Повесть Александра Зайцева «Синий ладан» начинается с сюжетной «фишки», без которой сегодня далеко не уедешь и которая сразу берёт читателя в оборот. Но не сводится к ней, а лишь отталкивается, чтобы поплыть по тёмной воде и спуститься на глубину, где теряется яркость поверхности, но рождается пронзительный и долгий взгляд на себя, на своё прошлое, на потерянную любовь, на то, что – говоря словами Георгия Иванова, из стихотворения которого взято название повести – «в этом мире называется судьбой».
Это взгляд как бы со стороны, на некоем отдалении, для которого важнее не тронуть эмоционально, а осмыслить, понять. Это очень плотный и выверенный по ритму и дыханию текст, написанный просто, ясно, а местами невыносимо точно. И в тот момент, когда тебе кажется, что ты уже всё понял, повесть делает неожиданный поворот, меняет угол зрения, и делает это совершенно органично.
Евгений Сулес
Александр Зайцев родился в 1979 году в Ставрополе. Прозаик, лингвист, переводчик, кандидат филологических наук. Лонг-лист премии Дебют-2005 (короткая проза). Рассказы и статьи публиковались в электронном журнале «Девушка с веслом». В 2009 году вышла книга рассказов «Старое общежитие» (издательство «Книжное обозрение»), а в 2012 году – книга рассказов «Тектоника» (издательство «Русский Гулливер»). В 2014 году по результатам конкурса был приглашен на Четырнадцатый Форум молодых писателей, организованный Фондом СЭИП, но устыдился своего возраста и не поехал. Отдыхает, когда все думают, что работает, и работает, когда все думают, что отдыхает.
Первую часть повести читайте в предыдущем выпуске журнала
Александр Зайцев // «Синий ладан», 2
Часть II. Фулбрайт
24
Алина оказалась изумительной женщиной. В первые дни я делал все, чтобы, находясь с ней рядом, не задрожать. Она же смотрела (вернее, даже не смотрела) на меня с такой обыденностью, что я пасовал вдвойне…
Да, задание. Да, приходилось делать многое… Да, служба такая… Но это…
У нее смуглая кожа. На своих длинных ногах она не идет, а… не знаю…
Ее серые глаза сверкают на фоне смуглой кожи. Иногда жемчужные зубки задумчиво покусывают губы…
Она ничего специально не делает, но оставаться равнодушным к ней нельзя.
Когда прожили вместе первую неделю и наступила пятница, трясся, как лист. В общем, в первый раз меня хватило минуты на три. Она обернулась с легким удивлением. Потом я продолжил – и опять три минуты. В общем, было необычно, – очевидно, для обоих…
Я подумал, что мое задание просто лучшее. Странно немного надевать чужую одежду и душиться чужим одеколоном по утрам… Но это проще и безопаснее, чем возить полковника по Абхазии или курировать завод в Калуге… Хотя после Калуги я и купил новую квартиру…
Что же между ними пошло не так?.. Настолько, что он ее вот так просто… отдал…
Ладно, пока идет задание – главное – пользоваться удачей.
25
Спустя месяц выяснил, что Алина этап за этапом проходит конкурс на поездку в Штаты. Совершенствует английский, заполняет документы, сдает тесты… Хочет устроиться преподавателем в вуз. Тратит на подготовку почти все свободное время. Целеустремленная… Этот болван даже ничего не знал… Только подкидывал научные идеи…
Полистал ее почту, переписку… Думал, там будет любовник. Его не было. Везде только она сама. В центре всего. Хитрожопая, но наивная…
Как-то за завтраком невзначай предложил повысить ее в должности – как-никак работаем в одном вузе. Она удивленно спросила:
– Ты можешь?
Согласилась.
Моему («моему») повышению и другим успехам особо не радовалась. Вообще, холодноватая… Знает, что и так я («я») всегда буду рядом и по мановению все сделаю. За восемь лет привыкла.
В июле слетали на Родос – она захотела. Провели там двадцать дней. Денег потратили бессовестно много. Чуть не залез в собственные. Через день после возвращения она о поездке словно забыла.
…Там, на Родосе, перед балконом номера росли две пальмы, одна чуть выше, другая чуть ниже. Их мохнатые верхушки соприкасались, и вечером на фоне темного моря и неба они казались очертаниями сидящего льва… «Смотри: как лев», – я ей говорил…
…Мне понятно: я – не ее муж… И дело в нем, а не во мне. Это он что-то когда-то сделал или делал не так, отчего она потеряла интерес. Но сейчас-то здесь я. Да, я выгляжу точь-в-точь как он. И к тому же перенял его повадки, словечки, мысли (например, иногда завожу разговор о «прекрасном» да о литературе – он же мнит себя писателем)… Но все равно, почему-то обидно…
26
Предложил ей сходить в субботу в ресторан. Посмотрел, какие рецепты она листала в последнее время и о каких блюдах болтала с подругой (у меня все ее пароли). Выбрал местечко недалеко от Тверской, которое оказалось заполненным молодыми пижонами. Ну, этими кретинами с бородами, голыми щиколотками и татуировками, за которые в тюрьме с ними бы сделали много интересного. Но куда деваться – она же моложе на десять лет – у нее другой… как сказать… другое восприятие. В ресторане ей вроде нравится.
Один юнец толкнул локтем. Пришлось его на секунду прижать – мгновенно извинился.
Вынужденно выпил полбутылки красного сухого (подстроился под вкус исходного Саши).
– Ты меня любишь, Алина?
– Да, – она что-то листала в телефоне.
Пауза. Музыка играет. От стейка поднимается пар. Шумят. Сидим.
– Правда?
Она протянула через стол руку и, не отрывая глаз от телефона, потрепала мои волосы над ухом. Как делают с собакой или котом.
