18 июня 2023 года в формате Zoom-конференции состоялась 88-я серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». Стихи читали Алексей Комаревцев и Егор Моисеев, разбирали Ирина Чуднова, Дмитрий Гвоздецкий, Исмаил Мустапаев (очно), Валерия Исмиева (заочно) и другие. Вели мероприятие Борис Кутенков, Григорий Батрынча и Андрей Козырев.
Представляем рецензии Валерии Исмиевой, Ирины Чудновой, Исмаила Мустапаева, Дмитрия Гвоздецкого и Евгении Риц о стихах Алексея Комаревцева.
Представленную подборку см. на видеозаписи в группе мероприятия.
Обсуждение Егора Моисеева читайте в этом же выпуске «Формаслова».
Редакция выражает благодарность Матвею Цапко за расшифровку выступления Ирины Чудновой.
Рецензия 1. Валерия Исмиева о подборке стихотворений Алексея Комаревцева
Алексей Комаревцев — автор, вполне определившийся со своей поэтикой.
Можно подробно распространяться о музыкальности его поэзии, калокагатии, проявленной в соотношении «форма-смысл»: нет избыточности экспрессии, выразительная палитра многогранна, но сдержанна; ирония, самоирония, в том числе в сократическом смысле, красиво сочетается с внимательно выстраиваемым содержанием.
Автор этих стихов деликатно позволяет читателю гадать, в какой мере лирический герой и автор совпадают. Или же между ними идёт какой-то замысловатый танец? Здесь они почти стали одним, тут разошлись на весьма далёкое расстояние, но с уверенностью утверждать, в какой мере, не получится, и это тоже часть поэтики, её индивидуального обаяния.
Кто-то скажет: до чего пустяшна
эта тема, бархатна, легка.
Но зато не больше островка.
Но зато мне с ней совсем не страшно.
Этого достаточно пока.
По характеру эта поэзия созерцательная, причём также в изначальном смысле (созерцание как философское занятие, в коем воспринимается через внешнюю канву внутреннее и/или сокрытое), что предполагает перенос внимания от сферы хоры в сферу ноэсиса, прикрытого усмешкой, ускользающей за бытовую деталь:
Если кто-нибудь ждёт поворотов лихих —
их не будет нигде:
только странных времён озорное хи-хи
да матрас на воде.
Или:
… а проулочный увесистый персик
(на Юпитер похож).
И когда таких картин панорама
раздвигает края,
отступает наша общая драма —
так выходит, друзья.
Аспириново плывут над холмами
корабли-облака.
И рисует каждый день Пиросмани
своего рыбака.
В приведённых строках Алексея красота — категория целительная, но тезис этот изящно высказан как бы мимоходом, припрятан за сниженный образ, если не всмотришься и не приглушишь звук фоновых шумов — не приметишь. Так выходцу из платоновой пещеры милосердно предлагается смотреть в отражение солнца в воде, а не наводить взгляд на ослепительное светило.
Представление о мире, развёрнутом в стихах, опирается на эллинский взгляд, в нём превалирует аполлоническое начало, которому, как Дельфийскому оракулу, однако, вполне известна и доступна вторая — дионисийская — сторона, но ей автор намеренно не позволяет перейти свои дневные границы. В этом сила традиции европейской классики, хотя и не только европейской, взять хотя бы персидскую суфийскую поэзию, интонации того же Хайяма. Поэтические «пьесы» Комаревцева собраны с пониманием силы формы, прикрытой разговорной как бы небрежностью, и подсвечены они золотистым вечерним солнцем, а не кровавым закатом, мерцают, как чешуя рыбы, оттенками интонаций; умеренными, поданными через узнаваемую бытовую деталь, контрастами «смешно-грустно»:
…в ларьках лежат смешные чебуреки,
на площади звучит печальный Цой.
