Александра Яковлева из Омска, автор книги «Вот она я», прозаик, пишущий обычно в реалистической манере. Но именно в рассказе «Дуда», оторвавшись от привычной реальности, она обретает подлинную внутреннюю свободу. Мы можем воспринять рассказ как шараду и начать разгадывать, кто же такие Колонисты, Наблюдатели, птица Гэт и почему прекращены поставки таинственных ресурсов. Но ответы на эти вопросы не приблизят к пониманию прозы Яковлевой. Потому что всё здесь – не только и не столько для смысла: «лишь бы музыка лилась, а сердце радовалось». Эта вкусная метафористическая проза, вдруг уходящая в бытийную глубину, где тяжёлый вздох смерти и боли преодолевается отчаянной жаждой жизни и любви.
Андрей Тимофеев
Яковлева Александра Геннадьевна родилась в 1990 г. в городе Омске. Окончила факультет филологии и медиакоммуникаций ОмГУ им. Ф. М. Достоевского по специальности «филолог, преподаватель». Автор киноведческих статей и рецензий на театральные постановки Омского музыкального театра, художественных рассказов и сказок. Публиковалась в журналах «Омск театральный», «Муза» (Омск), «Музыкальный журнал» (Москва), литературном альманахе «Складчина» (Омск), литературных журналах «Иртышъ-Омь» (Омск), «Наш современник» (Москва), «Дон» (Ростов-на-Дону). Лауреат I степени региональной литературной премии Ф. М. Достоевского (2018 г., Проза), лауреат III степени IV Международного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» (2019 г., Проза), лауреат III степени Международного литературного конкурса малой прозы «ЭтноПеро» (2019 г.), шорт-листер Международной литературной премии им. М. Горького (2017 г.). В 2018 г. издан первый сборник прозы под общим названием «Вот она я». Книга удостоена специального диплома «За яркий литературный дебют» в Германском Международном литературном конкурсе «Лучшая книга года».
Александра Яковлева // Дуда
За небесными гостинцами Дуда снарядился, как всегда, затемно. Тишком прошуршал до порога, сунул ногу в свой одинокий громадный валенок. Пошевелил пальцами внутри: не жмёт ли? Вроде просторно ещё ноге. Вдохнул поглубже – и скакнул наружу, в морозную ночь.
Они с мамой жили высоко, под самой шляпкой старого гриба-переростка, и Дуда долго летел вниз в ночной черноте. Наконец, бухнулся оземь, посередь огорода.
В огороде дожидались Дуду саночки. Хорошие, крепкие. Дуда нашёл их года три тому назад на востоке от Колони. Лежали себе в овражке, сверкали литым боком – только ручку приладь. Дуда так и сделал. Богатое на гостинцы место тогда попалось. Вывез с него на новых санках целую гору полезного: бочку в огород для дождевой воды, трубы всякие-разные, большие и маленькие, пластины – щели в доме латать. Ещё набрал полные карманы оплавленных кусочков. Из тех, что покрасивше, бусики сплёл. Маме подарил.
За ночь нападал свежий чёрный снег. Дуда улыбнулся ему, как другу: третий знак, добрый знак. Приободрённый, по свежему снежку поскакал Дуда на промысел. Единственной улочкой, мимо чужих обжитых грибов и огородов. Проскрипел общественную баню, магазин, управу…
Колонь ещё мирно дремала посреди глухого леса.
Сегодня чувствовалось: будет удача. Сперва огненный хвост по небу проскочил – то первый знак. Затем грохнуло оземь, волнение прокатилось по всему лесу – то второй. И вот теперь чёрный снег выпал – третий. Значит, снова небесные гостинцы пожаловали.
Это Дуда придумал им такое название: небесные гостинцы. Откуда они сыплются – поди разбери! И как будто только для него одного. Другие Колонисты обходят стороной воронки, боятся. А несчастного Дуду лупят всем гуртом. Особенно старается Фомка-Плешка. Раз украл Фомка Дудины саночки с огорода и катался в своё удовольствие, пока все волосы клоками не вывалились.
С тех пор и повелось у Колонистов Дуду поколачивать за гостинцы – дескать, одни несчастья от них и болезни. Только волосы обратно не отрастут, сколько Дуду ни колоти.
