Рассказы Светланы Лучкиной объединены общей темой — человеческой памятью. Память — незаменимое свойство жизненного процесса, источник радости и боли. Общественной памятью часто манипулируют. «Раньше надо было забывать царское время, потом — большевистское, а сейчас период такой, сами собой забываются коммуналки». Но не забудется гениальный поэт, всегда останется кто-то, хранящий воспоминания о нем. У биологической памяти нераскрытый до сих пор механизм, тонкий, часто дающий сбои. Что-то выпадает, инвертируется, даже обращается вспять. Память человека ломается, заставляет жить индивидуума в нездоровом изолированном мире. «Он улыбнулся и полетел дальше». Для окружающих это болезненно, ведь человек — организм общественный. Но что тут поделаешь.
Михаил Квадратов
Светлана Лучкина — прозаик, журналист, кандидат филологических наук. Окончила журфак МГУ, специализация «Реклама и PR». Работала специалистом по связям с общественностью в сфере телекоммуникаций и IT-технологий. Первый сборник рассказов вышел в журнале «Наш современник» в 2018 году. Родилась и проживает в Москве.
Светлана Лучкина // Странные люди
Память
— Так… Быстренько пробегаем. В полной тишине. Все объяснения после!
Парадная старинного особняка. Дверь приоткрывается, и ручеек из поклонников поэта испуганно струится вверх по лестнице. Не шуметь, не дышать, не выдавать.
Возле квартиры — остановка. Администратор волнуется, поднимает руку, тускло желтеющую под единственной лампочкой. Инструкции доносятся на беззвучно вибрирующем уровне:
— Внимание. Сейчас особенно тихо. Проходим по коридору. Поворачиваем в открытую дверь. Налево. Каждый звук может стоить нам концерта. Умоляю, очень быстро! Хорошо?
Масса, обезличенная подъездным сумраком, качнулась в знак согласия.
Дверь в квартиру отворяется, и люди с тараканьей ловкостью текут по коридору, стремясь к свету открытой двери. Шорох шагов опасно нарастает, проносится, и комната успевает беспрепятственно поглотить всех. Получилось. Выиграли.
Теперь администратор улыбается. Мелко моргая, прогоняет темноту парадной. У него улыбчивое, доброе лицо.
— Тэк-с… Я проверю ваши билетики. Спасибо. Вот сюда проходите, пожалуйста. Свободная рассадка. Где удобно.
Некоторые зрители полагают, что подобные сценические эффекты — часть замысла. Некоторые слегка напуганы — какая-то масонская ложа. Однако все приятно возбуждены в предвкушении необычного вечера.
Звучат стихи. Просторная комната накачивается эмоциями. Поэт — Яков Один — гений. Этот зал — его дом. Здесь жил не только он, но и его родители. И не только его родители, но и четыре других семьи, поскольку это огромная коммуналка, бывшая до советской власти шикарными апартаментами то ли адвоката, то ли врача… А потом началось: уплотнение, другие порядки, другая жизнь. Сейчас, кстати, тоже другая жизнь. Раньше надо было забывать царское время, потом — большевистское, а сейчас период такой, сами собой забываются коммуналки.
Все их забыли. Но только не музей Якова Васильевича Одина.
— Дорогие гости, наш концерт завершается. К сожалению, мы находимся в жестких временных рамках. Мы обязаны закончить нашу активность к 23.00. Послушайте важную информацию: уйти мы должны строго всей группой так же как и зашли сюда. И соблюдая строжайшую тишину. Если вы хотите сделать пару фотографий, то придется поторопиться. Можно выйти на балкон: потрясающий вид на вечерний проспект и собор. Многие из вас помнят фотографии Якова Васильевича на фоне собора на этом самом балконе.
— А на кухне мы не побываем?
— Ой, нет… Вот на кухню прошу категорически не сворачивать. Только не на кухню. Это самая-самая большая просьба. По коридору дружно идем к двери, и чтобы никто не отстал.
— Простите… А можно вопрос: почему так странно всё?
— А… Вы, наверное, у нас впервые? А много зрителей, кто у нас еще не был?
Робко понимаются руки.
— Тогда, наверное, надо пояснить…
***
На кухне старушка готовила своё прошлое.