Немало тех, кто опустил забрало,
а остальных всё попросту задрало —
сказать бы это громко, с хрипотцой…
Хочется особенно отметить, как Алексей работает с деталью, как многое умеет сообщить через то, что не приходит даже в голову не то что поминать, но замечать, и этим мне также напоминает современных европейских авторов, таких, например, как Ян Вагнер. При этом умение удержать внимание на столь «незначительной» детали на аж три строфы, позволить через разговорную речь прочертить от бытовой подробности самолётную дорожку в небо — это уже маэстрия:
Стиральной машинки экстаз
в твоей предыдущей квартире
я помню: она каждый раз
взлетала, как ТУ-104.
Случайные совпадения в стихах Алексея Комаревцева найти трудно, и если
Синева в небесах говорила «адью»
в полный голос уже
— то это не картинка, а вопрошание о своей экзистенции, её голос:
Я с причала смотрю в сероватую гладь,
на смешные «суда».
Нет бы просто пойти и кого-то обнять,
сохранить навсегда…
Там, где другие бегут и взмахивают в отчаянии руками, оглашают воздух и так далее, лирический герой Комаревцева видит опытным глазом отзвуки многократно случавшегося крушения позитивистских иллюзий прогресса, но оставляет за читателем право (и обязанность!) дальнейшей рефлексии:
Все они в барахлящем авто
пробиваются, как долото,
сквозь ухабы и рельсовый гогот,
но догнать этот поезд не могут.
Он проехал. За ним теперь что?
Рецензия 2. Ирина Чуднова о подборке стихотворений Алексея Комаревцева
У Алексея Комаревцева настолько проявлена питерская постакмеистическая интонация, что даже если бы я не знала, что он живёт в Санкт-Петербурге, то говорила бы ровно о том же самом, то есть вспоминала бы тех же санкт-петербургских поэтов. В частности, я хочу вспомнить Евгения Рейна. В его стихах 80-х, в которых он пишет о годах 50ых-60ых, когда он знал Ахматову, есть ощущение безвременья, как будто бы эти прошедшие с того момента практически 30 лет никогда не бывали, такая у него свежесть восприятия. И вот эту свежесть восприятия, эту постакмеистическую традицию второй половины XX века, и её наследницу, тоже постакмеистическую традицию, но уже XXI века, я в этих стихах очень-очень точно слышу.
Алексей Комаревцев — поэт совершенно сложившийся. Я прочитала все его подборки в «Журнальном Зале» и мне очевидно, что никто ничему его уже никогда не научит. Всё, что он пожелает, либо он может взять сам, видоизменить и приспособить к своей поэтике, либо это уже присутствует в его поэтике. То есть этот автор абсолютно устоявшийся, со своей поэтикой, со своим лёгким голосом, лёгкой интонацией, и эта интонация не надоедает.
Мне показалось, что вот это чтение стихов, вот эта некоторая бродская монотония скорее подчеркивает его питерскость, чем диссонирует с ней. Хотя у меня внутри они звучали по-другому: легче и менее монотонно.
Мне также очень нравится свойственный им сложившийся силлабо-тонический строй. Нет такого ощущения, что автор надевает его на себя как лошадиную сбрую, как то, что сковывает. Он абсолютно в этом органичен. И я знаю немного авторов, которые так же органичны в этой силлабо-тонической структуре. Это бросается в глаза, когда знакомишься с текстами Алексея. Я даже более чем уверена, что Алексей никогда об этом специально не думал. Он не подбирал форм, а как бы вошёл в это здание, и оно ему полностью подошло по размеру. И это очень приятно ощущать, так как при чтении этих текстов есть ощущение лёгкости. И есть ощущение, что именно в этом цельном виде они на автора и «упали», хотя вполне вероятно, что автор трудится и оттачивает каждый текст, но авторский пот сквозь текст не проглядывается.
Мне очень нравится образный комплекс автора, чрезвычайно для него органичный. Во всём, что мы видим во всех представленных текстах и в тех, что я прочитала за пределами этой подборки, есть ощущение полного сложившегося авторского мира. Какой-либо агрессии его образный ряд чужд, ему это не свойственно. Я думаю, мы таких текстов у Алексея не найдём. А вот те, которые есть, — они соразмерны по поэтике текущему веку: как некая хтоническая реальность, находящаяся между символическим миром вокруг нас и символическим миром посмертия, загробности, ада. Алексей Комаревцев находится в этом срединном бытии. Это очень легко входит в читателя, потому что здесь четко проявлено следование культурному коду акмеистcкой и постакмеистской силлабо-тоники.
