В 2021 году Международный Волошинский литературный конкурс был проведен в 18 раз. Он прошел в нескольких номинациях — поэзии, прозы, драматургии и киностихотворения. Но поэтическая номинация безусловно является ведущей — исторической, с которой когда-то конкурс и начался. В этом сезоне поэтических номинаций случилось даже две. Одну традиционно объявляло издательство «Воймега», наш многолетний партнер. По итогам конкурса у победителя выйдет в упомянутом издательстве книга. А вторая номинация — от журнала «Prosodia» на публикацию подборки в этом литературном издании.
Являясь членом оргкомитета Волошинского фестиваля и куратором драматургической номинации, за поэтической частью конкурса я наблюдаю обычно со стороны. Всегда читаю подборки финалистов. Болею за кого-то из авторов, когда голосует жюри. Получив во время фестиваля от главного редактора журнала «Формаслов» Евгении Джен Барановой предложение составить подборку из стихотворений авторов-финалистов Волошинского конкурса для «Формаслова», очень обрадовалась такой возможности. Тем более что уже некоторое время занимаюсь тем, что составляю стихотворные подборки для поэтических спектаклей, и мне это интересно.
Эта подборка исключительно мой частный выбор. Вошедшие в нее стихотворения кажутся мне мощными и сценичными, объединенными общей философской канвой. Я назвала подборку «Робеспьеры» — по строчке из стихотворения Полины Орынянской «…пока ломают копья робеспьеры…». Мне кажется, в каком-то смысле все поэты немного Робеспьеры — романтики и революционеры: для того, чтобы в наш век заниматься поэтическим ремеслом, необходимо в самом себе каждодневно свергать монархию повседневности и провозглашать республику свободы и творчества.
Нина Дунаева
Нина Дунаева // Робеспьеры: поэзия Волошинского литературного конкурса
Михаил Зиновкин
Осеньзаново
Прелыми листьями пахнут сумерки,
Небо пускает белёсый пар.
Мы почему-то ещё не умерли —
Словно трамваи, уходим в парк,
Из понедельников пятясь в пятницы,
Превозмогая паршивый сплин.
Колотым бисером звёзды катятся
В амбивалентность унылых спин.
Щурятся фарам дома и лужи. И
Город поддерживает почин
Приобретённое петербуржие
Неторопливым дождём лечить.
А в под завязку набитых кластерах
Благоустроенной духоты
Снова возводят себя на царствие
Телики, ноуты и коты:
Гипнотизируя, лепят исподволь
Комнатной комы холодный ком.
Сумерки вводят луну в неистовство —
Бегает по небу босиком,
Воет и плачется, словно пьяная,
Выставив Вагнера на рингтон.
Я не хочу эту осень заново,
Только меня не спросил никто.
Елена Уварова
Обитатели чердаков
Помнишь школу, на крыше — дверцу,
небо — взбитое молоко,
нас — последних совковых перцев —
обитателей чердаков,
непокорных и непослушных,
перекроенных впопыхах,
дерзких циников, потому что
не осыпалась шелуха?!
Под «Петлюру» и «Сектор газа»
мы, неопытный молодняк,
ко всему привыкали сразу:
жить на ощупь, курить табак,
пуд металла носить на шее,
ненавидеть в себе толпу.
Солнце было тогда рыжее,
горы выше, нежнее пух.
Мы смотрели на мир шутливо
потому, что не знали бед.
Помнишь, в наших глазах пытливых
отражался густой рассвет,
и закат в переливах меди,
и ленивые облака?!
Мы ловили руками ветер,
не стареющие пока.
Полина Орынянская
Тут были
Пока фонарь над лавочкой скрипит,
поставь коньяк и закусь на репит
и слушай музыку янтарной полусферы.
Здесь дом и сад. Молчи со мной, Сократ,
и принимай и свет, и звездопад,
пока ломают копья робеспьеры,
не ведая, что, в сущности, увы,
они давно уже без головы,
а время — просто дворник на зарплате.
Оно берёт и золото, и медь,
и каждого способно отыметь.
И мы с тобой — не исключенье, кстати.
Поэтому лакай свои пять звёзд,
закусывай орешком, словно клёст, —
у нас ещё осталось полбутыли.
Поэт при жизни меньше, чем поэт.
Но мне пока по нраву этот свет
и лавочка с автографом: «Тут были…»
Александр Правиков
***
Если мир похож на большую рану
И один по другому ездит краями
То какая у этой школы программа
И чему мы учимся в этой яме?
Может быть, тому, что из этой хтони
Улетевший шарик, уплывший мячик
Прилетит назад, в речке не потонет.
Может быть, тому, чтобы ездить мягче.
Отойди от ближнего, и увидишь,
Как сирийский мистик, простое диво:
Эти твари, созданные в любви, ишь
Как они на самом деле красивы.
Анна Трушкина
***
Совпасть с пейзажем каждою чертой,
найти себя на пыльной остановке,
глаза закрыть на ветер в черепной
раздавленной весной коробке.
