Шесть часов в «зуме», «полёт» нормальный: впервые за всю историю проекта стихи читались онлайн. Елена Жамбалова из Бурятии, Александр Хан из Москвы и Стефания Данилова из Санкт-Петербурга — когда бы ещё мы получили такое неожиданное расширение географии? Впрочем, впечатляющая разница была не только в разделяющих авторов километрах, но и непосредственно в поэтических практиках: здесь и предназначенные для эстрадного чтения стихи Стефании Даниловой (между прочим, в её подборке вы найдете и несколько актуальных верлибров), и абсолютно герметичные тексты Александра Хана, и неженская женская лирика Елены Жамбаловой. Людмила Вязмитинова и Борис Кутенков вещали из гостиной, в целях беспристрастности прогнав Марка Перельмана на кухню (на самом деле — в целях неналожения «зумных» звуков: «Полёт» вёлся с разных технических устройств. — Прим. ред.), а мне довелось восседать под огромным постером фильма «Жертвоприношение», наводя страх и трепет на зрителей. Людмила Казарян была настроена добродушно, Николай Васильев — весело и воинственно, но особенно мне хотелось бы отметить Ольгу Аникину, проделавшую огромную филологическую и социологическую работу. Как это было – читайте и смотрите далее; мне, если честно, не хватило живого чайно-кофейно-винного афтепати с возможностью подойти к каждому из поэтов и спросить «Ну как, ты окей?» — но в том, видимо, и заключается один из важнейших ковид-уроков: ценить возможность офлайн-бытия.
Елизавета Трофимова, поэт, литературный критик, эссеист
Представляем рецензии Елизаветы Трофимовой, Евгении Риц, Людмилы Казарян и Ольги Аникиной о подборке Александра Хана. Обсуждение Стефании Даниловой читайте в этом же выпуске «Формаслова»; обсуждение Елены Жамбаловой — в предыдущем.
Рецензия 1. Елизавета Трофимова о подборке Александра Хана:
Стремящийся к теплу финвал асимметричного окраса. . .
– Тоже нет.
Когда я читала эти тексты, меня мучила одна мысль: какой же я всё-таки необразованный человек. Храбро справившись с амвоном и аналоем, потому что по профессии я журналист в православных СМИ, я с готовностью загуглила «волЮту» и «ризалит», но «чистое скопео» заставило меня с рыданиями отползти от монитора, посыпая уставшую голову пеплом. В спину мне прилетела «антропофания».
Думаю, где-то рядом со мной обречённо вздыхал Иосиф Бродский. «Заставляет обезумевшее тело разгоняться до абсурдной скорости», «ибо чертежи имеют свойство разрушать уже построенное здание» — эти строки напоминают фирменные афоризмы Иосифа Александровича. Но между Бродским и Александром Ханом я вижу существенное различие: Бродский относится к литературе куда менее серьёзно, чем Александр. Там, где у Хана «патристика линий» (хочется сразу же уточнить — патристика греческая или латинская?), Бродский идёт варить кофе и жарить рыбу на ужин.
Вся подборка давит читателя Элитарностью и Монументальностью (с большой буквы). Оттого мы там и находим долгие утомительные конструкции в духе «бурелом превращается в буревал» и «решение лабиринтов Кносса» в качестве приятного досугового мероприятия. При этом я не могу сказать, что передо мной совсем мёртвые тексты, похожие на труп многострадального синего кита из первого стихотворения — там есть мысль, она просвечивает в «чтении окон наизусть» и призыве «можно просто раздеться и плыть». Вспомним слова Андрея Тарковского: «Самая моя большая беда заключается в том, что я не следую собственным советам». Возможно, пригодится совет другого человека, повторяющий то, что ты и сам давно уже понял: можно просто раздеться и плыть. Снять амвоны и антифоны, утихомирить осьмогласия и нырнуть в своё по-настоящему сокровенное, не прячущееся за учебником по культурологии. И тогда, в этой честной обнажённости, раздастся живой авторский голос — я, и, уверена, не только я — буду рада его услышать.
