки собственным инструкциям. Но, наверное, инструкции предполагали в подобной ситуации спасения человека с обеих сторон. А может, он просто совершил необдуманную глупость. Со всеми случается.
Проходя мимо меня, высокий кивнул на коньки у меня в руках и предупредил, что штраф за незаконный выход на лед — тысяча крон. «Дешевле проехать без билета», подумал я и зачем-то спросил, принимают ли они оплату по карте.
«Хорошего вечера», — произнес он вместо ответа.
В эту секунду от кроны высокого клена, растущего на том берегу, оторвался большой лист и планировал вниз волнообразно и изящно. Но в нем не было той щемящей сердце красоты и тоски, которая присутствовала в танце на льду. Он казался безжизненной копией, очередным повтором, очевидным и избыточным. Поэтому я не стал дожидаться, пока он коснется льда, мне поскорее хотелось вернуться домой, к горячему кофе, теплому пледу, мягким тапочкам. Я приду сюда послезавтра, когда лед уже точно будет тринадцать сантиметров. А лучше пятнадцать, так гораздо вернее.
Сальто-мортале. Рождественская история
Елку в этом году купили поздно. Перед самым Рождеством. Зато высокую — почти под потолок.
Билле считает, что придется залезать на стул, чтобы украсить верхушку.
— Папа украсит верхушку, — говорит Белла.
— Папа не сможет, — объясняет Билле, — его не будет дома: мы завтра утром едем на рождественский турнир в Роскилле. На весь день, похоже.
Расмус приносит из подвала две коробки с гирляндами и разноцветными шарами. Они долго спорят, куда вешать гирлянды — на саму елку или на окна. В итоге решают, что на окна: елка и так получится нарядная, а подоконники украшает только пара кактусов.
Перед сном Расмус выключает свет, и они всей семьей смотрят, как светятся гирлянды. Как далекие звезды.
— Ты приготовил кроссовки? — спрашивает Расмус. — Турнир в зале, бутсы не годятся.
Но Билле уже спит. Расмус находит кроссовки и кладет их в рюкзачок сына. Расмус в этом возрасте был куда более собранным и самостоятельным. Поэтому и добился в жизни многого.
____
Где-то за окном, заглушая мерный шелест автомобильных покрышек по мокрому асфальту, протяжно плачет ребенок. Мгновенно чудится, что это плачет Билле, что случилось непоправимое, нагрянула какая-то давно и смутно подстерегавшая беда, и одна из хрупких пружинок утреннего сна лопнула, колесики и шестеренки раскатились куда-то за пределы комнаты, не соберешь — а чужой малыш уже успокоился, все в порядке, да и Билле давно взрослый, скоро двенадцать, просто померещилось во сне, и только.
Расмус босиком выходит из спальни. Гирлянды так и горят на окне разноцветными звездами. Год заканчивается хорошо. Да что там хорошо — просто прекрасно. Лучший сотрудник года в крупной корпорации, у жены через три недели выходит новый роман, уже намечены встречи с читателями в библиотеках, старшая дочь, Белла, полгода как учится в престижной гимназии, младшая, Этла, подает надежды в рисовании, Билле обещает вырасти в серьезного игрока, как знать, может, заиграет в престижном клубе — Расмус проходит на кухню, включает кран и с удовольствием плещет в лицо прохладной водой. За окном еще темно, только белеют на крышах соседних домов пятна свежевыпавшего снега.
Расмус варит всмятку четыре яйца, поджаривает тосты и будит Билле. Тот нехотя ест, не отрывая заспанных глаз от экрана айфона.
— Что смотришь? — спрашивает Расмус.
— Да так, — отвечает Билле.
— Поедем на машине или на поезде?
Билле отвечает, что на поезде. В машине его укачивает. А до станции всего пара минут.
В вагоне они одни. Никто не едет в такую рань из Копенгагена в Роскилле.
— Давайте побыстрее проигрывайте, и вернемся домой пораньше, — шутит Расмус.
Они идут пешком до Конгресс-центра, находят ребят из команды Билле и нужный зал. Расмус устраивается на трибуне, но потом спускается вниз, поближе к площадке, так ему привычнее. Отсюда можно подбадривать игроков, «давай, Билле, давай, отлепись от него, хорошо, ребята, не сбавляйте, хорошо».
Они и правда играют хорошо и легко выходят из группы.
Четвертьфиналы начнутся только через пару часов, и Расмус с Билле идут обедать в кафе в центре города. Бургеры и кола. Картошка фри.
— В боку не заколет? — спрашивает Расмус.
Билле качает головой, по-прежнему не выныривая из айфона.