Я очень была рада прочитать эти стихи, узнать этого автора. И, кроме хорошего, мне нечего автору предъявить. Главное, нет ощущения, что автор застрял в XX веке. Это совершенно отчётливые тексты, написанные хорошей силлабо-тоникой XXI века, вполне соразмерные нашему времени, вполне ему адекватные, очень точно в этот век попадающие. В целом это хорошее свойство, оно значит, что у автора есть ощущение открытости к происходящему вокруг него. Но при этом нет ощущения «утром в газете, вечером в куплете», мы этого здесь не наблюдаем. А наблюдаем укоренённость в питерской культуре и отстранённость от вещей сиюминутных.
Рецензия 3. Исмаил Мустапаев о подборке стихотворений Алексея Комаревцева
Стихи Алексея Комаревцева воспринимаются читательской аудиторией диалектично. В этом можно было убедиться, слушая некоторые отзывы, звучавшие на 88-м «Полёте разборов». С одной стороны, если подходить к вопросу поверхностно, словесная и образная вселенные Алексея явили собой тихую лирику, очень красивую, довольно очевидную и в силу этого, в общем-то, неинтересную. С другой же стороны, любые достоинства представленной на обсуждение подборки и в равной мере недостатки относились некоторыми разбирающими критиками и вольнослушателями по ведомству так называемого «питерского» флёра, с присущими последнему снобизмом и холодной эпичностью. Подобное восприятие, разумеется, не стало тенденцией, но оно было различимо и, что называется, увесисто.
Но не всё у Алексея настолько прозрачно и просто. Применительно к разбору его, без преувеличения, культурных стихов потенциальному рецензенту целесообразно использовать все грани анализа, а не загонять себя в шаблонные и далеко не всегда достоверные рамки. Лично я начал с попытки детального рассмотрения творческой методологии Алексея, её жанровой идентификации, её структурной отличительности. Мне показалось, что интереснее поговорить об этом прежде выдвижения оценочных категорий.
Стилистика письма Комаревцева, безусловно, имеет свои исторически сложившиеся корни. В процессе систематизации отдельных текстов автор придерживается циклического принципа, в пределах которого стихи, не становясь поэмой с её специфической сюжетностью и дробясь на отдельные картинки, образуют симфоническое, артикуляционное единство. Такую стихотворную композицию пытались активно разрабатывать ещё в начале 1980-х годов так называемые «дети» Кушнера: молодые поэты, консолидированные собраниями литературного объединения под патронатом Александра Семёновича. Среди них наиболее ярко заявили о себе в отечественном поэтическом процессе Алексей Пурин и Алексей Машевский. Что интересно для нас — именно Машевский начал одним из первых использовать циклический принцип построения мозаики смыслового образа, о чём свидетельствует его знаменитый цикл «Рабочий журнал». В проекте это был рифмованный документ. Позднее, в цикле «Евразия» уже Алексея Пурина этот приём обретёт наиболее точные и различимые контуры: «Верхние Важины — рай для прапорщика Пономарева. / Если б еще “половина“ его, Софья Иванна, / не мешала пьянствовать! Даром она здорова / и сама по праздникам выхлестать два стакана» (из стихотворения «Старшина»), либо: «Не трамвай — эрмитажный подвал: / все пороки, весь пыл, всё величье — / вот Аврелия мудрый овал, / вот Вителлия олово бычье». Здесь, с одной стороны, присутствуют конкретные вещи, которые находятся рядом с нами, в пределах повседневности, — «трамвай», «подвал» (подобными конкретизированными деталями изобилует и подборка Комаревцева, чью эстетику систематично сопровождает уличный тембр Цоя и практически параллельно ему отгламуренный голос Киркорова). Но здесь же, уже в другой проекции, все та же документальность повествования сосуществует с целым рядом культурных аллюзий. Поэтому включение в текст таких сложносоставных образов, как «Аврелия мудрый овал» и «Вителлия олово бычье», выглядит оправданным и органичным. Повторюсь, Комаревцев в истоке использует ту же методологию. В качестве материала для «разгонки» он берёт отдельные пласты жизни и пытается их вместить в поэтическое высказывание.