27
Шли месяцы, и я все больше привязывался к Алине. Мое чувство только «расцветало» (так написал бы он), что никак не совпадало с ее вектором. Мы двигались в противоположных направлениях: чем больше я ею проникался, тем больше она теряла со мною связь. Мне было понятно, что я мог бы стараться ради нее, из кожи вон лезть; или делать что угодно; или вообще ничего – например, сесть посреди комнаты и сидеть 24 часа в сутки, – а она бы все отдалялась…
Я мог бы сосредоточиться на задании (переводе вуза на нужные рельсы), но эта работа давалась легче и занимала меня меньше, чем ожидал. Вообще люблю игры во власть. Но в этот раз что-то изменилось. Вернее, как-то отодвинулось.
За что она выбрала этого человека? За внешность? Он, то есть мы, вполне ничего себе, но вряд ли за это. За начинку? Ей понравился увлеченный игрой в таланты? Или ученый? А что ушло сейчас? Настолько, что она смотрит на меня, ест со мной, спит со мной, а даже не видит подмены… Понравился ли бы ей я, как он, отмотай мы время на восемь лет назад?..
Я никогда не был чужд искусства. Хорошо писал в школе сочинения. «Лишний человек», «Болконский», «нигилисты», помню… Есть во мне эта жилка. …Только сложно представить себе вариант карьеры, в котором такое я захотел бы сделать главным… Среди писак есть два типа. Первые – ловкие бизнесмены (с ними все совсем просто). Вторые – тронутые на сверхидее, которая как наркотик (не иначе). Думают, писанина даст им либо деньги, либо славу, либо секс, либо власть над мозгами, либо внутреннее спокойствие, либо надежду на бессмертие. Либо какую-то комбинацию этих вещей.
Ими очень легко манипулировать. Еще легче, чем нами.
Хотя есть и третий вариант: делец, «поднявшись», вдруг начинает искать сверхидею… и иногда находит… Ну, чтобы показать, что он не просто делец… Как Мага, который крышевал тот завод в девяностые, пока мы не навели порядок.
Его отец был из султанов советского Дагестана. Устроил сына учиться в Москву. В конце восьмидесятых Мага фарцевал эстонскими пишущими машинками. По партийной линии прикрывали. После девяносто первого наладил поставки колготок. Сообразительный был… В девяносто третьем открыл продуктовый возле метро. Потом сблизился с другими соплеменниками. Организовали группу… Начали крышевать то да се. Мага ездил в Калугу… В багажнике возил ружье, завернутое в байковое одеяло… Частенько всем показывал – наверное, для того и возил. Давить на психологию впечатлительным… А когда оно понадобилось – не успел, запутался в одеяле…
К 99-му году Мага достиг вершины и начал осматриваться… Все по Марксу–Энгельсу… Захотел рафинированности, эстетики… эффектного образа…
Одежду стал подбирать… В Милан ездить… Маникюр в салонах… Закрытые клубы… «Элитные» концерты на Рублевке… Потом кто-то ему рассказал про эзотерику, и он на ней поехал… С утра до ночи читал про просветление и духовный рост… Начал сочинять стихи как у Хайяма… Смешной был.
28
Доложил полковнику о планах Алины на Америку.
Тот подумал и сказал:
– Пусть едет.
– Она говорит, что программа «Фулбрайт» на год. Я проверил – так и есть. Мол, поработает там, наберется опыта и вернется. Только, я думаю, это вряд ли…
Полковник пожал плечами.
– Надо сообщить ему?
– Да, сообщи. Где он у нас сейчас?
– Недавно вернулся из Крыма. А он согласится? Ведь все же…
– Конечно, согласится.
– Есть.
Все-таки полковник понимает что-то такое, чего не понимаю я.
29
– Не волнуйся. Это будет небольшая потеря для отечественной науки. По национальным интересам не ударит.
– Как ты можешь быть так спокоен?
«А ты-то что так волнуешься?», хотел сказать я, но вместо произнес:
– Я хотел бы взять кое-какие книги.
Новый Саша жестом показал на шкаф. Надо же, как он встроился в мою роль – и жест точь-в-точь мой, и Алина… и Алина, получается, вообще ничего не заметила.
– Можно читать онлайн, но некоторые предпочитаю на бумаге, – объяснил я. – Вот эту подарил лично автор…
– Почему она хочет уехать?
– В России плохо, в Америке хорошо.
– Но она же живет практически в Москве… А родители? Ей не жалко хотя бы родителей?
– Жалко.
– А что она делает… с тобой?
– Не любит и бросает.
– Смог бы об этом книгу написать?
– Что тут писать? Все сказано одним предложением.
– А почему не любит?
– Любовь проиграла предприимчивости и прогрессу. Ничего нового, – я с увлеченным видом рылся в полках.
– Думаешь, никогда вообще и не любила?
– Я заберу книги и пойду.
– Она, если ничего не сорвется, улетит в августе. Еще есть больше полугода, чтобы заставить ее передумать.
– А я бы ее наоборот – поддержал. Помог бы с бумагами, советовал. Укреплял в уверенности. Говорил бы, что она это заслужила.
– А-а-а…, – протянул он.
Случайно или намеренно я дал ему почувствовать разницу между нами. Возможно, он понял. Но мне все равно.
Все эти эфэсбэшники и Кругловы и прочие им подобные – умные, но дураки.
Я пошел к двери, скользнув взглядом по свадебной фотографии на стене.
Тут новый Саша начал бросать мне в спину мое любимое стихотворение, которое ему пришлось выучить:
– Это только синий ладан,
Это только сон во сне…
Гаденыш.
Я поспешно вышел и закрыл за собою дверь.
30
– Ты такой загорелый, ой, какой загорелый!
Восьмидесятилетняя бабка Люда была в добром здравии.
В серванте у нее стояла большая свадебная фотография – она плюс ныне пропавший без вести муж, какими они были 50 с лишним лет назад. Рифмы, куда от них деться.
Люда живет в квартале от нас (меня) и еще пять лет назад подрабатывала консьержкой в моем (нашем) подъезде – пенсии не хватало. Следила за порядком, мыла полы… Но сейчас уже не может. Одна. Сын рано умер – еще несколько фотографий на стене. Муж пропал, выйдя за хлебом после 50 проведенных с нею лет. Она самый неунывающий человек, которого я знаю, – причем неунывающий не театрально, без надрыва. Бабки, знаете, какие фальшивые бывают.