Илья Репин говорил о начинающих художниках: «Сначала художник рисует просто и плохо. Потом сложно и плохо. Потом сложно и хорошо. И только потом просто и хорошо». Пока мне, к сожалению, видится второй вариант. Это уже не популярная риторика сетевого автора, но ещё не цветущая сложность метареалиста. Возможно, автору бы понравилось творчество Андрея Таврова или Александра Ерёменко — но кроме таких титанов метаметафоры, я бы посоветовала читать авторов на первый взгляд прозрачных: Михаила Кукина, Константина Гадаева… Они могут быть не близки Александру, но порой полезно взглянуть на иные способы мышления и организации текста. И тогда не нужно будет настолько категорично делить феномены на священное и мирское — мы же всё-таки не румынский религиовед Мирча Элиаде.
Не нужно в поэзии финвала асимметричного окраса, если за этим финвалом ничего не стоит. Но хорошо бы стремиться к теплу. Оно не бывает лишним.
Рецензия 2. Евгения Риц о подборке Александра Хана:
Стихи Александра Хана лишены границ — между поэзией и прозой, реальным и ирреальным. Они сами — граница, тонкая, гибкая, неуловимо податливая грань между мирами. Эту подвижную пограничность они и декларируют: «Застрявший между геоглифами и алеутским дышлом…», «прощайте неподвижные предметы…», «Между дышащим лейтмотивом и точкой за контрапунктом…». Всё здесь — сплошной промежуток. Не мир текуч, но мир текучесть и есть. Александр Хан, безусловно, поэт-сюрреалист, часы-яичница здесь текут и плавятся, проступают лицами не сквозь холст, даже не сквозь бумагу, но сквозь монитор — перед нами сюрреализм наступившего дня, совершеннолетнего — впрочем, до последнего совершеннолетия ещё больше месяца — двадцать первого века. Мир текущести красив, но экзистенциально он пугает, в нём не находится места для «я», потому что «я» — это точка, константа. Мир пугает, а поэту не страшно. Поэту не страшно, но тело дрожит:
Поэтому мне не должно быть страшно что однажды
меня без сожаления выкинут и через пару лет забудут
но ощущение смерти обладает колоссальной центробежной силой
что заставляет обезумевшее тело разгоняться до абсурдной скорости
отчаянно стремясь (того не понимая)
к завершению круга
Перед нами стихи философские, стихи мысли, стихи концепции — чёткой, ведь речь идёт о границе, но и колеблющей, мерцающей: граница здесь, мы помним, податлива, но это и необычайно образные, подлинно поэтические штрихи. Как известно, каждый писатель выбирает себе предшественников. Но каждый читатель выбирает предшественников своему поэту, и я веду линию, мерцающую границу Александра Хана от философской поэзии Тютчева (Тютчев — всему голова) к ожидаемо-неожиданному после Мандельштаму — не к стихам его, но к прозе, а дальше к совсем уж, казалось бы, отстоящему, но такому близкому товарищу, скажем больше — камраду, тоже поэту и прозаику, тому, кто и сказал о выбираемых нами предшественниках, — да, Александр Хан преломляет и продолжает линию Хорхе Луиса Борхеса, но не прямым, распространённым у авторов предыдущих поколений образом, а совершенно новым, только собственными образами: намёками, полутонами, зиянием — переходящим в сияние — недомолвок.
Рецензия 3. Ольга Аникина о подборке Александра Хана:
Одержимо и наощупь
Формирование поэтики Александра Хана я считаю другим проявлением того же самого феномена, о котором я писала в эссе о Стефании Даниловой. Здесь мы имеем дело с попыткой создания информационного поля вокруг собственных текстов путём активного ведения пабликов, создания видео на Youtube и даже формирования уникального потенциально платного контента. Однако содержание этого контента в корне отличается от содержания продукта, который производит Стефания Данилова.