Первое время она просто не расходовала его понапрасну. Берегла, смаковала, как редкие специи, день за днём, всё больше понимая, что за блюдо она готовит.
Сидела. Смотрела на проспект. Маленький столик у окна. На том же месте, что и 70 лет назад. Изящная чашечка. Кукольная ложечка. Одинокая долька лимона.
Больше всего ей нравилось, когда в квартире царит полная тишина. Примерно по тем же причинам, по каким художник предпочитает белый лист. На светлый холст ее тишины лучше всего ложатся голоса и звуки ее настоящего дома. Каким он был тогда… Бесконечная череда звуков. Изнывающее фортепиано — дочка Боровских получает «лучшее образование для девочки». Музыка с пластинки — Яша доводит своих стариков. Визгливый голос Таисии Петровны — опять что-то не так.
Именно тишина была лучшим аккомпанементом к ее блюдам. Именно тишина стала предметом ее каждодневных стремлений. Ее самое большое и постоянное желание.
Только так можно слышать метр капающего крана. Только так можно дополнять его скрипом половиц. Только так можно в состоянии сосредоточенного счастья подойти к окну и сквозь белую паутину тюля посмотреть на проспект, на чугунную церковную ограду, на улыбающийся солнечным бликом купол собора. Всё на месте. Слава богу. И она пока что тоже.
Так вот тишину-то они и хотят украсть! В ее жизнь врываются какие-то люди. Звонят в дверь. Говорят. Ходят по коридору. Вдыхают своими носами ее память. Пытаются сожрать все то, что она берегла в чёрных трещинах стен, в гулком полумраке длинного коридора. Они говорят ей, что эта квартира должна стать музеем. Музеем поэта. Это все ради него.
***
— Сейчас на потолке вы видите крюк. Просто крюк. Но мы рассчитываем, что очень скоро здесь будет абажур, тот самый, что на этой фотографии. Передайте, пожалуйста, чтобы все посмотрели. Это любимый абажур семьи Одиных. И именно под ним собиралась вся семья. Вот здесь. В центре комнаты.
— А откуда абажур возьмется?
— О… это долгая история! Мы его выкупаем, мы ведем сложнейшие переговоры по его покупке.
— Что вы говорите… А как вы его нашли?
— Наш музей ведет серьезную работу по пополнению своих фондов. Абажур — у соседки Раисы Семеновны, про которую я вам рассказывал.
— Что вы говорите… И она его продает?
— Да-да… И, надо сказать, за немалые деньги! Но у нас, к счастью, есть спонсоры, обожающие Якова Одина, поэтому, надеюсь, все получится.
— Что вы говорите… А откуда у нее этот абажур?
— Ну как откуда?.. Оттуда же, откуда у нее всё это. Так получилось, что у соседки масса мемориальных вещей поэта. Мы наталкиваемся буквально на каждом шагу. Начинаем искать какие-то письма или рукописи. И как по волшебству — всё у Раисы Семеновны.
— Что вы говорите!
— Подумать только!..
— Сгребла и не отдает.
— А сколько ей лет вообще?
***
Старушка сидела в низеньком старомодном креслице, вперившись в стену напротив. За стеной визжали гитары, били барабаны, и мужской голос что-то мычал в микрофон. Старушка терпит.
Ее просили, и она терпит. Иногда она отводит взгляд от стены и смотрит слезящимся взглядом на стрелки старинных часов, повисших золотым носом между огромными глазницами окон.
Периодически она непонимающе трясет головой. Как, как она соберет теперь свою тишину? Сколько после такого будут восстанавливаться эти стены, эти полы, сам воздух этого дома? Она тревожно осмотрела комнатку — пол вибрировал под ее ногами. Наверное, так в войну сидела мама во время бомбежки.
Раиса Семеновна винила себя. Как она могла согласиться на подобное… И главное, сказали-то какую-то чушь, из которой она ничего не поняла абсолютно… Корпорация гугл, концептуальная локация, сам БэГэ, коллаборация коллективов.
Сумела уловить только — не волнуйтесь, строго до 23-00, в день памяти поэта.
В чем же тут память?
Часы бьют 11. Она медленно поднимается с кресла, словно готовясь провожать гостей. Пол продолжает сотрясаться. Визг и скрежет не идут на убыль.