– Я вареники приготовила.
– С чем?
– С вишней.
В ее обществе мне больно и хорошо одновременно, и эти боль и удовольствие предельно острые и чистые. Кроме них ничего нет. Странный коктейль. …Знаю некоторых хороших людей, которые плещутся в нем без передышек, и хватает их на многие годы. Как – непонятно…
Я не смогу так кончить, как собирается Люда. Ей еще повезло – она в здравом уме, и, похоже, так будет до конца. …А вот Фира, например, – та Фира, которая воспитала четыре поколения музыкантов, дружила с Рихтером, перенесла блокаду, потеряла ребенка, никогда не была замужем, – старилась в субъективно счастливом, сделанном ею по своему хотению одиночестве, уходя днем в лесопарк почитать на раскладном стульчике, слушала симфонии и все такое и наслаждалась такой подозрительной легкостью подозрительно долго, но потом раз – тронулась, и слонялась потом в подштанниках по подъезду, прогоняя мифических хорьков, кашляя да размазывая по перилам свою мокроту…
– Людмила Павловна, не сыграть ли нам партию в дурака?
– Отчего же. Давайте! Из серванта достань.
Я вынул старую колоду из выдвижного ящика. На рубашках изображен Ту-134. Карты имеют запах времени. …А у моей бабушки были американские, с красотками в бикини, – из Индии, где дед в шестидесятые строил мукомольные заводы… Когда-нибудь моя колода, привезенная нами с Алиной из Испании, тоже могла бы стать эдакой мини-реликвией… Хотя, для кого…
31
И вот она, конечно, уехала.
Как проходило время до ее отъезда? Мы были заняты каждый своим. Саша старый – подмечанием жизни, стоном по ней, путешествиями, велосипедом, рассказами, в которых фигурировали семейные пары. Саша новый – выполнением задания, смещением конкурентов, продвижением себя и нужных людей, жизнью с Алиной, вынужденно редкими визитами к матери, то и дело вспоминавшей о муже, который, увы, спился и умер тому десять лет как, а ведь когда-то штурмовал дворец Амина…
В «Домодедово» мы приехали оба. Новый с Алиной. Я отдельно, разумеется. Мы оделись одинаково. Прошел досмотр в терминале подальше от них. Опустил козырек кепки пониже. Поднялся в кафе на втором этаже и сидел там. Играла какая-то музыка, люди мелькали, сбивая с мыслей. Мысли были как рыбы в неглубокой стремнине – пытаешься схватить, они иногда касаются твоих ладоней, кажется, вот-вот, еще чуть-чуть, но они выскальзывают и уносятся с потоком воды, и так долго и безрезультатно, но с непроходящей надеждой, и потом уже забываешь, зачем эти попытки в принципе и что ты делаешь вообще. Со стороны в такие минуты, наверное, выглядишь просто очень тупым.
Наконец, он прислал сообщение. Я прошел в туалет. Он остался в кабинке, а я вышел, оставив ему кепку.
Приблизился к Алине. Рядом стояли ее родители и младший брат. Толстые, нелепые, почти одинаковые. Московские Симпсоны, только каждый как Гомер. Алина… была беззаботна. Улыбалась. Красавица с ровным загаром, белоснежными зубами (впрочем, то резцы, а на одном моляре есть коронка) и блестящими серыми глазами. Джинсы обтягивали ее длинные ноги. Она была теплая и живая, но для себя. Она всех успокаивала и явно была уже не здесь. Меня словно не замечала совсем, не находила для меня ни особенного жеста, ни взгляда, ни прикосновения, ни слова. Багаж был сдан, рейс не задерживался, оставалось только пройти на посадку. Ей не терпелось. А я все пытался выхватить хоть одну ускользающую рыбу, чтобы что-то сказать, сделать, как-то прикоснуться, чтобы она почувствовала, чтобы поняла, чтобы что-то промелькнуло.
– Будь аккуратна. Ничего не бойся. Учись, работай, развивайся. Ты этого заслужила. Я тобой горжусь. У тебя все получится. Ты увидишь целый новый мир. Я всегда буду о тебе думать.
Я сказал это предельно спокойно и сосредоточенно – наверное, с максимально тупым выражением на лице.
Она потрепала мои волосы над ухом.
32
Какие мы порою чудаки. Какой чудак порою я. Откуда я знаю, что она действительно думала и чувствовала, какая интерпретация ее поведения правильная.
Как это эгоистично – конструировать чужие мысли, давать свою трактовку чужих поступков, чувств.
Я ехал в такси повернув голову к окну, было раннее утро, теплый август. Таксист попался из неглупых, но болтливых. Он рассказывал, как работал в НИИ в восьмидесятые, как торговал на рынке в девяностые, как открыл дело и прогорел в двухтысячные. Кого знал, встречал, подвозил. Среди имен я почему-то отреагировал на Вилли Токарева.
– Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой, – произнес всплывшую строчку.
– Да-да. В девяностом я был на его концерте в…, – таксист увлеченно продолжал, цитировал.
В девяностом я еще ходил в школу. В девяностом родилась Алина. Где-то в провинции ходил в школу мальчик Саша. С удивлением наблюдал, как взрослые сорокалетние дяди с отчаянием играют в баскетбол. А где-то в Москве девочку Алину наряжали в розовые чепчики и говорили ей, какая она красивая.
– Говно этот Токарев, – сказал я.
Таксист замолчал.
33
Из окон яркие солнечные лучи торжественно падали на ковер, ламинат, поверхность стола… Старая квартира снова в моем распоряжении. Цветы на подоконнике в полном порядке. Вскоре приехал новый Саша – забрать ноутбук и какие-то мелочи. В ноутбуке, наверное, оперативная информация о его задании. Или что-то в этом роде. Смешно…
– Теперь весь этаж твой. Хочешь – в соседней квартире живи, хочешь – здесь. Только не сдавай, – он говорил с юморком.
– Не буду.
– Я продолжу работать. В твоем вузе, в Москве. Cюда приезжать мне пока нет смысла.