Александр Хан выбрал себе сетевой образ яркого интеллектуала. В своём паблике он вербализует опыт собственного внутреннего философского спора, играющего для автора первоочередное значение. Здесь мы не найдём никакой т.н. «бытовухи». Разговоры, которые ведёт автор, касаются только высоких тем, как говорит сам автор, — «элитарных». Автор поставил себе целью сформировать свою собственную аудиторию, способную мыслить, спорить о высоком, оперировать философскими и эстетическими категориями.
У Александра Хана поиск читателя ведётся гораздо избирательнее и тоньше, чем у Стефании Даниловой. Он ставит на людей, которые оценят и его поэтику и эстетику, и он находит единомышленников. Пусть это происходит гораздо медленнее, чем у его сетевой коллеги Стефании, но тем и ценнее находки Александра.
О серьёзности его отношения к делу скажет короткая цитата из паблика: «За стихотворение (номер такое-то) я заплатил примерно 40 часами своей жизни. Расчёсывая красные глаза, задыхаясь от аллергии на пыль в очередном месте своего жительства и умирая возле горячей батареи в душные +25 °C, я просто пытался сделать хоть что-то субъективно стоящее в данный конкретный момент своего существования».
За сказанным стоит неподдельный аскетизм и самоотречение, любовь к процессу работы, понимание ответственности перед читателем и самим собой и, романтическая, по сути, откровенность. Подтверждение честности этого признания найти несложно: в Сети при желании мы можем отыскать разные варианты одного и того же стихотворения (например, стихотворения «Величественный синий кит»), и по этим вариантам заметно, как настойчиво работает автор и как долго он ищет точное слово; как он сокращает строки, заменяет одни слова другими, добивается наиболее точного звучания.
Хотя Александр Хан при написании своих текстов пользуется множеством литературных открытий, которые ему дал ХХ и даже XXI век, и в этих текстах заметно сильное влияние века модерна и постмодерна, корень и посыл поэтики Александра Хана я вижу не в философии ХХ века. На мой взгляд, Александру не чужд подход, впервые сформулированный немецкими романтиками: он отчётливо противопоставляет окружающей действительности свою профессиональную деятельность (назовём её сетевой публицистикой) и свою поэтическую работу, а также пытается воздействовать своими текстами на окружающую среду. Эта противопоставленность поэта и общества отчётливо видна в стихотворениях, представленных в подборке.
Например, одно из них начинается словами «Величественный синий кит» — уже сам образ поющего морского животного является мощной антитезой любому планктону, который плавает в океане вокруг.
Стихотворение Александр открывает необычно: он делает два ложных начала, и слушателю может показаться, что автор просто забыл текст, а читателю — что автор намеренно усложняет восприятие текста, и это действительно так. Расшифровать смысл стихотворения на слух (автор часто подаёт этот текст со сцены) оказывается делом непростым. Лично мне потребовалось прослушать его дважды. Между слушателем контента и смыслом текста Александр намеренно ставит большую преграду: сложность конструкции текста и изощрённость метафоры. Сделано это нарочно, потому что элитарный пользователь ютьюб-контента или читатель паблика обязан сосредоточенно вслушиваться и вчитываться. Если читателю не удаётся сосредоточиться и он, озадаченный, уйдёт с площадки, автор вовсе не расстроится. Он обязательно дождётся такого читателя, которому, кому удастся расшифровать тайнопись — как самому поэту удалось расшифровать «песни китов». «Песни китов» — цитата из прозаика Владимира Шпакова. У Шпакова есть роман, который так и называется «Песни китов», и эту метафору прозаик наполняет тем же смыслом, что и Александр Хан: нечто прекрасное, что невозможно услышать, находясь в толпе, а можно уловить только с помощью некоего тайного, глубинного слуха.
Величественный синий кит Александра Хана восходит к белому киту Мелвилла или другим мифическим животным, ставшим в ХIХ–XX веках символом непобедимой природной стихии. У Александра Хана это символ стихии поэтической и самого поэта, который «как царь, живёт один». На протяжении всего текста кит производит немыслимые музыкальные рулады, автор описывает звук с помощью слова, сравнивает могучее животное с пастором в католическом храме. С певцом, которого окружает огромное пространство, в котором не находится ни единого слушателя, способного услышать его «альтино»: всем непосвящённым оно кажется «тетраграмматоном». А в конце стихотворения автор выражает надежду на то, что всё-таки удивительный голос кита будет услышан и — мало того —
сплетается с отчаяньем антифонно; и, быть может, певчий обретет однажды некое подобие хора.