Ожидание длится бесконечно. Расмус жалеет, что не взял с собой ничего почитать. Он пролистывает пару новостных сайтов. Похоже, у него одного год прошел хорошо. Остальной мир летит в пропасть. Расмусу от этого немного тревожно, но не так чтобы очень.
Наконец начинается матч. Это турнир по футзалу, поэтому игры короткие, всего семь минут. Они больше ждут, чем играют.
— Два мяча в четвертьфинале, прекрасно, Билле, ты в полном порядке сегодня. Не устал?
Нет, Билле не устал. До полуфинала еще долго. Они снова идут в город. Расмус показывает Билле собор. Здесь похоронены почти все датские короли.
— И Маргрете Вторую тоже здесь похоронят, — говорит Расмус. — Уже и саркофаг стоит, приготовленный.
— Что такое саркофаг? — спрашивает Билле.
— Большой и красивый гроб, — объясняет Расмус.
Он выпил уже несколько банок пива, и настроение его становится все более рождественским. Девочки прислали фото наряженной елки, выглядит отлично.
Он пишет им сообщение, что они молодцы и что Билле тоже молодец, мальчики выиграли в полуфинале, но теперь придется ждать финальной игры, а она только в половине девятого вечера. Они здесь уже целый день. Ждать невыносимо скучно, Расмус с Билле идут в буфет, где Расмус берет еще пиво, а Билле просто сидит и смотрит в айфоне, как датчане стали чемпионами Европы двадцать лет назад.
Тренеры Билле сидят за соседним столиком. Расмусу почему-то неловко, что он пьет пиво, и он поворачивается к тренерам спиной. Все равно неловко — как будто он повернулся к ним спиной намеренно, что, в общем-то, правда. Билле говорит, что это ерунда и всем наплевать. Никому нет до Расмуса дела.
За пятнадцать секунд до конца финальной игры Билле забивает победный мяч. Два — один! Расмус сорвал голос. Год заканчивается великолепно. Он снял гол Билле на видео и посылает знакомым. Вместе с поздравлениями с наступающим Рождеством.
Пиво в буфете закончилось.
Они в темноте идут на вокзал, Билле несет в руках кубок. Лицо его светится. Лицо Расмуса, наверное, тоже светится, просто Расмус не видит себя со стороны.
Он говорит Билле, что тот прекрасно отыграл. Вот только…
— Что только? — спрашивает Билле.
— Не умеете вы, молодежь, праздновать голы, — говорит Расмус. — Я в твоем возрасте знаешь, какой кульбит делал? Сальто через себя назад!
— С таким животом? — фыркает Билле, подзадоривая отца.
Расмус возражает, что в те годы живота у него еще не было.
На перроне ни одного человека. Поезд будет через четверть часа.
Расмус искренне возмущен. Сейчас он покажет этому щеглу, что живот ковбою не помеха. Жаль, ботинки неподходящие для такого трюка, ну да ладно. Выпитое пиво подогревает Расмуса изнутри, подстегивает его к решительным действиям.
Он встает со скамейки и делает сосредоточенное лицо.
— Ладно, папа, отбой, — смеется Билле. — Еще свалишься под поезд.
Но Расмуса уже не остановить. Год заканчивается великолепно. Единственная недостающая деталь в этом великолепии — сальто в честь победы на всех фронтах. «Это дань богам», — думает Расмус, сняв куртку и бросив ее на скамейку.
В последние годы снег в декабре — редкость. Но этот год — исключение. Местами снежок лежит плотным утоптанным слоем.
Левая нога Расмуса едет в самый последний момент, он смешно взбрыкивает, как рухнувшая лошадь, и растягивается на земле.
В районе шеи раздается громкий хруст.
«Дурак», — думает Расмус. Он боится шевельнуть рукой или ногой. Боится, что сломал позвоночник. Боли нет, но при сломанном позвоночнике человек вроде и не должен чувствовать боль.
Билле роняет кубок и подбегает к нему.
— Папа, ты цел?
На его лице испуганное и растерянное выражение.
Расмус смотрит в небо над собой. К вечеру распогодилось, и несколько звездочек тускло горят, напоминая о том, что Вселенная существует.
Расмус все же шевелит рукой. Она слушается. Он ощупывает голову и шею, вытаскивает из-под затылка пустую пивную банку, сжимает ее пальцами. Тот же хруст, что и несколько секунд назад. Какой-то идиот бросил банку прямо на перроне. Расмус проводит по волосам на затылке: они влажные, и от пальцев пахнет выдохшимся пивом.
Он садится и медленно качает головой. Скоро придет поезд и отвезет их с Билле домой, в Рождество, к утке, которую Нана собирается запечь с тимьяном и имбирем. К елке, вечнозеленой и раз за разом превозмогающей зиму.