Болтают ещё, Фомкина девка недовольна им стала. Дуда её понимал: Плешка и без плешки мужик не больно-то красивый, а теперь так вообще страх.
То ли дело Дуда! Мама всегда говорила: мужчина он хоть куда. Высокий, сильный, плечистый, с хорошим аппетитом. Полный рот зубов – целых тридцать штук, да один ещё лезет. Волос тоже лезет, толстый и чёрный, да по всему телу, и даже на пятке. Знал бы Плешка – удавился б от зависти. Но мама запретила хвастаться. Сказала, ещё сглазят.
Мудрая она женщина. Одна беда: последнее время всё спит да спит. Сморщилась вся, усохла, только нога, громадная и белая, торчит из-под одеяла. Ну, ничего. Авось гостинец какой для мамы найдётся – она сразу глаза откроет, заулыбается, а то и слово ласковое скажет. Вот радость будет!..
Дуда досадливо сплюнул в снег – аж до чёрной земли пробило. Всё одно: не различишь, где земля, где снег, где лес, а где небо. Темень кругом – и под ногами, и над головой. Одни звёзды, малые пылинки, в узоры сплетались, путь указывали. По звёздам и шёл Дуда к небесным гостинцам.
Дремучая грибная чащоба обнимала маленькую Колонь со всех сторон. Очень медленно деревня ползла сквозь неё, двигаясь с востока на запад. Постепенно Колонисты обживали новые грибы, а старые и трухлявые оставляли позади. В них оставались и старики – те, кто уже не мог выбраться наружу.
Кладбищенский след тянулся за Колонью исстари, и живые обходили его стороной.
Потому-то Дуда и выбрал этот путь. Покойники, чай, не набросятся на Дуду, не станут его мутузить. Они даже из домовин своих трухлявых не выберутся – с такими ножищами только лежи-полёживай век от века.
По ноге в Колони считают возраст, отмеряют человечью жизнь. Дудина уже размера солидного, но ещё прыгучая – значит, мужчина он хоть куда. А у мамы настолько большая, что скоро из окошка высунется – ну, так у ней и жизнь долгая. Первых не видала, но у Вторых на коленке качалась: по кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку – бух!
Кладбище точь-в-точь Колонь, только все тут домоседы. Ближние к деревне грибы Дуда ещё даже помнил. В них лежали старики, которых он сам застал живыми, – Колонисты Третьего поколения.
Вот дом бабы Фани и деда Джи: слегли в один день, счастливцы. Вот неказистый грибок: здесь оставили последнего старосту, а нового так до сих пор и не выбрали.
Дуда старался скакать тихонько, но быстро, чтобы не тревожить лишний раз старожилов. Вдруг в одной из домовин завыло – протяжно так, горестно. Сердце у Дуды сжалось от ужаса и тоски. Вой поднялся в небо, потянулся над кладбищем, одинокий, страшный.
«Этот ещё жив», – понял Дуда.
Тут и другие домовины содрогнулись общим тяжким вздохом – и застонали разом, словно боль их была общей. Все они ещё живы. До сих пор.
Волосы у Дуды встали дыбом, но он быстро взял себя в руки. Где-то там, впереди, ждали небесные гостинцы. А где-то позади ждала мама.
Мама, которой ещё рано на кладбище, рано выть от тоски вместе с другими покойниками.
Низко наклонив голову, Дуда запрыгал дальше по мёртвой тропе. Третье поколение кончилось, началось Второе. Здесь уже никто не выл – наоборот, стояла тишина, и на всём цвела синяя плесень. Её пятна расплывались по земле, по грибам, и даже покойницкие пятки, торчавшие то тут, то там из окон и дверей, казались синюшными.
Вот она какая, смерть неминучая.
Живые думали: стоит только коснуться плесени, и тут же приляжешь рядом с предками. Суеверие порой сильнее всякого знания.
Наконец, закончились и Вторые. Трухлявые грибы-домовины сменились усыпальницами. Так в сказках, что слышал Дуда в детстве, назывались металлические купола – обиталища Первых Колонистов.
Считалось, что Первые народились из них, как из яиц. А откуда взялись сами купола? Кто говорил, что из-под земли выросли, кто – будто снесла их великая птица Гэт. Дуде больше всего нравилась сказка, где купола прилетали с неба. Прямо как гостинцы теперь прилетают.
