Галина Ицкович делится первыми впечатлениями от современной Кубы, исследуя Гавану, общаясь с местными и находя неожиданные параллели с городом своего детства — Одессой
Машина времени, Куба
Через сорок дней после смерти диктатора, когда душа его окончательно покинула остров, напоминающий очертя голову бросающуюся в Карибское море русалку, я ступила на «землю Свободы».
Клише Кубы до революции: «бассейны, коктейли, кабаре, проститутки… состоятельные люди приезжают развлечься за счёт бедных жителей, которые не владеют материальными ценностями и поэтому дорожат оставшимися — моральными». A клише послереволюционной Kубы… хм… вам какую версию — советскую, постсоветскую, американскую? Я решила разобраться сама.
На Кубу я впервые засобиралась ещё в конце девяностых, совершенно рефлекторно реагируя на запрет. Американским гражданам и тогда можно было проникнуть на вожделенный остров, но непременно в обход закона. Дорога методом «трамплин» была разработана в нескольких направлениях, самые популярные — через Канаду и через Ямайку, где добрые таможенники, видя американские паспорта прилетевших, ставили визовые печати не паспортных страницах, а на временных визах-вкладышах (tourist card). А ещё на Кубу можно было попасть в составе какой-нибудь делегации, по культурному обмену. Главное, не сметь отдыхать! Отдых на Кубе, как и ввоз сигар, нарушает эмбарго, что тут поделаешь (кстати, говорят, что Кеннеди сначала скупил все имевшиеся на тот момент в продаже сигары, а уж потом его подписал…)! Провозглашённое в 1962 году, эмбарго разорвало близкие отношения с находящимся всего в девяностa четырех милях от американского побережья островом, разделило семьи, оставило незаживающую рану. Но какие-то отношения между США и Кубой всё же продолжались, хотя и перешли в разряд романтических снов. Как отнятая возлюбленная, Куба продолжала манить американцев.
B основном, надо отметить, манила она американцев НЕ кубинского происхождения. Кубинцы не скучали за режимом. Антикастровская террористическая деятельность продолжалась все эти годы. Штаб-квартира террористов была расположена в Майами, принявшем наибольшее количество беженцев с острова (xa-xa!) Свободы. В 1977 году легeндарно бесстрашный и честный журналист канала Эй-Би-Си-Ньюс Геральдо Ривера встретился с Фиделем Кастро и сделал эксклюзивный репортаж о жизни кубинцев. Его телесюжет содержал слова: «Поскольку отношения с Кубой вскоре улучшатся и кубинцы увидят нас снова…» Интересно, что он верил в возможность нормализации, невзирая на то, что всего за два года до этого Куба в очередной раз запятнала себя в глазах Соединенных Штатов, начав финансировать ангольскую революцию. Но должно было пройти ещё почти сорок лет со времен этого репортажа, чтобы отношения действительно стали меняться.
Три года с момента «потепления» в отношениях ушло на то, чтобы позволить коммерческие рейсы на Кубу. В феврале 2016 года президент Барак Обама подписал указ, позволивший обозначенным ранее двенадцати категориям визитёров (среди них музыканты, танцоры, журналисты, деятели образования и некоторые другие) летaть на Кубу напрямую из США. В сентябре 2016 вылетели первые рейсы компании American Airlines из Майами, а 28 ноября 2016 года вылетели и первые рейсы из Нью-Йорка.
Не обошлось без недоразумений и смешанных чувств с обеих сторон. Журналистка Р. Хинсон (интернет-журнал Counterpoints), например, прокомментировала «расистские» объявления американского пилота о задержке вылета на декабрьском (2016) рейсе, которым она летeла в Майами. Хотя (скорее всего) громогласно возмущавшийся задержкой пилот просто выразил недоброжелательные чувства по отношению к режиму: мысль о том, что люди в коммунистических и социалистических странах не умеют и не любят работать, близка сердцу многих. Но всё же связь наладилась и отношения, можно сказать, оформились. Сейчас или никогда! Вот так в январе 2017 года я стала одним из пассажиров рейса Нью-Йорк—Гавана.
Призраки и мифы
У эмоциональных жителей Латинской Америки склонность к установлению социальной справедливости, восстаниям и революциям вообще-то течет в крови, но Куба, более пятидесяти лет находящаяся в перманентной пассионарности, перещеголяла всех соседей по континенту. А во время революции: а) все средства хороши; б) средства ограничены; в) бытовой и социальный – аскетизм? скорее, мазохизм – является не только естественной частью жизни, но и добавляeт некую остроту и даже подтверждаeт лояльность по отношению к идее; г) идея оправдывает любую нелепость и/или жестокость. Правительство регулирует всё. Принцип «Всем понемногу» постепенно подменяет прежде провозглашаемые принципы. Вот тебе, бабушка, и равенство… Но так ли это?
