Алена Тимофеева // О книге В. Крутовой «Наверность»
Крутова В., Наверность. — Алматы: Дактиль, 2023
Валерии Крутовой стоило бы сделать пометку «все совпадения случайны, ни один автор не пострадал». Потому как очень сложно поверить, что речь в ее первой книге идет о вымышленных героях и ситуациях — до того пронзительно порой описаны бытовые конфликты и тоскливая повседневность.
«Наверность» — сборник из 37 историй, разных по содержанию, но похожих в одном: в каждой Крутова препарирует человеческую сущность и аккуратно передает читателю ее хрупкие кусочки.
Перед нами достойный пример короткой прозы. Все рассказы в книге — от трех до семи страниц, единственное исключение — семнадцатистраничная «Соль». Такая композиция дает шанс заглянуть в настоящий калейдоскоп. Вот супруги, которые после долгой совместной жизни вдруг обнаруживают себя на одной кухне и не понимают, как там оказались. Вот двое, которые всю жизнь были друзьями, а теперь она замужем, он уезжает — и дружба ли между ними? Вот война, которая застает героиню в лифте одновременно со свадьбой. И сколько этот калейдоскоп ни крути — увидишь новый рисунок. Причем совсем неважно, был ли у читателя похожий опыт. Эмоции лежат на поверхности, их не нужно откапывать в толще букв.
Книгу открывает рассказ под названием «Бестолочи» — кажется, приступая к его чтению, забираешься в вагончик фуникулера, но скоро обнаруживаешь себя на американских горках:
«Прям тут я хотел владеть, унижать, уничтожать, подавлять ее. В жизни ее хотел быть единственным. Чтобы отомстить за Виталика и всех ее непременно будущих. Потому что она мне не нужна была ни в тот момент, ни сейчас».
И тут только успевай держаться на новом вираже. Небольшой женский монолог разрастается в полный адреналина сюжет, перетекающий не то в авторские воспоминания, не то в кальку подслушанной у подруги истории.
Вообще проза Крутовой полна авторских колкостей: «я попросила бабушку убить моего мужа» или «на кладбище людно сегодня». Мрачноватые на первый взгляд вставки придают текстам особый колорит. Так в плитке шоколада вдруг натыкаешься на крупинку перца или соли. Да даже названия вроде «Босх даст» или «Куриная ножка помощи» уже намекают, что автор не прочь отпустить очередную шпильку.
Но, пожалуй, лучшее, что можно найти в «Наверности» — неидеальные люди. Со своими страхами, вредными привычками, неумением говорить и слушать. Даже безымянная Лапочка, «вся словно в хрустящей подарочной упаковке», пытающаяся быть совершенной, с первых строк оступается. При этом персонажи не вызывают отвращения, наоборот, им сочувствуешь совершенно искренне. И здесь «Наверность» — это не «наверное», а «на веру». Принимать то, о чем пишет автор. Это литература без гендера и возрастных ограничений. Книга Крутовой на ура зайдет как девочкам-тинейджерам, переживающим первую любовь, так и родителям, у которых кризисы уже гораздо глубже. Она переворачивает что-то внутри. И завершающий сборник рассказ «Машка», трогательная история о принятии себя и мира, оставляет читателя в предвкушении Нового года… и новой книги Валерии Крутовой, это уж точно.
Дарья Лебедева // О книге В. Харебовой «Я знаю каждую минуту»
Влада Харебова. Я знаю каждую минуту. — М.: Абрикобукс, 2021
О событиях 2004-го года в Беслане выходило много документальных книг, но маленькая повесть Влады Харебовой, написанная ярким, образным языком, — первое художественное осмысление трагедии. Четырнадцатилетние Марк, Эля и Анжела познакомились в больнице — у всех диабет первого типа. Девушки совершенно не похожи, но Марку кажется, что он влюблен в обеих. После выписки он встречается то с Анжелой, которая, как и он, живет во Владикавказе, то с Элей, живущей в деревушке неподалеку, и все еще не может определиться. Мирные подростковые терзания, летняя нега, счастливые дни. Но лето заканчивается, и идиллия оборачивается адом: Эля оказывается ученицей той самой школы в Беслане, которую 1-го сентября захватили чеченские террористы.