Однако, если рассуждать о Комаревцеве в контексте приращения культурного смысла, то, справедливости ради, следует отметить, что его собственная модель образов, структура его метафор очищены от нередко закрепощающего автора мирового и отечественного культурного бэкграунда. На первый взгляд, некоторые его стихи воспринимаются как внеэстетическая поэзия, универсальная лирика в духе какого-нибудь Асадова. Вот, например: «Я ли иду по тропинкам? / Руки держа, как замок. / А подо мною пластинка — / Словно земля из-под ног». Но, опять-таки, подобный поверхностный подход к творчеству Алексея не совсем корректен. На самом деле в только что процитированных строках поэт как бы являет нам в высшей степени темпераментную и отнюдь не «комнатную» формулу любви. Любовь у Комаревцева отождествляется с одной из деятельных форм трансценденции, с выходом за пределы «я». Просто в силу скромности и целомудрия авторского почерка читателю бывает сложно разглядеть бешеную силу лирического героя Алексея. Велик соблазн упомянуть здесь хотя бы одну литературную реминисценцию. Что-то похожее на попытки Комаревцева, его опыты переложения на бумагу любовного экстаза, делал (правда, очень редко и в качестве эксперимента) Дмитрий Кедрин. В частности, его стихотворение «Пластинка» можно воспринять как предтечу лирической идентичности Алексея: «Когда я уйду/ Я оставлю мой голос / На чёрном кружке. / Зведи патефон, / И вот / под иголочкой, / Тонкой, как волос, / От гибкой пластинки / Отделится он». Но не надо забывать, что в качестве примера взято стихотворение 1939 года, периода, когда выражение безнадёжной влюблённости разрешалось лишь нескольким поэтам, за которыми эта тема была негласно закреплена критикой. А в масштабе даже относительной массовости изображение самозабвенной любви и, уж тем более, в совмещении с темой приватной, посмертной памяти (как у Кедрина), категорически не приветствовалось. У Комаревцева же сейчас гораздо больше возможностей расширить и обогатить вообще жанр русской лирики. Внести в неё ряд заклинательных мотивов и интонаций, иную разновидность авторского «я», сформировать то, что условно можно охарактеризовать как «вулкан чувств».
К тому же потенциал в наилучшем смысле «бешеного» лирика подкрепляется у Алексея и другой, немаловажной особенностью стиля. Его стихи свидетельствуют об экстремальных состояниях на порогах словесного верха и низа. В поэтической вселенной Комаревцева очень красивые речевые обороты («Превращался причал / в уходящий фрегат») сосуществуют с сознательно примитизированными, подчас уходящими в низовую лексику («промолчал, проморгал, не допёхал», «Листья ушли, как реформы», «…обещая люлей», «пацанва»), являя тем самым адекватный настолько, насколько это возможно для поэта, анализ духовного состояния поколения (не побоюсь этой дефиниции). Именно успех в этой работе делает звучание стихов Алексея современным и своевременным, а не мёртвым и заключённым в пространство «питерского» снобизма. Так же мастерски в подобной стилистике изъясняется, пожалуй, только Елена Фанайлова. Все мы помним её знаменитое: «Все, бл., Лили Марлен. / Воздуха больше нет», которое на самом деле очень талантливый перефраз «Мать говорит Христу» Бродского.
Но есть ли подлинное поэтическое новаторство у Алексея уже сейчас, без ссылки на потенциал и реализацию в различных ипостасях в ближайшей либо отдалённой перспективах? Безусловно!