С виду кажется, что старушка нерешительно топчется на месте, а после безучастно бредет в коридор. Лицо ее не выражает ничего особенного. Может, от того, что ей сказали «не волнуйтесь». Она выходит из комнаты, мягко толкнув и не закрыв за собой дверь. Подходит к электрощитку и сухонькой ручкой уверенно опускает рычаг вниз.
А после, в воцарившейся темноте и тишине, возвращается в свою комнату, мирно шаркая тапочками и осторожно ведя рукой по стене. В окна вливается тускло-желтый свет ночного города. Его вполне хватает, чтобы снова найти низенькое креслице и сесть.
За стеной и в коридоре невнятно шелестит волна голосов-шорохов-шагов.
И наконец, все стихает.
***
— Не сомневайтесь, она всех нас переживет!
— Ну а все-таки?
— Примерно 88 или 89!
— А! Ну так скоро у вас жизнь наладится! (смех экскурсионной группы)
— Нет-нет, что вы мы желаем Раисе Семеновне долгих лет жизни. Давайте подойдем к этой стене. Здесь стоит проигрыватель. Это мемориальная вещь. И стопка пластинок, любимых Яковом Одиным.
— Это прямо его пластинки?
— Не сомневайтесь, у нас уникальный музей. У нас всё настоящее. Эти вещи помнят поэта.
— Это потрясающе, что вы все это сохранили. Удивительный музей у вас.
— Спасибо. Мы действительно ни на минуту не прекращаем работу по пополнению нашего фонда.
— Это же такая гигантская работа проделана!
— Да, постоянно ведем переговоры о передаче в экспозицию.
— А с кем переговоры? Друзья из-за границы?
— Нет-нет… В основном с соседкой, ну вот с этой… Раисой Семеновной…
***
Старушка сидела на кухне. Маленький столик у окна. Как и 70 лет назад. Изящная чашечка. Кукольная ложечка. Одинокая долька лимона. Вдруг ей показалось, что сейчас войдёт он и скажет с усмешкой:
— Что, Раечка? Жизнь — говно?.. Но это же не причина грустить!
Чем старше ее прошлое, тем истиннее оно становится.
Он любил сопротивляться. Теперь и она умеет.
Ее поэту не нужен памятник. Ему нужен дом. Ему всегда был нужен дом.
И кто-то в нём.
Музей для мертвых. А здесь все живы.
И она готовит прошлое, потому что только оно и есть настоящее.
Странные люди
Люди очень странные…
Чем старше становился Леонид, тем отчетливее сознавал — общество нездорово. И если раньше чудаковатость отдельных индивидов воспринималась им с отстранённым недоумением, то в последнее время он пребывал в глубочайшей растерянности.
Люди в его окружении еще пару лет назад хотя бы отдаленно напоминали адекватный социум. А сейчас? Единственным оплотом реальности оставался его дом, их с Лёлей семья. Так удачно совпало, что самый проницательный, интересный и умный человек, которого он встретил в жизни — его собственная жена. Приятно вечером возвращаться из мирового хаоса в свой домашний оплот покоя и порядка.
Однако все, что выходило за пределы их с Лёлей галактики, медленно сползало в преисподнюю. Даже близкие друзья стали какие-то… Ну вот, вчера. Звонит он Болотову.
— Давай, Андрюх, сегодня посидим где-нибудь? Я на вечер холостой!
— Холостой?.. На вечер?.. — неуверенно замычала трубка.
— Ну Лёля к маме поедет. Давай встретимся?
— К маме…
Еще несколько лет назад Болотов бы уже прыгал в такси. А сейчас — он минуту молчит, потом бубнит. В итоге предлагает самый странный вариант:
— Ты приезжай лучше к нам. Чаю попьем. Жанна шарлотку сделает.
— Андрюх, ну… чаю как-то совсем не хочется! Да и с твоей оравой разве спокойно посидишь?!
— Лёнь… Все же лучше ты к нам… В субботу мы в зоопарк идем. Пойдешь с нами в зоопарк?
Если уж Болотов сошел с ума, то что говорить об остальных — кто умом крепок не был. Скажем, родители. Так обветшали старики. Возраст. В этом их сложно винить. Но вот вчера… Привёз продукты. Хотел матери что-то доброе сделать, как-то ее порадовать.