Рейс, между тем, проходит вполне нормально, а в аэропорту вдобавок оказывается, что мы – туристы статуса ВИП. Забегая вперед, должна отметить, что статус этот означал совершенно разный уровень сервиса в разных частях страны и в различных ситуациях. Но пока нас проводят в салон, декорированный в стиле и цветовой гамме, которые поразили бы наше воображение, попади мы сюда в семидесятых годах прошлого века. Всё пластиково-нарядно, концентрически четко, геометрически неоново, чисто и вежливо. Но чувство déjà vu возникает у бывшего советского гражданина немедленно по прибытии и уже не покидает его ни на минуту.
Первый укол дежавю — конвертируемые деньги. То есть деньги для иностранцев. Знакомая советская система сертификатов, не правда ли? Главное, не перепутать, получая сдачу, «купы» (национальные песо, курс — один доллар к 26-ти песо) и «куки» (конвертируемые песо, курс — один доллар за одно песо) … К счастью, мы быстро поняли, что надо просто присматриваться к картинкам — на национальных изображены люди, а на конвертируемых — памятники.
А вот ещё. Помните Советский Союз? — Иностранец должен был жить в отеле и только в отеле. Вот-вот. Для того, чтобы остановиться у местного жителя, требуется куча разрешений, выданных на основании документов и фотографий, подтверждающих родство. Поскольку таковых фотографий у меня не сыскалось, пришлось ехать в отель, не создавая ни для кого неприятностей.
Улица сначала удивляет и радует разноцветными, как монпансье, неторопливыми старыми американскими авто, среди которых шныряют чуть более юные «лады», «москвичи» и «жигули» более консервативной окраски. Вот мелькает указатель на дороге: P[arque] Lenin. Да-да, здесь ведь есть парк Ленина с гигантской головой вождя, кажется, последней уцелевшей во всем мире! Впрочем, здесь уцелел не только Ленин… За окошком такси мелькает вполне субтропическая дорога — пальмы, цветущие магнолии, бетонные заборы. А на заборах — граффити забытого свойства. Идеологическое граффити то есть. Фидель во все времена, с юности до глубокой старости. Вечно юный Че. Три профиля здесь другие, но борода Камило Сьенфуэгоса подозрительно похожа на марксовскую. Лексику кубинского социализма отличает от знакомой нам советской версии шокирующе будничное и совершенно не отрицаемое властями слово «смерть», щедро рассыпанное на плакатах: Patria o Muerte, Socialismo o Muerte … Страшновато, зато честно: пускай народ помнит, что власти не шутят! А вот и народ: по-советски толпится на автобусных остановках, втискивается в хлипкие старинные автобусики. Первый сеанс дежавю подходит к концу, и мы въезжаем в черту города.
На карте Гавана выглядит довольно хаотично. В основном смотришь на немногие, прочерченные дрожащей рукой магистрали. Где-то прячется обещанное великолепие, обещанное очарование? Выезжаем на солнечную, но пустынную набережную Малекон (это потому так пустынно, что час ранний, что будний день?). Здесь начинается более парадная часть города. Действительно, всё прилично-столично: отели «Англетер» и «Националь», величественный театр, оживлённый скверик с гордым названием «Центральный Парк». Пусть воздух загазован, как в годы советского детства, пусть выстроившиеся в шеренгу там и сям люди напоминают о забытом слове «очереди», но почему-то обилие солнца и такие приветливые, вполне знакомые общекарибские лица пересиливают, и мы, выгрузившись там, где набережная смыкается со Старой Гаваной, около высокой двери, якобы ведущей в наш casa particular (частный пансион), с воодушевлением готовимся приветствовать хозяев.
Но хозяев не видно, как, впрочем, и названия пансиона. Вокруг кипит стройка, брызжет сварка, летит пыль. Остается верить на слово, что вип-гостей абы где не выбросят, и настаивать на расселении. Отыскав минут через двадцать девицу, подтвердившую, что мы всё-таки попали в искомое заведение, и попросившую подождать, пока найдутся ключи, мы оглядываемся и понимаем, что попали в старинное, явно ранней колониальной постройки здание: глубокий прохладный патио, невероятной высоты потолки (а как иначе справляться с жарой?), полукруглые своды, выбеленные стены. Похоже, что предприимчивые хозяева разделили каждый этаж в высоту (позже мы получаем подтверждение моему предположению: после революции многие старые дома были уплотнены новыми жильцами в результате именно такого, вертикального разделения на solares, кубинский вариант коммуналок. В революционной Гаване, конечно же, не было трущоб! — само предположение было бы оскорблением духу революции, немедленно разрешившей жилищные и все прочие проблемы).