Медленно-медленно брёл Дуда мимо усыпальниц, разглядывал их со всех сторон. Крепкий металл, заклёпки, крохотные оконца. Есть ли кто внутри?
Дуда не удержался, заглянул в одно из окошек.
Баба Фаня любила пугать малышей сказками о Первых. Рассказывала всегда по-разному. То придумает им целых две ноги и один огромный глаз, во всё лицо. То сочинит блестящую кожу, которую Первые якобы снимали и надевали обратно. То вдруг скажет, что Первые – это так, присказка, а настоящая сказка – Наблюдатели. Летают они по небу на великой птице Гэт и следят за всем, что происходит на земле.
О Наблюдателях Дуда пока не мог судить.
Но вот Первый, лежавший посреди усыпальницы на высоком ложе, был точь-в-точь как из сказок бабы Фани. Только весь порос грибами, будто свежая полянка.
Две ноги, совсем махоньких. Как они прыгали такими ногами? Непонятно. Единственный чёрный глаз на круглой голове таращился в пустоту. У дальних стен – ещё несколько Первых, таких же.
Дуда отпрянул и поскакал, что есть духу, к дикому лесу, не задетому Колонью. Только бы минуть кладбище.
В лесу тишина стоит прозрачная, звонкая. Благодатная. От скачки большое Дудино сердце билось в груди зимним мотылём, но безмолвный покой урмана унял его в одночасье. Дуда вдохнул морозный грибной дух, густой и сладкий. Если каждый день таким дышать, можно хоть триста лет прожить.
Странные они, эти Первые. Совсем чужие – лесу, колонистам. Так и не скажешь, что предки. Дуда, может, и не поверил бы нипочём, кабы не собственная вторая ножка, маленькая, чахлая.
И поныне так случалось: рождались в Колони детки с лишней ногой. Обычно её – тюк, и вроде как не было. Только у Дуды осталась: мама не дала отнять. «Чего только ни выскочит у дитяти, когда девка на сносях соплячками балуется», – посмеивались над ней.
Хотя, конечно, соплячки тут ни при чём. Кушай их на здоровье, сколько влезет, и ничего тебе с них не будет. Это поверье такое, осталось с тех ещё времён, когда Первые только основали Колонь посреди леса.
Всего они боялись, Первые эти: и воды, и грибницы, и самой земли, и даже воздуха. Надевали как бы вторую кожу, дышали через трубки. Ели только то, что с неба им присылали. Тоже гостинцы. Поначалу часто подкармливались ими. Потом всё реже, реже. Перешли всё-таки на местное. Приспособились. А дети их, Вторые, уже как человеки рождались: нормальные, одноногие.
Облако пара вырвалось изо рта у Дуды и воспарило высоко-высоко, к самому небу. Там смешалось с космической пылью, стало частью далёких звёзд. Дуде нравилось думать, что между ним и Вселенной больше сходств, чем различий. Сразу некую важность свою чувствуешь, особость.
Кругом перемигивались спелые огнявки – почти как звёзды, только крупные, жёлтые и вполне съедобные. Дуда шёл чуть в стороне от нахоженной тропы, чтобы не попадаться никому на глаза. Здесь росла прекрасная грибница, кудрявая да кондовая. Грибы все крепкие, высокие, шляпки высоко над головой топорщатся. Днём стволы у них лиловатые, с прожилками, а по темноте всё одно не разберёшь.
Раньше железяки часто прилетали: грибной лес валить, землю бурить, камешки разные добывать. Оттого болела шибко природа. Хорошо, что больше не прилетают! Вот как бумкнуло однажды в небе, огнём полыхнуло, точно новое солнце родилось, – с тех пор и пропали. И посыпались, посыпались гостинцы, как из рога изобилия!
Ну, а лесу только дай волю: разросся, родимый, пуще прежнего, во всю ширь и высь. И понизу – благодать: лишайник лопухи развесил, дергун-ягода поползла, кисляника тоже. А уж всяческих соплячков да огнявок видимо-невидимо стало! Знай только загребай полными горстями, и даже зимой не переводятся.
Тут вдруг – как по заказу! – смех, да треск, да лихой посвист со всех сторон. Дуда вжал голову в плечи, присел – и вовремя: пролетела над ним длинная девичья нога в расписном валенке. Уф! Чуть башку не снесла. А следом уж другие девки скачут – и всё через Дуду норовят перепрыгнуть, забавляются. И хохочут, хохочут, окаянные!..