Это очень романтическая надежда. Сразу хочется вспомнить яркий эпизод из Новалиса, из «Генриха фон Офтердингена», где певцу, приговорённому к смерти на корабле, позволили спеть последнюю песню — но все люди во время песни заткнули себе уши, дабы музыка не тронула их суровых сердец. Певец замолчал и, согласно приговору, бросился в море, но из бездны поднялось некое чудовище, воплощение природной стихии, которое было способно услышать прекрасную песню — и спасло певца. Таким образом, певец обрёл «некое подобие хора», ему вторила вся природа.
В следующем стихотворении (#76) поэт как творец противопоставлен окружающему миру со всей его бренностью и приземлённостью:
прощайте неподвижные предметы
ваш равнодушный взгляд опасных пресмыкающихся
растекшийся как жёлтый воск
по дайсу приглушенной комнаты
я никогда вам ничего не обещал
В этом же стихотворении ( #76) поэт говорит о смерти, которая представляется ему завершением круга и ведёт к спасению поэта от отчаяния и одиночества:
Поэтому мне не должно быть страшно что однажды
меня без сожаления выкинут и через пару лет забудут
но ощущение смерти обладает колоссальной центробежной силой
что заставляет обезумевшее тело разгоняться до абсурдной скорости
отчаянно стремясь (того не понимая)
к завершению круга
После этого отрывка сам собой просится для цитаты другой отрывок из Новалиса и его «Гимнов к ночи». В таком сопоставлении стихи Александра становятся элементом традиции и смотрятся в нашем веке пост-постмодерна совершенно иначе; такая параллель придаёт им дополнительное звучание.
Однажды твои часы покажут скончание века, и ты, приобщенный к нашему лику, погаснешь, преставишься ты. Я в себе самом ощутил завершение твоих начинаний, небесную волю, отрадный возврат
Например, кроме великолепного синего кита в стихах Александра мы встречаем волшебную курящую принцессу, пьяного конюха, «гитары», под которые лирический герой поёт «очень громким басом».
Поэтику ХХ века зачастую характеризует цитатность или центонность — и в стихах Александра Хана мы также можем уловить очень тонкие отсылки к авторам, которых он, возможно, читает и любит.
В стихотворении, обозначенном как #63, в катрене, данном после отчёркивания, явно слышится Бродский:
Опрятный вид столичных кухонь — перемена мест,
а пленка молока в кастрюле — механизм старения;
и глядя между створок, не увидишь целое, но — срез
пейзажа, где отрывок неба пахнем солнцем и спасением.
В следующем катрене мы сразу же сталкиваемся одновременно с двумя авторами: с Шекспиром в переложении Пастернака (интерпретация Высоцкого): «Но тише».
А далее — отчётливо звучит Маяковский:
Шаг по широте проспектов,
по истории и вдохновению поэтов!
И город вдруг сужается до букв и взгляда,
и каждая простая улица мне почему-то рада.
И далее Маяковский ещё дважды выплывает в стихотворении: в этих строчках
Я трачу целлюлозу по общагам и скамейкам,
пока мой механизм не щелкнет и я не раскинусь
и в следующих строчках:
когда звонок разбудит ночью, вырвав из растоптанной постели, ведь
поэзия — это
здесь читается неявная отсылка к:
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Или другая отсылка к Маяковскому: «с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику».
Это только один пример замысловатой игры, которую может вести в своих стихотворениях Александр Хан, демонстрируя, что он вовсе не застрял в архаичной эпохе романтиков и смотрит гораздо дальше, да и умеет гораздо больше.