Наконец входим в светлую высокую комнату. Спальня и ванная — на втором уровне. Как настоящие жители Гаваны, карабкаемся наверх по железной лесенке. Девушка, наша проводница, демонстрирует полотенца и постель, втягивает спёртый воздух и жмурится от восторга:
— Ах-х! — подтверждая тот факт, что здесь только что убирали.
Здесь и вправду премило. Стена у изголовья оклеена старыми номерами газеты Juventud Rebelde, шаг за шагом документирующими ключевые моменты американо-кубинских отношений. Намёк услышан — нам рады! Мы тоже рады, что наконец-то попали к вам, ребята!
Но лучше всего — это балкон за витой решеткой и вид на залив, и весёлую площадь Сан-Педро с круглой клумбой, напоминающей то о Версале, то о ярмарочной карусели. Быстрее туда, в город!
Гавана, день первый
Наладить связь с остальным миром из Гаваны по-прежнему непросто: интернет доступен только в самых дорогих отелях и в административных зданиях и только под контролем государства. Домашний же интернет, даже самый медленный, до недавнего времени был положен только государственным функционерам или «проверенным» деятелям культуры, а сейчас хоть и появляется у простых граждан, но с ограничениями по зоне и по времени пользования. Представляю себе, что так выглядел бы доступ в Сеть в СССР, доведись им (СССР и его антиподу, Всемирной Паутине) совпасть во времени.
А туристы как обходятся? Oчередь за карточками для доступа в Интернет выстраивается с раннего утра. Если вы потеряли своего попутчика в Старой Гаване, идите к «Амбос-Мундос» или ещё к какому-нибудь дорогому отелю. Только там можно подключиться к сети, вот там и кучкуются экспаты, сидящие на бордюрах и на низких ограждениях вдоль всего квартала с утра до самой темноты, деловитые птицы, клювами в сотовые свои кормушки. Мы пошли было, но потом передумали. Впереди у нас другое, более срочное препятствие — обмен денег. Американские доллары меняют только с десятипроцентной наценкой («наш ответ империализму», очевидно), а кредитные и банковские карточки не принимаются вовсе. Отстояв в послушной и слегка перепуганной интернациональной очереди, мы наконец вооружились вожделенными «куками» и пришла долгожданная пора обеда.
Ещё один призрак нашего общего с Кубой прошлого — это государственные столовые и рестораны. Мало того что финансовые проблемы делают этот остров островом вдвойне, и еда здесь продолжает быть в дефиците (помните советские очереди за продуктами? — если соскучились, поезжайте на Кубу), так ещё общепит продолжает готовить по старинным разнарядкам, и все блюда… совершенно ужасны. Как можно испортить Морос и Христанос, бобы с рисом, или Ropa Vieja, тушёное мясо с тем же рисом? Приходите в общепит и узнаете. Paladar particular, частные заведения, можно легко узнать по очереди у входа, a oбщепиты в основном пустуют. Единственное исключение – это «Ла Бодегито-дель-Медео» (в переводе означает «забегаловка в середине квартала», каковой она и является), где среди знаменитых завсегдатаев – Нат Кинг Коль, Сальвадор Альенде, Эрнест Хемингуэй, Геральдо Ривера. Ну, «Бодегито»— это культурная икона. А в обычных ресторанах мы сталкиваемся с тем, что первое заказанное блюдо отсутствует. С чего мы только не пробовали начинать заказ — нет этого самого первого и всё! Помните у Жванецкого: «Он им подсказывает ответ: “Скажите, пива нет? ” — “Нет!”»? Смеемся — мы-то тут на неделю, можно и потерпеть. Пустые магазины для местных со скудным ассортиментом на стеллаже «По карточкам» и пустотой на полках под табличкой «В свободной продаже» чередуются с магазинами для туристов. Мы не жалуемся, мы понимаем…
Менялы, выменивающие местные сувенирчики на старый телефон, мыло, «фирменную» футболку— помните? Все эти персонажи населяют улицы Гаваны наряду с обычными для любой страны третьего мира проститутками, мелкими мошенниками, попрошайками, говорящими на множестве языков («Купите сигару», — слышится кое-где русский).