Я подумал, имеет ли смысл оставаться здесь мне. Может, и вправду жить в соседней квартире? Тут же много ее вещей – не всё она увезла с собой. Вот акварельная картина, которую Алина начала, когда года четыре назад вдруг решила научиться рисовать, но не закончила. Стоит на балконе, в углу, боком. Вот ее старые пуховики в гардеробе. На полке коробка со всякой ерундой.
– А это что? – спросил я.
– Это? – он посмотрел на пузатую темно-зеленую бутылку, искусно оплетенную коричневой бечевкой. В нее были вставлены веточки хлопка. – Алина соорудила недели за две до отъезда. Не знаю… Однажды вдруг принесла эти ветки, даже не понял, зачем… Потом, когда закончила, спросила: «Ну как?». Я сказал: «Нормально». А она сказала: «Это тебе».
– Все забрал? Ничего не забыл?
– Ты останешься здесь или в той квартире?
– Подумаю. Сложно решить.
– В смысле?
– Опять ты ничего не понимаешь.
– Нет. Ну попробуй, объясни. Ты же писатель.
– Если вернусь сюда – это опять будет мой дом. А дом… заставляет быть другим. В нем живут по другим законам.
– Это просто две квартиры, разделенные кирпичной стеной.
С этими словами дублер ушел.
34
За пределами университетского кампуса начинаются поля. Здесь все плоско и ровно. Москва по сравнению с этими местами просто горы. Раньше я жила в Москве, побывала в Киеве, дважды в Кисловодске и Казачьевске, под Сочи, дважды в Крыму, на Крите, в Анталье, Барселоне, на Родосе, и вот теперь в Огайо. Если бы кто-то мог подумать, чего я достигну.
Нет, ну действительно, в каком положении я изначально была?
Нищие мама с папой, без высшего образования. А я читала книги. Увлеклась химией. Поступила на бесплатное. Закончила вуз. Взяли работать на кафедру. А я все росла. Пошла в аспирантуру. Работала много – не то слово. Сама раскрутила себя как преподавателя. Организовала две конференции. За моими «постами» в Facebook следят больше тысячи восьмисот подписчиков. Выучила английский так, что теперь могу на нем преподавать хоть любую химию, хоть что. В Америке!
Поэтому я имею теперь право быть здесь. Я это заслужила.
Здесь удивительно. После Москвы и промелькнувшего Нью-Йорка слишком тихо, маленько, все близко. Просыпаюсь в 7, но можно даже в 8:30, и все равно успею на пару к 9. Достаточно пересечь лужайку.
Библиотека открыта до 23:00!
Я живу – впервые живу – в целом доме. Делю его с девочкой-преподавательницей испанского из Перу. Она тоже новенькая. По утрам мы занимаемся гимнастикой. А кореянка Пинг, которая здесь второй год, показывает нам окрестности. У нее машина.
Муж пишет примерно 30 сообщений в день. Предлагает созваниваться, по WhatsApp и по Skype, но для этого так неудобно выбирать время. Прошел месяц, а уже кажется, что тот мир где-то очень далеко… Подмосковные электрички… Давка в метро… Боже. Впрочем, он действительно очень далеко.
35
Мне надо лучше узнать Америку. Понять принципы отношений. Как они вправду живут.
Они много улыбаются. И я улыбаюсь в ответ.
Они очень жесткие, когда речь заходит о делах. Но к этому мне не привыкать.
Они иногда реагируют как доверчивые наивные дети, часто не запирают дверей. В то же время на кампусе каждую неделю объявляют тревогу, потому что где-то стрельба…
Их английский часто совсем не такой, как в словарях. К тому же к концу дня поток иностранных фраз изматывает. Это как с выносливостью. Словно ты несколько лет делала получасовые пробежки, а теперь каждый день марафоны.
Они не ставят мне больше пяти занятий в неделю. Вместо этого просят дополнять и переписывать курсы, задания, программы… Читать. Прикинула – штудирую в среднем 142 страницы каждые пять дней.
Когда-то мне казалось невозможным общаться на одном уровне с университетскими учеными Москвы. Но я доросла и вошла в их круг. Когда-то мне казалось немыслимым поддерживать разговор с московскими интеллектуальными гуру, богемой. А вскоре оказалась со многими на короткой ноге.
Теперь американцы. Причем не реднеки, а элита. Пока что американцы для меня – «они». Но «они» станут «мы».
36
Перуанка оставляет волосы на дне ванны. Это неприятно. Пинг душка. Пабы в пятницу вечером как в фильмах. И вот я в них. В моей ленте в Инстаграме ажиотаж. Многие не могут поверить. А это я здесь, с бутылочкой Miller и тарелкой начос, в компании новых друзей. Кроме Пинг – фармаколог Рави, математик Ван, Джессика (веснушчатая биологичка), немка Фэй и Флетчер. Флетчер, кроме того, что химик, курирует таких как Пинг и я, иностранцев. Всем около тридцати, все молодые, открытые, – как я.
Осень теплая и солнечная. Уже ноябрь, а я в легкой куртке нараспашку. Все свободное время хочется проводить на воздухе. В воскресенье утром во время пробежки с Флетчером заметила, что не надела кольцо. Наверное, спросонья оставила на тумбочке, после того как приняла душ и накрасилась.
Уговорила Пинг и других поехать на Thanksgiving Break в Чикаго.
Вы бывали в Чикаго? Большинство невидимых «вас», с которыми я иногда веду диалог, конечно, ответят «нет».
За три дня в этом городе поняла: здесь есть все, что нужно и к чему можно стремиться. Его центр роскошен, но без московской вульгарности. Совершенен геометрически, но не как питерское напоминание о давно несуществующем мире. В его зеркальной огромности и высоте уютно, тепло. В парке ходят беззаботные утки…
Фотографировалась везде – Lake Shore Drive, светлые яхты и чайки на темно-синем озере под средне-синим небом, смотровая площадка Sears Tower, магазины Magnificent Mile… Итальянская паста в ресторане Майкла Джордана – не знала, кто это такой. Флетчер пояснил. Оказывается, Джордан – баскетболист из Чикаго, герой его детства. Паста так себе… Смотрю на остывающий «Болоньезе» и думаю, что не так надо бы сюда приезжать. Не за тем… Прогулки, фотографии и достопримечательности хороши для туриста. С таким отношением можно навсегда им остаться.