На мой взгляд, новаторство, в числе прочего, выражается не только в наличии у конкретного автора собственного стиля. Гораздо интереснее, когда это наличие ряда отличительных черт способствует умелому комбинированию стилистик уже сложившихся. В этом смысле стихотворение «Дачная элегия», будучи ключевым в представленной на обсуждение подборке, выступает в качестве ярчайшего примера новизны, нового творческого воздуха внутри отечественного литературного процесса. Здесь вам и Кушнер, и Пурин, и Алексей Машевский с его «мохнатой веточкой» (замечательный образ из его стихотворения «Кипарис над обрывом завис…»). Но помимо ангажированности эстетикой и этикой конкретного ленинградского лито в конкретном историческом периоде, здесь чётко прослеживается и модель работы с текстом Михаила Кузмина, его «Форель».
А значит, в «Дачной элегии» Комаревцев достоверно воспроизводит ритмику и метрику завершающего этапа русского символизма и параллельно формулирует и разрабатывает современную систему лирического высказывания. Следовательно, Алексей (будучи, что примечательно, по образованию культурологом) органично очеловечивает внешний облик культуры. Можно с позиции туриста восхищаться огромным массивом интеллектуального наследия нашей цивилизации и при этом создавать мёртвую поэзию. А можно попытаться проговорить прошлое как вечное настоящее, тем самым внеся в какую угодно разновидность искусства главное — прикосновение жизни, физическое осязание этого прикосновения. В подборке, которая обсуждалась на восемьдесят восьмом «Полёте разборов», замечательному Алексею Комаревцеву справиться с этой нелёгкой задачей удалось. И удалось весьма убедительно.
Рецензия 4. Дмитрий Гвоздецкий о подборке стихотворений Алексея Комаревцева
Поэзия Алексея Комаревцева строится на двух ключевых ингредиентах. Первый — легкий, игривый абсурд, чем-то напоминающий Леонида Губанова с примесью Александра Введенского и, пожалуй, Даниила Хармса (особенно его детских стихов). Второй — пропитанная печальной иронией лирика, характерная для неофициальных и полуофициальных советских поэтов: Геннадия Григорьева, Николая Глазкова и многих других.
Наиболее удачными в представленной подборке выглядят тексты, в которых преобладает первый ингредиент. Алексей Комаревцев работает в своей абсурдистской манере ловко и органично. Такие вещи, как, например, улетающая в неведомые дали стиральная машинка, кажутся чем-то разумеющимся — настолько убедительно звучат эти стихи:
Стиральной машинки экстаз
в твоей предыдущей квартире
я помню: она каждый раз
взлетала, как ТУ-104.
<…>
А я размышлял чуть поодаль,
вернутся ли все свитера,
и что там сегодня с погодой.
Пожалуй, именно это стихотворение я бы назвал самым сильным в подборке. Особенно радует концовка. В ней ощущается едва уловимая перекличка с известным стихотворением Александра Блока:
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
Правда, высказывание Алексея Комаревцева получилось менее мрачным, оставляющим простор для читательского оптимизма, что в нынешних реалиях тоже можно рассматривать как определенный плюс.
В своих иронических элегиях Алексей Комаревцев смотрится куда менее уверенно. Неточные образы и неудачные созвучия, вполне простительные в нарочито абсурдных текстах, здесь бросаются в глаза и мешают наслаждаться стихами:
«Здравствуйте», — через заборчик
тихо сосед передаст.
Более всех разговорчив
мой в телефоне подкаст.
Пожалуй, это самое неудачное четверостишие в подборке. Сочетание «через заборчик» звучит тяжело и откровенно режет слух. К тому же не покидает ощущение, что уменьшительную форму «заборчик» автор использовал исключительно ради рифмы. Еще больше вопросов вызывает слово «передаст». Обычно передают приветы и пожелания, но весьма сомнительно, что можно передать кому-то «здравствуйте». Вполне допустимая инверсия «мой в телефоне подкаст» после недочетов в предыдущих строках тоже начинает звучать невразумительно.
К сожалению, это не единственный пример, когда такие неловкие моменты портят впечатление от стихов Алексея Комаревцева. Возьмем стихотворение про грузинскую осень. Сначала все идет прекрасно:
Начинается грузинская осень
без осенних примет.