Но всё-таки Гавана — совсем не город-призрак. Улицы весело гремят, и это не шоу для туристов. Хотя и туристы как явление поднимают настроение: всё же подспорье экономике. Американцы вовсю пользуются приоткрывшейся дверцей, а европейцы ездили на Кубу испокон веков и продолжают ездить. Гаванцы живут на порогах своих таких разных домов. Вечерами в открытые двери виднеются дети и взрослые на всех этапах домашней жизни, от стирки белья (бельё висит везде, его много – жарко же!) до укладывания детей. Телевизор смотрят прямо с улицы, он тепло мерцает в тёмной комнате. Так жили до кондиционеров и интернета, в годы моего детства, в городе моего детства.
Да, о домах. На долю Кубы выпала богатейшая история, и Гавана — eё живое зеркало. Что главенствует в архитектуре Гаваны — стены, выбеленные в стиле ранних христианских миссий, богато украшенные испанские колониальные постройки, позднее барокко хороших кровей, курортная эклектика, бетонно-стеклянные коробки или ар-деко? Я бы сказала, главенствует разрушение. Революционное правительство не справилось с доставшимся ему богатством, и архитектурные шедевры XVI-XX века довольно быстро пришли в упадок. Жильё было обещано всем и сразу, а потому пришлось уплотнять экспроприированные дома, занимаемые раньше американскими компаниями и зажиточными кубинцами. Уплотняли ли тех, кто никуда не уехал? — ответ на этот вопрос мне так и не дали, сколько ни спрашивала.
К счастью, ЮНЕСКО включило Старую Гавану в список культурного наследия мирового значения — и таким образом подтянулись деньги, восстановились отдельные районы, отдельные архитектурные ансамбли вроде площади Плаза-Виеха. Но ураганы, пираты и правители не щадили прекрасный город. Многие гаванские здания похожи на разорившихся аристократов, донашивающих неуместные старомодные камзолы.
Гавану-Централ и прежде шикарный район Ведадо ЮНЕСКО не охраняет, поэтому они разрушаются ещё быстрее, чем Старый Город. У бедных обычно много мусора, но здесь на улицах сора совсем немного. Может, потому, что любая бумажка, тесёмка, деревяшка могут ещё пригодиться. Через несколько дней мы своими глазами увидим, как в магазинах продаются пустые картонные ящики из-под пива. Кто знает, во что они превратятся в руках кубинских умельцев.
«Русские идут»… русские ушли?
Но – вернёмся к русским влияниям/вливаниям в кубинскую жизнь. Исчезли ли они в тот день, когда советские деньги перестали искусственно поддерживать эту связь? Превратилась ли эта любовь по расчёту в настоящую привязанность? Что сталось с кубинцами, которые выучились в Советском Союзе? Изменилась ли их судьба в результате этого опыта? И что произошло с русскими, работавшими на Кубе? Как насчёт языка и культурных связей? Я начинаю поиски информации, откуда проще — ещё из дома. На интернете нет ничего! Русская литература на Кубе то ли не существует, то ли находится в глухом подполье.
Почему бы не спросить Энрике Барнетта? Он наверняка знает что-нибудь о творческой диаспоре. Энрике Пинеда Барнетт — один из авторов сценария фильма «Я — Куба» («Soy Kuba»), который вышел на экраны в год моего рождения. Кубинскому кинематографу, чтобы выжить, надо было опереться на Старшего Брата, финансировавшего и давшего идеологическое направление. Фильм я смотрела когда-то в детстве. Заведомо скучный (потому что «правильный» — а по советской логике «идеологически выдержанный» означало ещё и «лживый») фильм о кубинской революционной ситуации заворожил меня, маленькую, невероятным для чёрно-белого фильма живым светом ночи, светящимися в темноте глазами главной героини, пушистыми пальмовыми ветвями.
Для справки:
Уже в девяностых фильм потряс случайно увидевшего его Мартина Скорсезе, который восстановил и пустил его в американский прокат. Вторым спонсором и поклонником ленты явился Ф. Ф. Коппола. Фильм был снят в новаторской, опередившей свое время манере и потому сочтён неудачным и советской, и кубинской стороной.