37
Вуз в огайской глуши, разумеется, неплох. Я рада, что сначала попала именно сюда. Размеренно, нешумно, можно оглядеться. Но позиций не так много, все стоящее занято. Вот в Коламбусе вуз так вуз. Или в Чикаго (когда послала мужу фотки нашей компании на фоне небоскребов, он в тысячный раз назвал «лапочкой» и так далее, но спросил, ни о чем ли я не забыла; насторожилась) – вот в Чикаго, действительно, есть из чего выбрать.
Пинг посоветовала – а что, если разослать резюме и подать документы в аспирантуру? Просто преподавать по завершении «Фулбрайта», оставаясь здесь на птичьих правах, – глупо. К тому же надо будет как-то сводить концы с концами… А в аспирантуре возможно общежитие на кампусе и даже грант…
38
Сколько же времени отнимает поиск аспирантских программ, подготовка документов, особенно обоснования темы… Ничего: если я прошла это в Москве, выдержу и здесь. Временно перестала гулять с друзьями… Флетчер так и норовит везде приклеиться… Даже Саша заметил, что на фото из Чикаго он все время надо мной «нависает». Ха. Как же ему не нависать… Он высокий… А я? – Я улыбаюсь. И пишу обоснование темы. Саша давно говорил о планах нового исследования, предлагал нашим в Москве, да его никто не хотел слушать… А меня услышат – здесь. Потому что здесь не Москва.
Пока нахожу время только на то, чтобы созваниваться с мамой. Сегодня, кстати, появилась отгадка для Сашиной фразы о моей забывчивости. Мама спросила, поздравила ли я его с днем рождения… Ё-мое… Прокол. Пришлось позвонить по WhatsApp. Он сначала дулся, ведь прошла уже неделя, но через две минуты, как всегда, забыл, оживился, разговорился… Радостный такой… Слушала четырнадцать минут.
Сколько лет он расписывал мне свои недооцененные достижения и нереализуемые планы. Всегда любил себя похвалить, напроситься на похвалу. И все его научные идеи – оригинальные. И все его рассказы – настоящие, сильные… А я восемь лет кивала и поддакивала. Но ничего не менялось – достижения регулярно отправлялись на полки, а планы оставались планами.
В принципе, он умный. Наверное.
Только не борец. Как там – его латы в бою оказались мягковаты…
Рассказы, которыми грезит взрослый мужик, – конечно, блажь.
А в науке он многому меня научил. Допустим.
Но если он такой хороший ученый, почему ж до сих пор не здесь?
39
С сентября решил два-три раза в месяц делать фотографии одного и того же кусочка пространства с платформы моей подмосковной станции. Там рельсы и столбы с проводами сворачивают влево, за рощу, гравий на насыпи, протоптанные дорожки по сторонам, одноэтажные домики на краю соснового бора где-то вдали. Небо. Первого августа моя жена уехала на год в Америку. А я теперь живу среди ее вещей, запахов, царапин на обоях, магнитиков на холодильнике и других свидетельств восьмилетнего пребывания. Что, если собрать для нее коллекцию фотографий? Можно будет быстро их листать и любоваться, как меняется вид с платформы – в разную погоду, разное время дня, разные сезоны… Создал в компьютере отдельную папку. В нее педантично копирую каждый новый пейзаж, указывая дату съемки.
Еще появилась папка под названием «Алина в Америке» – там все фотографии, которые она мне присылает. Отмечаю даты и места.
Иногда, путешествуя, она задает вопросы – вроде «Кто пил чай в Бостоне?» или «В чем шутка про начало прекрасной дружбы?». Ну, первое она, положим, не могла знать (с другой стороны, откуда ж знал я – ребенком в провинциальном советском Казачьевске?). Но второе-то… Я не показывал ей «Касабланку», каюсь; но показывал же «Черную кошку, белого кота»… Объяснял… Не запомнила, наверное…
40
В декабре умерла бабка Люда. Я первым ее нашел, позвонил, куда надо, дождался, помог спустить по лестнице. Словом, сделал то, чего не смог сделать когда-то для собственной бабки. На следующий день возникла ее младшая сестра, не общавшаяся с Людой лет сорок. КВАРТИРА ОСВОБОДИЛАСЬ. Я устранился.
Оставалась вторая подопечная – больная девочка Антонина. Вот только ее родители собрались уезжать в Германию. Встретил на улице Рому, отца. Вид Ромы произвел впечатление удручающее. Загнанный, осунувшийся.
– Понимаешь, старик, там нормальное соцобеспечение для таких детей. Мы хотя бы вздохнем свободнее. А то я – с работы на работу. Жена – с ней все время, ни на минуту не оставишь… Бесконечные процедуры… У нас одна комната… Дома иногда запираюсь в туалете…
Стоит ли по-прежнему переводить деньги, когда они уедут? Пока удвою сумму. Там посмотрим. Недалеко, например, есть приют для животных – в котором вечно всего не хватает…
Я не могу вернуться в Казачьевск, к маме с папой. Для них это будет означать крах моей карьеры, то есть жизни. Я не могу их разочаровать. Признаться, что Москва сделала меня калекой, которому не поможет даже немецкое соцобеспечение. …Алина любила книжки по «личностному росту» и «достижению успеха», над чем я, конечно, презрительно подтрунивал. Как-то заглянул в одну и прочитал: «Люди терпят поражение на жизненном пути потому, что слушают родственников». Хех. Я бы не посмел не слушать. Точнее, я и не посмел.
В то же время Алина была моим единственным полностью своим, собственным, независимым, без оглядки на кого-то решением. Ничем не мотивированным, слепым, полным доверия и надежды и готовности жертвовать. Маме она никогда не нравилась. Что-то мама видела в ее душе.