Стихи Александра Хана насыщены таким количеством образов и тропов, что эти элементы текста порой наползают друг на друга и перекрывают восприятие друг друга. В заключение я, пожалуй, скажу, что даже такие стихи, над которыми проводилась явная и длительная работа, несколько раз переписанные, в ряде случаев требуют дополнительного внимания со стороны автора. Возможно, благодаря этому вниманию отдельные строки в них будут пересмотрены; так, например, у меня как у читателя и слушателя вызывает сомнение необходимость переусложнений и латинизации речи в стихотворении, которое значится под номером опуса #85. К примеру, добавляя одну букву «н» в выражение Hic et nunc — здесь и теперь, автор получает «Hinc et nunс» — отсюда и теперь. Что дала ему эта буква и что глобально поменялось бы в смысле стихотворения, если бы «н» осталась? Либо дотошный Александр всё-таки допустил в этом латинском изречении опечатку.
Так же сильно смущает меня выражение «к белёсой пелене антропофании». Да, нам ясно, что самопознание автор представляет себе как гору, окутанную туманом. Но, пока мы добираемся до смысла загадки — мы встречаемся с ещё одной загадкой, про «скопео» — зрение, а в следующем абзаце нас ждёт ребус про «Hic et nunc», и пока мы играем с латынью, наш прекрасный туман возле вершины самопознания рассеивается. Читатель увлекается играми разума и не успевает почувствовать никакого волшебства, но успевает понять, что автор умеет морочить голову.
И с каждым новым вдохом, с каждой новой улицей
я глубже прятал в анфиладах и волютах
Прекрасная архитектурная деталь, произнесённая вслух, независимо от желания автора или читателя (слушателя) превращается в денежную единицу – валюту, эти два слова звучат одинаково. И каким бы ни был контекст, поэт этим фонетическим соответствием наносит неожиданный удар по вниманию слушателя; внимание восстанавливается, слушатель помнит контекст, но всё-таки подспудно продолжает держать в уме случайно промелькнувший в воздухе доллар или евро.
Кое-где автор использует намеренный перебор эпитетов:
беспомощной водой что будет
убитой горем матерью бессильно биться о бесчувственную логику
холодного бетона
Но эти недочёты — недочёты с точки зрения читателя — являются, скорее, не небрежностью, а издержками поэтического метода, избранного автором. Александр Хан не ищет простых путей, и в его работе, которую он ведёт, скорее всего, одержимо и наощупь, всегда будут попадаться такие неоднозначные решения. Звуковые или смысловые ляпы могут быть видны только со стороны — стороннему наблюдателю либо самому автору, на той стадии, когда он сможет отойти от сделанного на достаточное расстояние — то есть отстраниться от своего текста. Именно опыта в наработке такого навыка мне и хочется пожелать Александру Хану.
Рецензия 4. Людмила Казарян о подборке Александра Хана:
Первым моим впечатлением от подборки Александра Хана было, перефразируя классика: «Вот верлибр — а всё понятно, всё на русском языке!». При повторном чтении выяснилось, во-первых, что не верлибр, а гетероморфный (полиморфный, интегральный) стих, а во-вторых — что не всё на русском языке, а для чтения нужен небольшой глоссарий терминов из области музыки, архитектуры и математики, а также иноязычных вкраплений. Причём я так и не нашла нигде перевода для skopeõ (если не имеется в виду утилита для операций с изображениями) и «алгос», а также сильно подозреваю, что во фразе «Я вижу чёрный цвет над изумрудным ризалитом» имеется в виду всё же не «часть здания, выступающая за основную линию фасада», а минерал хризолит (речь в тексте идёт о воде зелёного цвета). Впрочем, и сочетание «изумрудный хризолит» нельзя назвать удачным, это вариант «масла масляного». Дорогой автор, зачем использовать слова, смысл и написание которых знакомы приблизительно? «Здесь и сейчас» на латыни пишется как hic et nunc, «в анфиладах и волютах» после дешифровки звучит смешно в силу несоответствия масштабов анфилад и завитков на колоннах, «дайс приглушённой комнаты» вызывает некоторое головокружение при мысленной попытке вывернуть комнату наизнанку для получения игрального кубика. И т.д.