Звоню по добытому ещё в Нью-Йорке номеру. Всё складывается отлично: на днях Энрике приезжает на выступление в Гавану, там мы и встретимся. И сразу же разочарование: выступление отменяется, Энрике идёт на операцию. После нескольких попыток созваниваюсь наконец с Архелем Кальсинесом, редактором «Опус-Гаваны», культурологического журнала при Гаванском университете и Управлении Исторического наследия Гаваны. Может, он поможет мне понять, как живёт этот город, как выживают в нем культура, история, архитектура.
Ещё в предварительном телефонном разговоре выясняется, что Архель свободно говорит по-русски. Никакого нет здесь секрета: он учился в Советском Союзе, женат на русской. Многие кубинцы возвращались в своё время с советскими женами. Архель предлагает встретиться в холле гостиницы «Амбос Мундос».
— А как мы узнАем друг друга?
— Я — небольшой человек с бородой, а Вы… я сразу узнАю русскую.
В назначенный час мимо меня, торопясь, проходит человек, который больше всех присутствующих соответствует описанию. Он явно кого-то высматривает. Подхожу:
— Как же так, неужели русских нельзя больше распознать?
И вправду, мы стали такие разные, так по-разному прожили последние четверть века. Мы поднимаемся в редакцию, она расположена как раз напротив нарядной эклектики «Амбос Мундос», в безликом бетонном здании, принадлежащем университету. Здесь тихо и пусто— что за контраст с веселой улицей Обиспо, с поющей и толкающейся толпой!
— Что произошло за последние двадцать пять лет с теми культурными связями, которые так культивировались в советское время?
— Трудно сказать. Литераторы, пишущие на русском, у нас были, но в основном разъехались, кто назад, в Россию, кто в Испанию. Но есть пока ещё литературный перевод. Недавно издал ещё одну книгу Хуан Милиан, переводчик Высоцкого, на испанском и русском языке. Есть ещё так называемые «половинки», писатели русско-кубинского происхождения, которые писали на русском, но многие уже за рубежом.
— Есть ли у современных кубинцев интерес к русской литературе?
— Есть новый зал в Национальной библиотеке, чтобы приходили и учились студенты русского языка, поскольку начинается обмен между преподавателями, и есть намерение интенсифицировать такое общение. Недавно было открытие этого зала.
— Что публикуется в Вашем журнале?
— Работы о реставрации, археологии, истории — о культурном наследии города.
Архель протягивает свежий, запаянный в целлофан номер журнала «Опус-Гавана». Я открываю почти машинально, я ведь не читаю на испанском… и немедленно вижу слово “Moscu”. Это материал о живущем в Москве кубинце, художнике Омаре Годинесе.
— Да-да, я тоже вот только что был в Москве. Связи с Москвой, с Россией продолжаются, — поясняет Архель. — В нашем журнале всегда есть что-то, посвящённое русской культуре. Не литература, это не наше направление, но история, культура, религия.
— Что ещё из русской культуры? Вот ресторан «Москва» появился. У моего поколения ностальгия, это наше детство, наша юность, а молодёжь… не знаю… Молодежь, наверно, подражает родителям, они вырастают и хотят знать эту культуру. Особенно те, чьи родители учились в России; не меньше 20 тыс. кубинцев прошло через советское обучение.
— Так всё-таки интерес к тому, что пишется на русском, существует?
— Не уверен. Но остаются любимые авторы. Для меня это работы Исаака Бабеля. Я в Одессу впервые приехал и всё спрашивал, где жил Бабель, и никто не знал. Но потом нашёл дом с маленькой табличкой, незаметной, и был очень рад. A одна важная публикация была ещё в начале шестидесятых, до революции — это «Один день Ивана Денисовича». Одно из первых изданий. Вот эти авторы повлияли на кубинскую литературу. Бабель очень сильно повлиял и на Норберто Фуэнтеса, и на Эдуардо Эрас Леона.
Вроде бы никаких открытий, кого теперь удивишь таким библиотечным формуляром? Э-э, да я забыла, что сижу на острове в Карибском море! «Российская грусть», тонкая отрава, наполняет воздух.
— Политику оставим в стороне, но в культуре идёт сближение. Встреча митрополита Кирилла и Франциска в прошлом году на Кубе — это очень интересно, потому что встреча было ориентирована на мир. Регулярно проходит книжная ярмарка, и стали снова приезжать деятели культуры из России… В историческом центре мы хотим создать разнообразие культур, не коммерческого типа, а настоящее космополитичное разнообразие. А если ещё станем вспоминать связи Алисии Алонсо с российским балетом… А ещё планируется новый проект — привозить выставки из экспозиций Русского музея, Эрмитажа… пока не знаю, как это будет, но есть надежда. А ещё… отношения живут в сердцах людей.