Трамвай еще наполовину март,
а на вторую полон голосами
хмельных апрелей, чей слепой азарт
разбавлен будет майскими дождями.
Глядись в стекло, ищи себя во всем.
Вот вены набухают проводами,
зрачок пугливый — черный водоем
с дрожащими от страха поплавками.
Внимательно смотри по сторонам,
изучишь небо сквозь рентген ограды,
выискивай симптомы по дворам,
выслушивай под грудью эстакады.
Читай по встречным ветреным губам,
что впереди всё та же кольцевая,
сгорая, загибаясь по краям
и окончательно с пространством совпадая.
Роман Ненашев
***
Было страшно и неправильно,
было так, как не должно —
и последняя испарина,
и лицо как полотно.
Ты-то думал, что короткую
спичку вытянет другой
и судьба с пустой коробкою
на тебя махнёт рукой.
Всё шарады будут, ребусы,
всё подсказочки к концу
да весенние троллейбусы
по Садовому кольцу.
И казалось, что безбрежная
жизнь качается в окне
и не в силах центробежная
сила вынести вовне.
Но она, конечно, вынесла
то, что выдано в кредит,
и сквозь дыры в шторе вымысла
вечность сонная сквозит.
И при каждом дуновении
ледяного ветерка
штора вздрогнет на мгновение —
и колышется слегка.
Ольга Аникина
***
Я из тех, кого
били просто так.
Будешь лыбиться — получай в пятак.
Растекалась кровь — на снегу пятно.
Я из тех, кто лыбился всё равно.
И когда тащили меня в подвал,
не канат со дна меня доставал:
заставлял из драк выходить живой
мой язык бесстыжий и рот кривой.
Есть дурное право погибнуть зря.
Не за веру биться, не за царя —
и горят под зенками
фонари,
за охоту — лыбиться хоть умри.
Я не помню криков про долг и честь.
Но когда мне в ухо орут — не лезть,
дребезжит расстроенный звукоряд:
я не слышу, что они
говорят.
У меня остался под бровью шрам.
Я умней не сделалась ни на грамм,
но закон не писан для дурака.
Улыбнись мне, Господи, свысока.
Сергей Ивкин
***
Я повторяю себе: засыпать не страшно,
нет, никто не залезет (F9) в биос,
я не утрачу наутро стишков вчерашних,
паспорта номер и серию, фото, био.
Да, повторение — мать, но упрямство — отчим.
Вот я лежу в темноте (отменить цитату)…
Страшно проснуться в состоянии нерабочем
и повторить это действие многократно.
Подозреваю, что я — результат ошибки
или подлога (вместо Христа — Варраву).
Нужно меня отключить — заменить прошивку.
Я не хочу быть исправленным, Боже Правый.
Александр Габриэль
Волхвы
Скоро небо покрасят в серое маляры,
и забросят поэты сложный узор поэм.
Человек человеку щедро несёт дары:
там дубинки, шахидский пояс и АКМ —
не какой-то корысти ради, а just for fun.
Доведи свой рассказ до точки, допой куплет.
На подарках хрустит загадочно целлофан
и открыточка с пожеланием долгих лет.
Раз уж кто-то давным-давно изобрёл огонь,
не тушуйся: спали других или сам сгори.
Вот в твой город неспешно входит троянский конь.
До чего интересно, что у него внутри.
Там гранаты ребристый бок, воронёный ствол,
там ночной цифровой прицел и короткий век…
Оттого, что порой человек человеку волхв,
человек человеку —
часто —
не человек.
Иван Волосюк
***
Красное дыханье, гибкий смех…
Осип Мандельштам
Бродский вышел из народа,
но в дороге сделал крюк.
И теперь за ним природа
мчится с севера на юг.
Едут с ним в одном наборе
А. Цветков, Кенжеев Б.
и такой же рыжий Боря,
но с цигаркой на губе.
Остальных прикладом гонят
с гадкой рифмой в рукаве,
то поднимут, то уронят,
то дадут по голове.
Спи, малыш, поэзьи нету,
это морок и шиза,
вся она сошла со свету,
только синь сосёт глаза.
Ты пойдёшь. Сломаешь ветку,
птичке вывернешь крыло,
это можно делать, детка,
если сердцу тяжело.
Лучше бросить с крыши камень,
морду ближнему набить,
чем стихи хватать руками,
тонко думать, быстро жить.
Анна Мамаенко
***
Доброй дороги — говоришь ты, и, сделав шаг,
не знаешь сам, где окажешься через миг.
По рельсам гудящим — в рай понеслась душа.
Соколом по-над дорогою проводник
макает в лазури маховое перо,
серое с красным, как выжженный солнцем луг.
Жребий, что выпал, становится на ребро,
и колесом по рельсам бежит из рук.
Из пункта А в обетованный край
открытых дверей и детских любимых книг.
Только сперва собирайся и умирай
из своих Вавилонов. Из Палестин своих.
Сорок лет пустыни — это ещё цветы.
Удивлённое небо рассмотрит тебя в упор
и поднимет шлагбаум в Слово из немоты,
продолжая когда-то прерванный разговор.