Интересен ракурс этой истории: Марк приезжает в Беслан и пытается спасти подругу от неминуемой смерти от диабета. Он пристает к сотрудникам МЧС, пытается добиться встречи с президентом республики, придумывает план, как самостоятельно пролезть в школу и передать Эле инсулин. Драматичный захват заложников пересекается с личной бедой девочки, умирающей от аутоиммунного заболевания, и это расширяет проблематику повести: жизнь многогранна, и несчастья могут наслаиваться, множиться. Но в одном маленьком человеке, раздавленном ужасом непреодолимой трагедии, остаются силы помогать ближнему, рисковать ради него.
Единственное, что кажется неудачным, — начало повести, в котором взрослый Марк, живущий в Москве и работающий журналистом, попадает в ситуацию, заставляющую его вспомнить подростковое прошлое. Точка входа для читателя, совершенно оторванная от основного сюжета, написана, к сожалению, с неприятным высокомерием, из-за чего главный герой сразу вызывает отторжение. Тон совершенно меняется, теплеет, когда писательница переносит действие в Осетию, при этом московская экспозиция выглядит надуманной и необязательной.
.
Екатерина Иванова // О книге С. Николаенко «Муравьиный бог»
Николаенко, Саша. Муравьиный бог: реквием. М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022.
Теодицея — оправдание Бога — это философская проблема, на базе которой строится роман Саши Николаенко. Как совместить существование зла и представление о всемогущем и всеблагом Творце? Да никак! Не будет в этой книге, написанной изящным белым стихом, никакого оправдания ни Богу — Творцу вселенной, в которой властвует ад и смерть, ни человеку — «муравьиному богу», который реализует свое богоподобие в том, чтобы стать палачом для муравьев, кошек, собак и своих близких.
«Муравьиный бог» — это не столько реквием, сколько гимн безысходности. Принять эту книгу как исповедь отчаявшегося сердца, как плод авторского личного опыта — нелегкое испытание для души. Гораздо проще погрузиться в его глубину, вооружившись знанием литературного и философского контекста.
Сложные вопросы богу задает мальчик Петя, которого всячески тиранит сумасшедшая бабушка. Сюжет, очевидно, опирается на бестселлер Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом». Только у Николаенко все намного страшнее: мама и папа умерли, так что Петя самая настоящая круглая сирота, и некому спасти его от страшной любви-ненависти своей бабки. Голос бабы Веры невозможно перепутать — это же Нина Антоновна, ужасная бабушки из той же книги Санаева: та же изобретательность в произнесении проклятий, та же неистощимость в ненависти.
А еще «Муравьиный бог» — это своеобразный негатив романа Саши Николаенко «Небесный почтальон Федя Булкин», в котором юный герой, как и герой «Муравьиного бога», вопрошает Творца о смысле страданий.
В романе изображен самый настоящий ад, но его образ построен на литературных реминисценциях и очень хорошо нам знаком. Можно сказать, что это окультуренное, «прирученное» отчаяние Серебряного века, а значит в нем уже можно жить, сохраняя себя.
Юный герой романа созерцает ад природы, в котором обреченные на смерть существа поедают друг друга как бы глазами Николая Заболоцкого, прозревает в мире «злого бога», «бессильного Христа» как бы сквозь призму прозы Алексея Ремизова, Леонида Андреева и мыслит с оглядкой на весь философский контекст русского религиозного Ренессанса начала XX века с его имморализмом и опасными играми в человекобога, размышляет о всеобщем воскрешении мертвых так, как будто прочел труды Николая Федорова.
Вообще Петя — это персонаж весьма условный, не столько ребенок, сколько философ, пытающийся выжить в абсурдном мире.
В результате получилась вещь неординарная, неровная, построенная на контрастах: по форме — гимн, по смыслу — проклятие. Книга как целое кажется крепкой конструкцией из литературных и философских реминисценций, а внутри текста есть очевидные структурные сбои — неуместные повторы, длинноты, пробуксовывание смысла, работа на инерции стиля.
Есть и ярчайшие моменты, потрясающие образностью, концептуальной наполненностью и глубиной: чучело, распятое на кресте, олицетворяющее собой бессильного Бога, рукотворные Помпеи для муравейника, который сжигает мальчик Петя, чтобы почувствовать свою власть и богоподобие, светлая девочка Саша, у который в лучах заходящего солнца загорается нимб над головой.