Выпрямился Дуда, только когда стихло всё. Поглядел: вокруг него вытоптано – и ни одной огнявки. Всё обобрали охотницы!
Это их так в Колони прозывают: охотницы. Когда собираются девки в лес, то говорят: «Ох, что-то грибков охота покушать», – и подались. Только больше играют, меряются промеж собой: у кого нога длинней, да которая дальше скакнёт, да кто больше сорвёт за один скок. Совсем ещё девчонки малолетние – только такие и могут за огнявками подпрыгивать.
Ну, а как напрыгаются, то заберутся под облака, на самые грибные верхушки, и ну песни петь! Да всё протяжные, старинные – от Первых: про яблони и груши, которые расцветали; про летающего экзюпери и листву; про солнышко в руках и другие планеты, с которых нас видать… В общем, никто сейчас не понимает, о чём там речь. Да ведь не для смысла поётся – лишь бы музыка лилась, а сердце радовалось.
Дуда прыгал, не торопясь, прислушивался к тишине леса. Вот сейчас. Сейчас начнётся.
И тонкий девичий голос робко прозвучал где-то высоко над головой: «Тёмная ночь…» Ещё пять или шесть голосов, кто звонче, кто мягче и глубже, подхватили: «Только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах…»
Дуда живо представил себе этих пулей: маленьких, пугливых, как они сидят на проводах и пересвистываются друг с дружкой посреди степи и ветряного гуда. Прямо как охотницы.
Потревоженный пением, вспорхнул вдруг из-под снега кудлач, забурлил яростно да поскакал прочь – видимо, туда, где потише. Дуда проводил его взглядом. Кудлач никаких звуков не любит. Другое дело – воровай. В глаза его Дуда никогда не видал, но знал достаточно, чтобы остерегаться. Девкам-певуньям тоже бы стоило, но что с молодых возьмёшь?
«И тревожная чёрная степь пролегла между нами…» – беззаботно тянулось над лесом.
Воровай – зверь опасный. Всем известно: если услышишь в лесу странное – писк ли, треск ли, вскрики, – это воровай балуется. Крадеными голосами кричит на все лады. Такое у него, значит, развлечение. При воровае лучше помалкивать, не то вмиг голос украдёт – и станешь герасимом. Молчуном то есть. Будешь только смешно губами шлёпать.
А кроме воровая нет в лесу других опасностей. Тишь, да гладь, да звёздная благодать. За десять скоков уже и охотниц не слышно. Это всё грибница – глушит далёкие звуки. Но песня девичья зацепила, и Дуда напевал про себя тихонько: «Радостно мне, я спокоен в смертельном бою. Знаю, встретишь с любовью меня».
Благословясь, вышел Дуда на заветную прогалину. Грибы тут какие пригнуло, какие в труху измолотило, а какие сожгло одним махом. От удара, стало быть, такая сила произошла, что попортила добрый кусок леса.
«Смерть не страшна: с ней встречались не раз мы в степи. Вот и теперь надо мною она кружится».
Дуда – санки в охапку – полез через бурелом. Где поднырнёт, где перепрыгнет. По пути насобирал заклёпок, заплаток, живулек всяких. Мелочь, одним словом. Гостинцы покрупнее лишь приметил: успеется. Впереди ждало главное, неведомое целое, что упало на землю, брызнув во все стороны горячей своей кровью. Оно ещё теплилось, ещё трепыхалось где-то впереди, и Дуда стремился к нему, прыгая через буераки.
Вот, наконец, допластался. Присел на край воронки, ногу свесил. Сидит, дух переводит, сам присматривается: что за гостинец чудной с неба рухнул? Лежит на дне воронки вроде бы куча хлама, но вся в огнях, и как красиво они перемигиваются! Синие, белые, красные… Красных вроде побольше.
Вдруг зажужжало, запищало – такой стрёкот поднялся, будто неведомые пули засвистели по всей степи. С перепугу сиганул Дуда выше головы, в пепел зарылся. Полежал так сколько-то времени, прислушиваясь. Вроде не пищит больше. Тогда подполз на локтях, подволакивая ногу, к воронке, осторожно заглянул, будто в нору к дикому зверю. А из воронки на него:
– Прём! Приём! Колония-один, ответьте!