Архель улыбается. Хорошее у него лицо, интеллигентное, снятое с производства.
— А что происходило в сердцах кубинцев, когда о Кубе… ну, скажем, забыли в России?
Архель омрачается:
— Лично мне было очень тяжело. Моя жизнь изменилась. Сразу. Моя жена — русская.
— Как жена перенесла разобщение?
— О, здесь остаться в отрыве… русским было очень трудно. Но я всегда продолжал читать по-русски. Россия — моя вторая родина, ведь там родились мои сыновья.
Приёмные дети безрубежья: «О нас все забыли, но мы живём»
Пламенный Фидель, обладатель 900 миллионов долларов, железной рукой ведущий Кубу к собственной версии свободы в течение полувека, умер в почтенном возрасте девяноста лет в 2016 г. Связи же между Советами и Кубой умерли гораздо раньше, в 1991 году, со смертью означенных Советов, когда ежегодные шесть миллиардов перестали поступать в кубинский бюджет. Но ностальгия по былым покровителям всё-таки мелькает в воспоминаниях: в 60-е Кубу практически передали из рук в руки как яркий флажок в эстафете и начали холить не менее тщательно, чем в американские времена. Русские, русский язык стали занимать все больше места в жизни кубинцев. Советские специалисты охотно приезжали на Кубу. Технари закладывали основу производства, a после поддерживали совместныe предприятия. Это было престижно, к тому же многие получали двойную зарплату. Гуманитарии тоже находили работу: технический перевод был востребован, преподаватели русского были нужны везде.
После развала Советского Союза многие из этих людей решили не возвращаться: они обросли семьями, обязанностями, привычками. Кое-кто из кубинцев, учившихся в СССР, вернулся на родину с жёнами. Решившиеся, как острят кубинцы, «выудить муженька» в кубинских водах русскоязычные женщины, а также пенсионеры и пенсионерки образовали своеобразную общину. Осталось этих людей не так уж много, и живут они, в дополнение к общекубинской борьбе с жизненными трудностями, надеждой на культурное событие в консулате, на редкий приезд случайного гастролёра, на ежегодное мероприятие с кулёчком сладостей, означающее, что Родина помнит о них.
Из надежд есть опять-таки интернет. Соглашение с Гуглом откроет дорогу быстрому, менее ограниченному интернету – но не для всех, конечно. Домашний интернет по-прежнему медленный, за 50 часов в месяц не насмотришься, да и не всё доступно на острове Свободы: только откроешь какую-нибудь страницу, как появляется надпись «Эта страница недоступна в вашем регионе». А ещё есть православная церковь. Там тоже собирается небольшая группа экспатов. Но поколение, пропустившее перестройку и всю последующую динамику религиозного возрождения, не находит связи между посещением церкви и утолением тоски по родине.
Как им удаётся сохранять спокойствие духа и хорошее настроение? Откуда это лёгкое отношение к победам и неудачам, эта неумирающая надежда на то, что всё в конце концов улучшится, исправится, исполнится? Или просто солнце и море, сиеста и сальса, советский авось и южный пофигизм, африканская магия и artes plasticos, джазмены и художники, составляющие из вышеперечисленных ингредиентов диковинный мир, помогают не терять оптимизм?
Ценности? А нужны ли ценности? – риторический вопрос поступает от моей новой знакомой Л., русской, прожившей на Кубе сорок лет. Риторический – потому что здесь для неё произошла переоценка. Не хватает других, нематериальных ценностей: общения, концертов и передач, новых книг, внимания со стороны забывшей о русских кубинцах метрополии. Но всё это могут привезти дети, второе поколение мигрантов, разъехавшееся по всему миру, в основном в Испанию (у всех кубинцев двойное гражданство, кубинское и испанское). А третьему поколению русских кубинцев и это не нужно. Другой земли, другого менталитета они не знали, поэтому их жизнь кажется им единственной возможной.
– На Родине о нас всё равно забыли, даже пенсия у меня только кубинская. Не хватает её, конечно, но мы живём как все. Справляемся. Я уже и думаю как кубинка, и экономлю как кубинка. Стало немного легче, конечно, стало легче. Раньше сорок семь продуктов распределялись по карточкам, а теперь только десять.