Вот, получается, как. Послушал – оказался в Москве. Не послушал – оказался с Алиной. Думая об этом, не могу не улыбаться. А что если тоже написать книжку мудростей в духе Наполеона Хилла? Пусть и от моих советов кто-то пострадает.
41
Вечером заехал эфэсбэшник – забрать какую-то мелочь.
– Знаешь, – сказал он. – А я уже привык откликаться на «Сашу»… После отъезда Алины вроде как не стало какой-то части… А я привык… Вроде как меня теперь нет… Вернее, меньше стало… Странное дело. Ведь это же никогда и не был я.
– Джон Донн.
– Что?
– Не переживай. Если тебе – который живет под моим именем, ходит на мою работу, пишет от моего лица письма, подписывается моей подписью, увольняет, управляет – кажется, что тебя нет, то что же должно казаться мне? Я-то тогда вообще фикция…
– Никогда не думал, что буду вести такой разговор, – сказал он и попрощался. Ушел, не взяв того, за чем приехал.
42
Флетчер сейчас в поре цветения. В той, в которой двадцатилетняя я застала Сашу, когда мы познакомились. В тридцать – тридцать два, при нормальном стечении обстоятельств, мужчины уже не мальчики, но энергия, здоровье, оптимизм мальчишеские. Сильные локомотивы, которым еще «предстоит». Что предстоит? Да что угодно…
К сорока Саша-то увидел, что в его случае все уже не «предстоит», а «обстоит». И, как в присказке, «маленько приуныл», хотя старался не подавать виду. Какие-то вещи его разочаровали, – он в этом признавался, признавался, да, – за вечным бокальчиком вина. (Дескать, общался со мной «без тайн», которые, конечно, имелись.) Впрочем, я видела и другое в его разочаровании: каких-то важных вещей, к которым он вслух не стремился или о которых осознанно не думал, он недополучил или не получил совсем и чувствовал, что уже никогда не получит.
Флетчер говорит, переедем в Коламбус или Чикаго, зависит от того, куда меня возьмут. Душка. Он же еще мобильный и дерзкий – бросит свой деревенский вуз и подыщет место рядом со мной.
А я тружусь, тружусь… Знали бы, сколько… А если работаешь – должен за это что-то получать! Обязан. Если пашешь, но не получаешь, зачем тогда все?..
И какое же счастье – заново пройти захватывающий путь. Не крохотный медовый месяц, а чудесный многолетний цикл конструирования и роста. Второй раз! Еще и в новом мире!
43
За чаем на балконе (где чудесно разросся фикус и другие цветы) вспомнил, как однажды, много лет назад, в тяжелый вечер, когда я работал без выходных, а она еще училась, заехали в супермаркет, набрали еды, а Алина, складывая все в пакеты, поставила жестяные банки поверх купленных для гостей пирожных, которые позже, естественно, превратились в месиво.
– Эх, Алина-Алина, – сказал я дома в сердцах. – Какого ж хера? О чем ты думала? Твою ж мать…
Она отошла к окну и беззвучно захныкала. Когда я приблизился и попробовал обнять, только отворачивалась, а плечи дергались…
Знаете, чего бы я очень, очень-очень сейчас хотел? – Чтобы я никогда не говорил ей тех слов, которые сказал тогда по поводу раздавленных пирожных.
44
В начале февраля она сообщила мне об аспирантуре – оказывается, долго искала варианты, подавала документы и ее приняли в Чикаго. (Я, в свою очередь, сообщил новому Саше. Тот, как выяснилось, уже все знал…)
Написал ей: «Молодец! Поздравляю!»
Походил по комнатам. «Взмахи … черных … весел … шире». Открыл папку, где фото с платформы. На них листья и ветви замерли. Облака не ползли. Снег не летел. Собаки не виляли хвостами.
Полил цветы. Взял с полки поздний роман Газданова. Еще его не читал. Наверняка в том возрасте он делал уже что-то коммерческое… Посмотрим. Начало сильное – журналист едет погостить на вилле друга, послевоенная Франция, и там встречает одичавшую девушку, которая неизвестно откуда, из леса, приходит в его флигель…
Включил телевизор. Заварил чай. За окном легкая метель.
– Двадцать лет я был никем, – говорит в ток-шоу попсовый музыкант. – Но жена всегда была со мной. Начало девяностых, есть нечего, носить нечего, но я знал, что всегда могу на нее положиться. Однажды пришел домой и сказал – уезжаем, поезд через час. Она вскочила со стула, сказала «Собираюсь!», сдула локон со лба и бросилась к чемодану… Никогда не забуду этот момент.
Музыкант нежно засмеялся, публика зааплодировала.
Вот сейчас я имел бы полное право на полноценную, добротную депрессию – ну, знаете, с рыданиями, приступами паники, скачками давления, потерей аппетита и интереса ко всему, рвотой, бессонницей, пробуждением в пять утра и глядением в потолок неделя за неделей… Но, как известно, депрессия – не признак слабости. А признак того, что вы пытались быть сильным слишком долго (Фрейд).
Я же по счастью перестал быть сильным задолго до сегодняшнего дня – когда появились чудесные агенты со своим спецзаданием и новый Саша меня заменил. Устранившись тогда, я себя обезопасил. Впрочем, дело было не в прозорливости, конечно…
Наверняка знал одно: рано или поздно она уйдет. Ведь еще четыре года назад она не захотела ребенка.
Америка показалась мне надеждой. Иногда, уезжая, люди с большого расстояния лучше видят. Думал, Алина ощутит, где дом, глядя на него из-за половины мира. Ощутит, где ее по-настоящему любят… Ладно… Этого не случилось.
Теперь надо развестись, когда она приедет летом, отпустить ее.
Сообщил о своем решении Саше. В смысле, новому. Тому, который агент ФСБ.
– Все же попробую уговорить ее вернуться, – сказал он. – Еще есть время. Я же теперь действительно много зарабатываю…
– Как хочешь. Я только напишу ей один раз, а потом делай, что хочешь.
В результате в тот день Алина получила следующие сообщения.