Вот он, воровай! Голосит неведомыми голосами, путничков подманивает.
Дуда сразу молчок, и даже рот зажал руками, на всякий случай. Волоски на ладонях щекотали ему губы, но он терпел.
– Слышит меня кто-нибудь? Ответьте! Связь… Не выходите…. Автономное снабжение нарушено… Почему прекращены поставки ресурсов? Как… исследования… Колония-один… Ответьте! Приём! Слыш…
Взял Дуда камень, прицелился – и заткнул неведомую говорилку насовсем. Огоньки всё так же танцевали, но теперь в тишине. Так-то лучше. Дуда даже загордился собой немножко: с первого раза попал!
Выкатывая продолговатую штуковину из ямы, задумался: правильно ли поступил? Не ошибся ли? Мотнул головой, отгоняя сомнения. Всё сделал, как должно: прибил воровая. Вон сколько слов наворовал, да таких, что Первым не снилось! «Поставки ресурсов», «исследования», «снабжение»…
Нет, всё-таки правильно поступил. И даже – вот удача! – огоньки сохранились.
Выкатив гостинец под зимние звёзды, сел на санки отдышаться. Тот весело подмигивал, и Дуда сам не заметил, как залюбовался этим безобидным, бессмысленным мерцанием.
Так сияют зимние звёзды в вышине.
Так блестит чешуя под водой.
Так сверкают ягоды-пеструшки, когда поспеют.
Дуда вглядывался в тайный язык бытия, не терпящий шума и суеты, и чудилось ему: вот-вот разгадает. И тогда всё встанет на свои места, всё откроется ему. Зачем он и зачем Колонь. Почему разваливается на куски великая птица Гэт, парящая в поднебесье. Откуда она прилетела и откуда пришли Первые колонисты. Почему у них было аж две ноги и такая коротенькая жизнь. Отчего облысел Плешка. К чему этот шипящий воровай и чьим голосом он говорил. Почему прекращены поставки ресурсов. Как продвигаются исследования в Колонии-один. Откуда это красно-бело-синее мерцание. Когда проснётся мама.
*
Дуда вкатил гружёные свои саночки в Колонь. Светало. Навстречу прыгал Фомка-Плешка, с ведром и топориком для проруби. В худом тулупе, в грязном валенке. Даже шапка у него была какая-то плешивая, плохонькая. Дуде отчего-то стало жаль Плешку, хоть тот и лупил его много раз. Но кто старое помянет…
Хотел поздороваться, даже помощь предложить. А Плешка скривился:
— Поглянь! Снова всякий страм тащит. Ты рожу свою видал вообще, чудовище? Себя травишь и всю Колонь заодно. Тьфу…
Дуда только вздохнул и дальше поскакал. Что с Плешки возьмёшь? Гневливость одна да малограмотность.
— Чего молчишь, как герасим? – крикнул ему вслед Плешка.
А Дуда добрался, наконец, до родного грибка, сгрузил гостинцы в огороде, а воровая взял с собой в дом. В доме первым делом заглянул к маме: как она там? Осторожно стёр с её маленького сморщенного личика синий налёт проклятой грибницы. Примостился подле её кровати.
«Мама, – хотел сказать и не смог отчего-то, – мама, я тебе огоньки принёс».
Смотри, мама. Огоньки. Мама-мама! Смотри. Мам, ты не смотришь!
Мама, ты не дышишь.
В домовине его скрипело всё да охало, но Дуда глядел только на огоньки, как они танцуют и играют в полумраке. Дуда очень устал, глаза у него закрывались сами собой. Слова маминой колыбельной привычно звучали в его голове. Засыпая, он как будто вновь слышал её голос:
«Дуда, ты, Дуда! Куда ты ходил? – В чистое поле. – Что принёс? – Сыр да масло. – Куда положил? – На двор-поличку. – А где двор-поличка? – Собаки съели. – А где собаки? – В огороде увязли. – А где огород? – Он огнём сгорел. – А где огонь? – Водой залили. – А где вода? – Быки выпили. – А где быки? – В чисто полюшко ушли. – А где чисто поле? – Оно лесом поросло. – А где лес? – Мужики вырубили. – А где мужики? – Да все умерли».