Я решаюсь расспросить подробнее о карточной системе. Я уже видела магазинчик в Гаване-Централ, где очередь тянулась издалека, a женщины с сосредоточенными лицами автоматическим движением раскрывали горло принесенного с собой мешочка. Сквозь мутное стекло витрины было видно, как единственная продавщица в белом облаке насыпала одинаковые порции чего-то, напоминавшего маисовую муку. Вряд ли это было подготовкой к религиозному обряду…
Л. начинает перечислять:
– Пять яиц в месяц, девять фунтов риса, девять фунтов сахара…
– Сахара?!
Это на Кубе-то, рядом с сахарным тростником!
– …хлеб тоже нормирован. Один пакет кофе на взрослого, рыба… рыба положена хроническим больным и умирающим, по рецепту врача. Говядина… только для иностранцев… за «куки». После Period Especial, после окончания советской помощи мясных сортов не осталось, коровы считаются исключительно молочными, и уличённые в хищении говядины или сбившие корову на дороге караются по всей строгости, и за купленную на черном рынке говядину тоже можно попасть в тюрьму.
Л. спохватывается, видимо, что у меня складывается неправильное представление о её стране, и начинает перечислять культурные события последних месяцев, в том числе приезд Евтушенко. На Кубе невозможно жить, если будешь горевать по материальным ценностям. Kубинцы любого происхождения не теряют присутствия духа. Они живут в квартирах, экспроприированных у сбежавших пятьдесят лет назад в Майами богачей, не очень-то задумываясь о трещинах в полу и потолке, не заморачиваясь разбитыми лестничными пролётами и напрочь выбитыми дверьми. Соседи заходят «на интернет» к тем, у кого этот самый интернет имеется, как когда-то заходили «на телевизор» в городе моего детства.
Но это всего лишь мнение, и тут всё не так просто, потому что приоткрылось уже окно в материковый мир, а там – совсем другая жизнь.
Period Especial и другие болезни роста
Завтраки сервируются на крыше: сидишь и наблюдаешь сверху за круговертью площади-карусели, за паромом, привозящим служащих с противоположного берега залива, за утренним потоком пешеходов, за подъезжающими прогулочными авто. Уже на второй день привыкаешь к их разномастному стаду и не пытаешься больше сфотографировать каждую живописную развалину на колесах.
– Не повезло вам с погодой, – сочувствует подающая нам завтрак давешняя девушка. Она тут отвечает за многое, от приготовления омлета до расселения в комнаты и вызова такси.
«Не повезло с погодой» — это суровые январские 25 градусов по Цельсию и мимолётное предобеденное облачко. Завтрак начинается великолепнейшим, ароматнейшим кофе, за ним следует фруктовый салат с крепенькими кубиками гуавы и прозрачными дольками яблока (гуавы местные, яблоки экспортируются). Всё это заряжает нас соответствующим энтузиазмом, и мы бодро устремляемся по лестнице вниз, невзирая на клубы свежеподнятой рабочими пыли. Сегодня нас ждёт экскурсия по теме «Американское наследие Кубы». Тут не всё так прозрачно, как с советским наследием, но всё-таки кажется, что и по американцам они тоскуют, невзирая на горечь, с которой упоминаются бежавшие в Майами земляки.
Симпатяга Марио, наш гид на ближайшие пару дней, – дитя революции. Отец его из кастровской плеяды, воевал в горах Сьерра Маэстро: чернокожему сыну крестьянина терять было нечего. После 1959 года занимал различные административные должности, сейчас на мизерной пенсии. Марио получил прекрасное образование: он – магистр теологии с дополнительной специализацией в иностранных языках. Преподавал английский, переводил, но всё это пришлось оставить с появлением детей – на основные нужды было не заработать, радовались, когда могли позавтракать стаканом свежей воды и ломтем хлеба. В годы Особого Периода (после 1991-го) пошёл в туристический бизнес, благо что спрос на английский увеличился, и вот тогда наконец почувствовал, что жить нестрашно.
Быстро выстреливаем накопившимися вопросами:
– А русский язык на Кубе популярен?
– Изучение русского не имеет смысла, хотя, говорят, вновь появились туристы из России. Нет, это не для меня. Неприятные ассоциации, хватит уже русских.
Ах, вот как.
– А правда, что Кастро отсылал нерадивых студентов на рудники? У нас ходили такие слухи.
Ответом хитрая улыбка.
– А что это за история с машинами? Говорят, они непомерно дороги здесь?
– Машину можно купить, заплатив раз в десять больше её стоимости на Большой Земле. Говорю же, всё у нас наоборот. Безумный остров! – трясет войлочными косичками Марио.