Чтобы два раза не вставать: лично меня раздражают ошибки с использованием в русском языке звательного падежа вместо именительного, «старче» — это обращение, и в тексте это слово можно безболезненно заменить на «старец». Что касается фразы «так это с блеском провожать в десятках городах» — то ошибка в согласовании может быть и намеренной (хотя, скорее всего, она нечаянная — и исправление на «городов» тексту и его восприятию не повредит).
При всех этих подводных камнях общее впечатление от подборки скорее позитивное, у автора есть и замечательные строки, например:
пытаешься плыть на плаву
и так как все книги просрочил
то ищешь упавшие строчки
ногами читая москву
А вот этот текст просто хочется привести целиком («исихия» здесь = молчаливая молитва):
но в какой-то момент — теплота внутри
исихия на камушках у реки
человек как пустая формальность «бы»
и честнее остаться здесь
не слезайте же с пьяного корабля
разрушайте все ноты от си до ля
и снимайте вспотевшие туфли для
того чтобы громче петь
горизонт разрушает сырой причал
бурелом превращается в буревал
зеркала — в стекло, суховей — в mistral
из бутылок возвелся огромный храм
Значит, замысел всё же есть.
Мне представляется, что в приведённом тексте авторская речь обретает гармонию — причём этому способствует наличие в тексте размера, ритма, интересной рифмовки.
Или же:
Я точно знал, куда я шёл, но потерялся,
когда, решая лабиринты Кносса,
внезапно оказался возле глиняного сада,
где памятники и зелёный цвет гуляют под руку
и признаются — чуть сбавляя шаг — в любви друг другу
Автору можно поставить диагноз «тоска по мировой культуре» — а это могучее и действенное чувство и неисчерпаемая кладовая тем и образов. Главное — не заблудиться и не потерять себя в этих анфиладах и лабиринтах.
Комментарий Александра Хана
В воскресенье стал участником замечательного проекта «Полет разборов» Бориса Кутенкова. Получил подробную, полезную и честную (что главное) критику от знающих и разбирающихся людей — профессионалов своего дела (поэтов, писателей, филологов, журналистов).
Подобного формата нигде не встречал — получилась своего рода научная конференция, где каждый выступающий читал заранее подготовленный доклад о подборке стихотворений одного из трёх авторов. Каждого разбирали примерно час-полтора, что сопровождалось живыми дискуссиями.
Из основных выводов выступающих:
— пишу я интегральные/гетероморфные стихи;
— конструкция моей поэзии переусложнена, в некоторых случаях – не работает и даже мертва;
— текстам не хватает лирического темперамента;
Один из моих выводов — мою поэзию можно толковать с самых разных точек зрения (в чем я убедился, слушая доклады, — разница во мнениях была огромной)
Ольга Аникина даже ознакомилась с моей эссеистикой и видеопоэзией за последние годы — за такой труд ей отдельное спасибо!
Всем интересующимся советую поучаствовать в «Полёте разборов» как в качестве поэта, которого обсуждают докладчики, так и в качестве зрителя. Заходите в группу или на сайт (https://formasloff.ru/life/polet-razborov/), пишите Борису, присылайте ему подборки, приходите, осмысляйте и радуйтесь росту — разве это не прекрасно?
Подборка стихотворений Александра Хана, представленных на обсуждение
#75
— Величественный синий кит. . .
— Нет, не так.
— (кашель)
Стремящийся к теплу финвал асимметричного окраса. . .
— Тоже нет.
— . . .
Застрявший между геоглифами и алеутским дышлом, укутавшись в десятки мифов о себе, которых, вероятно, даже никогда не слышал, он — ощутив поблизости кого-то — начинает петь, казалось бы, произнося с амвона проповедь; но нет — он в опустевшем клиросе, у аналоя.
И пребывая в тихом заточеньи пятидесяти двух квадратных метров своего альтино, невидимый из глубины заполненного храма, неделю за неделей пропевает осмогласие.