Но главный контраст — между искренностью и сделанностью. В книге есть и то, и другое: и плач о погибающем мире, и сконструированные схемы. Все предзадано: если яблоко, то червивое, если мама, то мертвая, если герой нашел птенчика, то его съест кот. Кот тоже умрет. И собака умрет, и хозяйка их умрет, а лето кончится. Фамилия Пети, конечно, Преображенский, вдруг мы не догадаемся, что именно преображения не хватает этому миру? Ну, а бабушку зовут Вера, что тоже вполне символично.
Нас настойчиво подводят к выводу: жизнь — это ад, сотворенный вселенским палачом. Ее невероятная красота, избыточная щедрость, обещание счастья — всего лишь искушение для простаковых, наподобие манки, которую баба Вера скармливает муравьям. Манка набухнет и разорвет их изнутри.
Остается лишь «почтительно возвратить билет», присоединившись к бунту Ивана Карамазова. Так и сделает дед Петруши — парализованный живой покойник, который от безысходности стучит кулаком в стену и кричит непечатное слово. Он совершит самоубийство — и этот поступок в образной системе романа выглядит как единственно достойный ответ на тотальное унижение, которым подвергается несчастный человек.
И снова аллюзия: светлая девочка Саша в конце романа умирает мучительной и страшной смертью от укуса бешеной собаки. Ужасная смерть! Как тут не вспомнить затравленного псами малыша из притчи Ивана Карамазова?
После смерти Саши нельзя не признать: Петя, отвергающий «муравьиного бога» — прав. Но в самой однозначности этого вывода мне видится главный художественный изъян книги. Можно всерьез спросить: благ ли Бог? или он жесток? И ожидать окончательного ответа. Но нельзя этот ответ получить, находясь в рамках изящной словесности.
Муравьиному богу нет оправдания, но настоящий Бог не оправдывается перед Иовом. Он являет ему Себя в блеске творческой славы, снимая тем самым все вопросы.
.
Вячеслав Харченко // О книге Л. Костюкова «Где логика?»
«Где логика?» Костюков Леонид Владимиров. Издательство ISIA Media Verlag, Germany
В Германии в издательстве ISIA Media Verlag увидела свет новая книга рассказов, мемуаров и стихотворений Леонида Костюкова «Где логика?».
Прозаическая ее часть проявляется во всем объеме только при прочтении полного корпуса текстов. В ином случае читатель рискует составить превратное мнение о стилевых особенностях рассказчика. Более того, может возникнуть соблазн насильно отнести автора к какому-нибудь направлению. К постмодернизму, например, прости господи. Тем более что основания имеются. Один рассказ соотносится с Лоренсом Стерном, другой — с Даниелем Дефо, третий — с Юрием Трифоновым, четвертый — с Конан Дойлем. Повсюду рассыпаны цитаты из Иванова, Набокова, Ходасевича, Цветаевой… Упоминается целый пантеон поэтов, писателей, художников, философов. При этом книга не звучит как филологическая проза для своих. Она не сводится к жонглированию стилями и текстами или версификации, скорее, существует, в неком зазоре между реальностью и литературным миром, который если и можно обвинить в конструкциях, то лишь отчасти.
Тонкая грань между жизнью и фантазиями не порождает вторичное, а создает нечто новое. Текстуальная игра, которая может быть понята превратно после поверхностного знакомства, позволяет проникнуть в стройную философскую систему автора, а понимание этой системы выводит книгу на абсолютно новый уровень прочтения. В этом смысле все мемуары, приведенные в этой книге, — это не разговоры об увиденном, прожитом, о встречах с интересными людьми (Веденяпин, Рубинштейн, Гандлевский, Цветков, Быков, Кибиров, Галина и т.д), хотя все это тоже есть, а скорее, — изложение собственного взгляда на жизнь.
От Костюкова, скорее, можно было ожидать мемуаров в духе его любимого Георгия Иванова, то есть смешения фактов и выдумки, изменения персонажей и дат, но этого не произошло. Все рассказы, даже повесть «О Лене» — литературном критике-дисграфике (кстати, опубликованная в «Формаслове») плавно перетекают в разговор о чем-то более важном, чем события и детали: жизнь, философия, абсурд, религиозные воззрения.
Квинтэссенция сборника «Где логика?», в которую добавлены и стихи, — это уникальный взгляд на поэзию, прозу, страну и мир, место писателя в мире, любовь и нежность, детство, детей и внуков, на то, что такое хорошо и что такое плохо.