А вот старые автомобили каким-то чудом держатся. Впрочем, настоящее чудо — это изобретательность кубинцев. Они сами мастерят запчасти, модифицируя и приспосабливая, сваривая и вырезая из пивных банок. Каждая старая машина таким образом становится уникальным созданием, мобильным памятником изобретательности своего хозяина.
Удивительно, но я частенько вспоминала в дни поездки о фильме «Я — Куба», с автором сценария которого я так и не встретилась. Точнее, о самой первой из четырёх новелл, где начинающая проститутка Мария ведет американца не в отель, а в трущобы, показывая ему изнанку развесёлого курорта. Все остальные новеллы — это просто более подробное разъяснение, а объяснения только утяжеляют и не добавляют ничего к пониманию. Проституция, символ оплаченного, дозированного суррогата любви, любви, под которой таится ненависть, – достаточно часто встречающаяся аллегория. Вспомним хотя бы фильм из гениальной трилогии немецкого режиссера Райнера Вернера Фассбиндера «Замужество Марии Браун». Мария в «Soy Kuba», как и фасссбиндеровская Мария (аллюзия имен не случайна, вполне прозрачна) – символ порабощённой, подавленной, изнасилованной даже страны, которая учится выживать в условиях вечной травмы, непрекращающегося подавления. Обе Марии (белокурая Мария-Германия в объятиях чёрного американского солдата и темнокожая Мария-Куба в пунктирной постельной сцене с индифферентным белым американским туристом) почти немы, пассивны. Контраст белого и чёрного интересен, знаки меняются соответственно. Интересно при этом, что мужчины, овладевающие обеими Мариями и символизирующие порабощение – совсем не грубые насильники и не разбойники и, возможно, показались бы симпатичными в другом контексте, в постели другой женщины, в другой стране. Но для Марии (Марий) они – реальное воплощение их личного кошмара, той страшилки, которой матери пугают девочек. Кубинская Мария, ко всему прочему, совсем дитя, возможно, что и интеллектуально. Она покорна, пассивна. Даже дорогое ей распятие отдаёт без особых возражений. Очень хороший символ немой, но понемногу осознающей себя страны. Мастерски исполненная операторская акварель, почти импрессионизм, создает ощущение неопределённости, размытости, разделённого кошмара (вышедший от девушки американец попадает в своё собственное, с оттенком дурного сна, представление о стране третьего мира: обступающие его дети, страшное варево, тряпьё, заслоняющее выход, набивающееся в горло…).
Но, освободившись от «благодетелей», Куба попала в другой кошмар, кошмар воплощённой утопии. В результате снова произошло изнасилование, на этот раз своими, революционерами. С диеты интернациональной (фраза из фильма «Before Night Falls», основанного на книге Ринальдо Аренаса) — на диету островную. И жизнь ни самых богатых (возможностей бежать всё-таки было немало и сразу после революции, да и в восьмидесятых, взять хоть массовый исход через залив Мариэль), ни самых бедных ничуть не изменилась. Хотя… свято место пусто не бывает, богатыми угнетателями стали партократы.
Девяностые перевернули Кубу ещё раз. Нaступившее безвременье и отсутствие прежнего мощного политического и финансового покровителя заставило кубинских лидеров пересмотреть приоритеты и ввести элементы рыночной экономики. Поразительно, что социалистические завоевания – бесплатные жильё, обучение и медицина, а также всеобщая занятость и политические анекдоты – остались нетронутыми, но при этом появились новые возможности, например, возможность уезжать на заработки в другие страны. Поскольку многие кубинцы априори уверены в том, что их страна и её лидеры шагают правильным путём, пребывание за пределами острова их не отравляет, но безусловно отрывает. Не все возвращаются, невзирая на немалую толику неистребимого патриотизма, а, возвращаясь, приносят с собой новые влияния, новые знания о мире, прежде закрытом для них. Отравляет, таким образом, знание о том, что жизнь за пределами острова совсем другая. Сытнее и насыщеннее. Нельзя не согласиться с американским кормильцем Кубы Хемингуэем: «Образование — это опиум для народа».
Нет, они не аккуратная калька с советской идеологии и уж ни в коей мере не апологеты постсоветского цинизма. Совсем другие. Но тоску, тоску о несбывшемся, так неожиданно напоминающую о сантиментах русской классики и, как ни странно, приближающуюся к португальскому саудаджи, невозможно не заметить в развесёлых руинах Гаваны, в плутовском прищуре, в колыхании подола вольной рубахи-гуаяберы. Может быть, это Гольфстрим выбрасывает на берег залива тоску по невозможному счастью для всех?
Продолжение следует