Но эти гласы нечитаемы для народа; альтино уплывает, испугавшись разговора, но если снова встретит на своем пути кого-то, то — улыбнувшись — с радостью, негромко продолжит петь.
Продолжит петь счастливому кому-то, кто из-за своего строенья уха не может слышать эту частоту, как будто ее не существует вне пространства духа.
Вот так он и плывет, загадочный источник звука, не знающий простых, известных всем маршрутов, и сквозь соленый привкус пустоты поет. Как глупо! Здесь никогда не слышат и не чувствуют друг друга.
И дело не в строении уха, а в желании понять другого. Поэтому альтино кажется им тетраграмматоном. Но осознание этого сплетается с отчаяньем антифонно; и, быть может, певчий обретет однажды некое подобие хора.
— . . .
— (кашель)
#76
прощайте неподвижные предметы
ваш равнодушный взгляд опасных пресмыкающихся
растекшийся как жёлтый воск
по дайсу приглушенной комнаты
я никогда вам ничего не обещал
И все что у меня бесспорно получалось
так это с блеском провожать в десятках городах
всех самых близких мне когда-то женщин
и оставлять у них на разных пятнах континента
какую-то одежду и десятки книг
написанных не мной
Поэтому сейчас для оправдания себя
я умираю день за днем задолго до восхода солнца
чтоб контур моего густого силуэта
был узнан в квадратуре смоляного текста
и смог там жить — счастливее чем я
Поэтому мне не должно быть страшно что однажды
меня без сожаления выкинут и через пару лет забудут
но ощущение смерти обладает колоссальной центробежной силой
что заставляет обезумевшее тело разгоняться до абсурдной скорости
отчаянно стремясь (того не понимая)
за пределы круга
Поэтому мы по-особому проводим день рождения
ведь только в этот день мы сталкиваемся лицом к лицу
с бесцветным образом задумчивого времени
и человек вдруг превращается в ходячие часы
которые идут за счет единственного страха —
вдруг остановиться
Но если завтра в тот момент когда
я снова обращу свой молчаливый взгляд на противоположный берег
она окажется единственной кто подойдет ко мне
и просто приобнимет сзади
то я позволю ей как позволял любимой
коснуться моего чуть бледного лица
на ощупь отыскать холодную ладонь
и повести гулять вдоль каменного парапета
над провожающей меня тревожным взглядом
беспомощной водой что будет
убитой горем матерью бессильно биться о бесчувственную логику
холодного бетона
но ей придется все-таки смириться с
(надеюсь, окончательным) отсутствием меня
Поэтому когда я перейду
с асфальта на засохший чернозем
забудьте то чем я казался вам
меня уже и так давно здесь нет
но есть мой плачущий без звука текст
#74
Между дышащим лейтмотивом и точкой за контрапунктом
умещается больше, чем вечность и красота:
они умещают туда друг друга
и танцуют — прекрасные, как никогда.
Простота выразительных рук переходит в тепло Гольфстрима,
мягкий контур пылает раскраской фриза;
так время влюблённым подростком проходит мимо
и пишет о нас верлибром.
Я точно знал, куда я шёл, но потерялся,
когда, решая лабиринты Кносса,
внезапно оказался возле глиняного сада,
где памятники и зелёный цвет гуляют под руку
и признаются — чуть сбавляя шаг — в любви друг другу.
И с каждым новым вдохом, с каждой новой улицей
я глубже прятал в коллонадах и аркадах
то, что угрюмый архитектор уж никак не ожидал построить.
И теперь, в цугцванге душной мастерской
он озадачен.
Ибо чертежи имеют свойство разрушать уже построенное здание.
_________________
Кого из нас не наполняет ощущение воды?
Но мне приносит боль не просто факт, а подлинная близость.
Я мысленно срисовываю маслом каждый сгиб
измятой простыни качающихся волн
и бережно кладу их в свой карман.
Ведь тем, кто искренне привязан к ней,
дано любить её в любое время года.