Старый Саша: фотография куста бегонии на подоконнике и подпись «Посмотри, как чудесно она расцвела. А ведь сейчас зима».
Новый Саша: «Алина, а я?» «А что делать мне?» «Разве мы так договаривались?» «Ты обещала, что только на год» «Такой был уговор» «Ты же останешься там на много лет» «Как же наша семья?» «Я тебе верил…»
Спустя несколько часов она ответила: «Да, в плане семьи вышло не очень». И позже: «Можешь прилетать ко мне на праздники» «Или найди здесь работу».
«На праздники? Как ты себе это представляешь?» «На несколько дней в год?» «А если не смогу летать?» «Как я найду там работу?» «Где, когда?» «А если не найду?» – писал он.
«Ну что ж» – ответила она.
45
Миссис Гордон поставила на стол блюдо с дымящимися початками кукурузы. Они тут смазывают их сливочным маслом, солят, перчат, прокалывают крошечными вилочками на краях и держат за вилочки, чтобы не обжечься. Считается солидным блюдом для семейного ужина. Перед ужином произнесли краткую молитву. За пределами их одноэтажного дома два сарая и плоские поля. Поля мистера Гордона. …По сути родители Флетчера и мои – одно и то же, хотя мой папа не пашет на тракторе, а охраняет супермаркет в Жулебино, а мама смотрит «Пусть говорят», а не Опру.
– Pass me the salad, honey, – официально так говорит мистер Гордон. Глядя на них, трудно не смеяться. Но я мило улыбаюсь и очаровываю, как могу.
После ужина с церемонными разговорами и ночевки едем с Флетчером обратно в кампус. Он молчит.
– Я не понравилась маме, да?
Он молчит.
– Жаль. Я старалась быть хорошей.
– Они считают, я не должен бросать работу в колледже и переезжать в Чикаго… Черт, – он бьет ладонью по рулю.
– Дорогой, – я подаюсь к нему и провожу ладонями по его шее, груди, плечу.
– Они никогда не жили в большом городе, – говорит он. – Я вообще-то тоже… Но почему я должен здесь оставаться?!
– Ничего, дорогой. Пройдет время, они привыкнут. Это синдром пустого гнезда, ты же знаешь… Мы об этом говорили… Не переживай. Ты продашь свою квартиру. Мы будем друг другу помогать. Все будет хорошо.
Вот он какой, трусливый мальчик. Выходит, пока все держится на соплях. Почему я решила, что будет, как я хочу? А что, если летом что-то сорвется и мне не дадут визу обратно? Что делать тогда в Москве?.. Надо написать Саше. Он, наверное, за два месяца остыл.
46
– Знаешь, мне придется опять жить в твоей квартире.
– Почему?
– Я теперь встречаюсь с Мариной.
– С Мариной? Смолькиной? Завкафедрой?!
– Теперь она второй проректор. …Понимаешь, задание продолжается, завершать его не собираются, я год за годом провожу в твоей шкуре… Трудно днем быть тобой, а вечером превращаться в себя исходного… Просто нет времени… Но жить-то надо… Она и другие знают, где ты прописан, что твоя квартира здесь. Да и менять документы сейчас было бы неудобно… Может быть, потом…
Конечно, я порадовался. Не столько за него, сколько за себя. А еще общему ходу жизни. Непредсказуемому. Красивому до ужаса.
– Ты сказал Марине, что развод только летом?
– Само собой. Мы же взрослые люди…
– Ну, тогда надо собрать оставшиеся вещи Алины и отвезти ее родителям.
– Ты до сих пор не отвез?
– Странно, как это ты можешь не быть в курсе чего-то.
– Мы всегда в курсе… Но не настолько.
– Хочешь выпить?
– Наверное, красное сухое?
– Угадал.
– Я на машине. И терпеть не могу вино.
– Так и брось ее на парковке. Уедешь завтра. Есть коньяк, виски, пиво, джин, текила, оузо… Смотри.
– Оузо привозил я, с Родоса.
– Верно.
– Ты знаешь, что Алина вдруг написала в начале апреля?
– Да, видел… «Привет! Зимой я была резкой, черствой, нечуткой, вела себя эгоистично. Прости меня, пожалуйста!»
– И что ты думаешь?
– Не надо отвечать.
– Я и не ответил.
– За это первый тост.
– Отличная вещь, это виски. Хорошо, что есть лед.
– Если бы я выпил сейчас полстакана виски, я бы скопытился. Как ты это делаешь?
– Не прикидывайся. Ты здоров, как бык. Как я.
– Ага. В последнем приступе молодости.
– Смешно.
– Это Ильф и Петров.
– А… Все правильно ты говоришь. Не надо ее прощать.
– Нет-нет-нет! Ты совсем не правильно меня понял. Я ее простил. Вернее, я и не обижался…
– Тогда почему ты сам только что предложил ей не отвечать?
– Потому что зимой была точка невозврата. После нее можно что угодно говорить или не говорить, писать или не писать, это уже неважно.
– Точка невозврата?.. Она написала, наверное, потому что в Штатах ее план накрылся.
– Неважно. Как у тебя с Мариной?
– Знаешь, хорошо. Она же нашего поколения, она давно одна. Она понимает, что по чем.
– «Что по чем», ха-ха. Давай, за тебя с Мариной.
– Оливки недурные.
– Закуска у нас сегодня типа «я вас умоляю»… Можешь себе представить, что такие люди, как ты и я, сидят сейчас вот за этим столом и ведут такой разговор? По-дружески, с терпимостью… Мы же должны быть как вода и масло… Как прекрасна жизнь!
– Я видел и более необычные вещи.
– Могу себе представить.
– Нет, не можешь.
– Ты, как Джеймс Бонд, прыгал ночью с вертолета на вершину горы, скатывался на сноуборде к базе террористов, обезвреживал охрану…
– Зачем прыгать на вершину горы, если можно сразу на базу?
– Точно. Ты прыгал сразу на базу…
– А ты уже хорош. С двух бокалов-то.