Подбегает необласканный пёсель,
смотрит прямо в пакет…
Автору даже удалось подобрать такую рифму к слову «осень», что после нее не пропадает желание читать дальше. Однако уже в следующей строфе идет явная игра на понижение:
…предлагает ускоряться с ответом —
достаём пирожок.
Я зачем-то повторяю при этом
«Гамарджоба, дружок!»
Рифмы становятся куда менее изысканными, а строка «предлагает ускоряться с ответом» и вовсе кажется взятой из какого-то совсем другого текста и вставленной сюда по ошибке. Но потом, когда думаешь, что стихотворение попросту не получилось, Алексей Комаревцев вдруг вспоминает о своей сильной, абсурдистской стороне и выдает отличную финальную строфу:
Аспириново плывут над холмами
корабли-облака.
И рисует каждый день Пиросмани
своего рыбака.
Как объяснил сам Алексей Комаревцев во время обсуждения, более длинные и элегические тексты — это эксперимент. Раньше он писал совсем другие стихи, в духе упоминавшегося выше стихотворения про стиральную машинку, но теперь пробует осваивать новые горизонты. Пока сложно сказать, насколько оправданна такая попытка смены поэтики.
Напоследок приведу еще один фрагмент, на сей раз из текста, открывающегося подборку, который можно назвать по-настоящему удачным:
Стоят каналы, застывают реки,
в ларьках лежат смешные чебуреки,
на площади звучит печальный Цой.
Немало тех, кто опустил забрало,
а остальных всё попросту задрало —
сказать бы это громко, с хрипотцой,
сказать бы это, в общем, как угодно,
но где угодно. Сыплет на Обводный
снежок с полузабытой высоты.
Рецензия 5. Евгения Риц о подборке стихотворений Алексея Комаревцева
Стихи Алексея Комаревцева полны высокого и горького юмора, так что из современных поэтов наиболее близкими кажутся Дмитрий Зернов и Виталий Пуханов, отчасти ещё и потому, что написаны они в традиционной просодии, и смысл в них ясен, не затемнён. Генезис такой поэзии, конечно, глубже, в неожиданном, но неизбежном сближении стихов Саши Чёрного со стихами Николая Олейникова. Бытовая ясность, доходящая до абсурда, и непременная сентиментальность, в снижении поднимающая, всегда уместная.
Начинается грузинская осень
без осенних примет.
Подбегает необласканный пёсель,
смотрит прямо в пакет,
предлагает ускоряться с ответом —
достаём пирожок.
Я зачем-то повторяю при этом
«Гамарджоба, дружок!»
Этот пёсель — он именно такой, как написал бы Саша Чёрный, если бы тогда так говорили. И так же, как у него, это нежное, но отнюдь не сюсюкающее — нежность здесь сочетается с усмешливостью — стихотворение — историческое, политическое. Автор не дает нам забыть, что Грузия сегодня — не точка безмятежного путешествия, а пристанище, убежище, и лирический герой здесь — не турист, а релокант. Но пусть не для нас, а для этого лирического героя если не забвение, то мгновенное утешение возможно — мир прекрасен и потому ласков к чувствительному сердцу:
И когда таких картин панорама
раздвигает края,
отступает наша общая драма —
так выходит, друзья.
Для Алексея Комаревцева если элегия, то непременно дачная — мир большой, но сжимается до маленького, и мы в нём малы и смешны. Над кем смеёмся? Над собой смеёмся. И как-то выживаем.
Алексей Комаревцев живёт в Санкт-Петербурге. Закончил Институт культуры, по образованию культуролог. Публиковался в журналах «Крещатик», «Дружба народов», «Урал», «Звезда» и др. Участник семинара молодых писателей от Союза писателей Москвы (2018, 2021). Участник Школы писательского мастерства (СЗФО, 2020, 2021, 2022). Лауреат премии журнала «Звезда» за поэтическую публикацию (2022). Лауреат Волошинского конкурса-2021 в номинации «Киностихотворение». В 2021 году выпустил сборник стихов «Спецпоказ». С 2021 года ведёт поэтическую студию «Разбег».