Я вижу чёрный цвет над изумрудным ризалитом
и прикасаюсь твердыми подошвами к тому,
чем восхищается уже седьмое поколение.
#78
Встающей затемно прохладным утром матерью,
стирающей в прозрачной волге простыню,
смотрю, как медленно дрожит вода,
и прикасаюсь к ней молчанием белых губ.
– – –
Опираясь свободной рукой на поломанный стул,
Выдыхая измученный дым в полотно из стекла,
Вдруг заметил тебя вдалеке, у дубового леса
И открыл свои окна навстречу тебе.
– – –
Без кругов на воде от камней
исчезающей вмиг переправы
можно просто раздеться и плыть.
Но пока остаётся писать
бесконечные письма в бутылки
и бросать их в зеркальную гладь.
– – –
Ветер пробежался по траве
Через поле, сквозь широкий куст;
Отдышавшись у ограды, в тишине
Прочитал все окна наизусть.
– – –
но в какой-то момент – теплота внутри
исихия на камушках у реки
человек как пустая формальность «бы»
и честнее остаться здесь
не слезайте же с пьяного корабля
разрушайте все ноты от си до ля
и снимайте вспотевшие туфли для
того чтобы громче петь
горизонт разрушает сырой причал
бурелом превращается в буревал
зеркала — в стекло, суховей — в mistral
из бутылок возвелся огромный храм
Значит, замысел все же есть.
#85
Смотровая башня —
центр тяжести участка —
тяжелеет
под гипно-линией
согнувшейся над точкой
как чистое skopeō
за нисколько евро
вход
Вдоль почти что августа и юга
отрывистая речь
и облегчённый стук
к белесой пелене
антропофании
как hinc et nunc
сквозь восемь логик алгоса
как к самому себе
сквозь наслоение
самости и я
#81
пытаешься плыть на плаву
и так как все книги просрочил
то ищешь упавшие строчки
ногами читая москву
читая своей меланхолией
читая своим читая
себе нет конца и края
концов и краев не более
тень суть патристика линий
клавиши трещин отмосток
просто — все просто! — так просто
и запах свежего асфальта.
– – –
ходячий замок
в черном кирпиче
с курящей из окна принцессой
и пьяным конюхом
взбирающимся по
безбожной лестнице.
сделай струнам больно
разрезая их смычком
оставляя черные полоски
на квадратной простыне
и бежевых обоях
как капли крови
на коричневой эмали ванной
и запах вогнутых
берлинских губ.
разве я виновен в чем-то?
я просто разбираю жизнь на части
и собираю их в стихотворения
бездомный старче
ищущий куски стекла
чтобы наконец-то посмотреться в зеркало.
#63 (Стихотворение)
Комары налетают сразу
с хладнокровием насекомых.
Я пою очень звонким басом
под гитары своих знакомых.
Контрапункты не терпят глаз:
только гость по большим берегам.
Ведь печаль не преследует нас —
мы кладем ее в свой чемодан.
_________
Опрятный вид столичных кухонь — перемена мест,
а пленка молока в кастрюле — механизм старения;
и глядя между створок, не увидишь целое, но – срез
пейзажа, где отрывок неба пахнем солнцем и спасением.
Но тише.
Шаг по широте проспектов,
по истории и вдохновению поэтов!
И город вдруг сужается до букв и взгляда,
и каждая простая улица мне почему-то рада.
Но мне не нужно вдохновение — только четкий импульс.
Я трачу целлюлозу по общагам и скамейкам,
пока мой механизм не щелкнет и я не раскинусь
на асфальте у метро, под надписью «аптека»
Ведь лучший текст родится только накануне смерти
под простором контуров витрин и капителей,
когда раздастся крик и убегут с площадки дети,
когда звонок разбудит ночью, вырвав из растоптанной постели, ведь
поэзия — это чужая жизнь в скучающих глазах,
где каждый образ растекается по зеркалу.
По зеркалу, в котором пишут и так верят в чудеса.
По зеркалу, в которое смотреть, по сути, кроме нас, и некому.