– Я просто не обедал…
47
Его родители по-прежнему ворчат, но согласились помочь нам снять дом в пригороде Чикаго. Поддались.
– Не обижайся, милая. Мы хотим вам добра…
Ну вот и славно.
Когда в конце июля мы наконец выбрали, все оформили, переехали, я не могла поверить… Некоторые всю жизнь мечтают о том, чтобы иметь свой дом. Саша об этом много говорил. Но всю жизнь проживет в одной и той же квартире.
Я обнимала Флетчера и скакала по комнатам. Он был рад видеть меня такой. Для него это самое большое решение в жизни – гордится. В Facebook я по-английски и по-русски написала: «Теперь, спустя много лет, я нашла наконец своего мужчину. Мы были созданы в разных мирах, в параллельных вселенных, но друг для друга! Флетчер – посланный мне небом мужчина, о котором я могла только мечтать!»
Пусть знают.
Решила завести аккаунт в Инстаграме, где буду продвигать себя как блогера. (Зачем ограничивать себя университетом?) У меня ведь уникальная история. Моя аудитория – девочки с мечтой. Как я. Назвала «Из Америки с любовью». Почти без рекламы за два месяца собрала две тысячи семьсот двадцать подписчиков. Вот это взлет!
По выходным веду онлайн-эфиры из даунтауна. Флетчер не любит туда выбираться, но я его тормошу. Он же из маленького городка, размеры Чикаго его смущают, но виду старается не подавать, такой смешной…
Под рождество мы оплетем дом гирляндами, и тогда я выложу видео с его обзором – снаружи и внутри. Покажу все – четыре спальни, два туалета, две ванные. Огромную кухню. Это будет бомба.
48
Пятнадцатого июня, через три дня после того как она прилетела, мы встретились возле загса, похожего на крематорий. Алина была такая же – загорелая, белозубая, ухоженная.
Привет-привет. Мы говорили о чем-то малозначительном, шутили.
Я подумал – это как встретиться с мертвым. Оформили все на удивление быстро.
Уже на улице, возле перекрестка, я сказал:
– Мне туда. Пока. Всего тебе хорошего, – и сделал какое-то неуверенное движение рукой.
– И тебе! – она развела руки для объятия.
Я только дотронулся кулаком до ее плеча:
– Не болей.
– Ты тоже.
Я развернулся и пошел. На противоположной стороне улицы сверкала новая высотка с Макдоналдсом, салонами красоты, банками… Я прошел мимо нее, мимо десятка советских девятиэтажек, мимо магазина «Подружка» и ларька «Фермерские продукты», потом повернул к станции, мимо сгоревшего рынка, на другую сторону по подземному переходу, в котором бабки торговали вязаными носками, соленьями, а алкаш под гитару пел Цоя, потом мимо ТЦ «Подмосковье», где в первом этаже «Пятерочка», банкомат и пивные, мимо частных домиков с палисадниками, огороженными разномастными заборами, где яблочки наливаются и шныряют коты, мимо ветеринарной клиники, опять дачных домиков, тянущихся до моста через Клязьму, где она образует большую заводь, мимо предприятия «Альфа-Лаваль», построенного на европейский лад, мастерской шиномонтажа, ряда тополей у автобусной остановки, два из которых шесть лет назад срезал вылетевший с дороги красный «БМВ», мимо азербайджанского ресторана «Старый город», где подают отличный садж, деревянных двухэтажных бараков, построенных лет семьдесят назад и до сих пор жилых, мимо школы номер три и дворца детского творчества брежневской поры, при котором стадион, мимо нескольких хрущевок, и вот, наконец, моя кирпичная девятиэтажка постройки девяностых.
49
Марина переехала ко мне. Из ее Малаховки добираться до работы было бы дольше, чем отсюда. Задание идет превосходно, полковник доволен. В следующем году не исключено мое участие в муниципальных выборах… Два раза в неделю поливаю цветы, как просил исходный Саша. Есть в этом что-то успокаивающее…
А он куда-то уехал. Путешествует опять. Не сообщил. Забыл, наверное. Он рассеянный, не от мира сего. Мы его найдём, конечно. Это не проблема. Когда потребуется, вернем, встряхнем, вытащим на свет божий.
Сегодня зашел в соседнюю квартиру. Видно, что он собирался поспешно. Взял один рюкзак. Кое-какие вещи разбросаны. На столе остались листы А4 с карандашными каракулями. Подобрал, просмотрел – они исчерканы какими-то обрывками фраз. Только один более или менее связный кусок:
…
Стелилась фиолетовая земля без конца и края. Над ней стелилось такое же непроглядное небо. Только я стоял между ними, да жена моя в тоге на голом теле. Стояла с опущенной головой, и приблизившись ко мне, головы не поднимала.
– Зачем нужна я была?
– Чтобы знал я и отвечал перед Небом, что любил.
– Зачем нужна я была?
– Чтобы мог я сказать, что любил до гроба, да не умер.
– Зачем нужна я была?
– Чтобы мог я сказать, что веселился на свадьбе. И был счастлив с женою, с нею был счастлив.
Получив ответы, отступила она, глаза долу, в землю глядит.
– Ты любишь меня?
– Да, господин, да.
…
Неудивительно, что его никто не читает.
50
Новый Саша (с идентичным моему штампом о разводе в паспорте) вместо меня строит карьеру, а я лечу себе в Крым. Буду часами гулять по Воронцовскому парку. Потом – в Казачьевск, «в командировку», как в прошлом году.
Живу жизнью, о которой, по мнению многих, «можно только мечтать».
Есть такой популярный вопрос: «За что мне все это?» Вопрос, разумеется, глупый. Ведь Господь ту ни при чем, не надо Его приплетать.
А все же.
Если бы я вдруг резко отупел и спросил: «За что?» Каким мог бы быть ответ?
А вот каким: «Не надо жить не своей жизнью».
Ладно, допустим…
Но чья же тогда это была жизнь? Но тогда что же это было – целых восемь лет с Алиной, а точнее – целых двадцать пять лет в Москве?..
Что-что… Спроси у нового Саши – он процитирует, если ты сам забыл.