— Ма, вы с отцом не хотите в театр сходить? Мы с Лёлей ходили на днях. Чудесная постановка, классическая, как ты любишь.
— Что? Лёнь?
— Хороший спектакль, говорю. Понравится вам. Мы посмотрели — очень даже.
— Лёнечка… Я что-то не понимаю, сынок…
— Ма!.. Ну что сложного-то? В театр не хотите с отцом? Сходить! Я Лёле скажу, она купит билеты! Спектакль хороший! Проверенный! Ма?
Мама беспомощно моргала и смотрела на него прозрачно-голубыми глазами в красных прожилках.
— Ты о чем говоришь, Лёнечка?
— Мам… ну перестань… ну честное слово! Ну не хочешь, не ходи. Скажи: хочу сидеть у телевизора и разрушать себе мозг сериалами и новостями.
Столько самообладания надо иметь. Леонид понимал: не стоит раздражаться. Но где, где взять столько ментального здоровья, чтоб покрыть все их закидоны. Нормальных же просто не осталось! С утра звонит в дверь соседка, лет пять на одной площадке живем. Молодая ещё женщина, далека от деменции. Казалось бы…
— Доброе утро, ой, хорошо, что вы ещё не ушли…
— Доброе!.. Почти ушел. Чем обязан?
— Меня старшая по дому просила узнать, вы за новый домофон будете сдавать 800 рублей?
— Мы? Будем, конечно…
— Вот и отлично. Можно прямо сейчас мне и отдать.
— Э… знаете… Жена вам вечером занесет.
— Занесет?
— Ну, зайдёт к вам…
— А вы сейчас не можете? Сами?
И уставилась на него. И взгляд такой диковатый. Из-за восьмисот рублей! Словно речь о судьбе целого квартала. Напряглась, подбородок квадратный. Эти общественные активисты — самый оголтелый народ. Все-таки не хватает людям идеологии… не хватает знамён, барабанов. В крови у нас за что-то бороться, шагать строем, поднимать общественность. Думает, денег зажал.
— У меня, к сожалению, нет наличности. Понимаете?
— Восемьсот рублей.
— Я слышал, что восемьсот рублей. Но нет. Честное слово. Я никогда не держу наличность в доме. Жена вечером занесет. Я ей скажу.
— Я все поняла. Все поняла. Все поняла. Все поняла, — закоротило ее.
Резко повернулась, сорвалась с места и чуть ли кубарем скатилась с лестницы. Брови Леонида на минуту зафиксировались на лбу в самой верхней позиции. Безумие в женщинах особенно страшно. Во-первых, это вряд ли лечится. Во-вторых, женщина общается с детьми, стало быть, влияет на нормальность будущего общества. А в-третьих, сумасшедшая дама, как правило, в сотню раз энергичнее любого мужика — она сеет свое безумство направо и налево с высочайшим КПД.
По дороге на работу Леонид крутил в голове остроумную идею. Что если мобильные телефоны излучают нечто, воздействующее на точку в головном мозге, отвечающую за адекватность. Вот вбивались человеку с рождения расхожие нормы: черное-белое, хорошее-плохое, вредное-полезное. И вдруг сейчас возникла некая частота, которая полностью снесла все настройки в ранее нормальном мозге. И что мы имеем? Фактически апокалипсис. Это же все объясняет… Миллиард потенциальных зомби. Психиатрическая клиника планетарного масштаба.
Забегая в офис, радостно отстучал жене сообщение:
«Любимая! Я наконец понял, в чем дело! Вокруг нас — одни зомби».
«Мужчина, вы кто? Один из них?» — сразу же прилетел ответ со смайлами.
«Не бойся, крошка! Тебя я спасу первой».
«Прямо камень с души свалился…»
Завершив беседу ржущим смайликом, Леонид утрамбовался в корпоративный лифт. Оглядел коллег и представил их в разорванной одежде, с перекошенными зелеными лицами, бродящими по бизнес-центру на полусогнутых конечностях. Ищут жертву, чтобы высосать всю кровь. Да, если вдуматься, так оно и есть.
Бодро шагая, Леонид эффектно пронесся мимо рецепшн. За стойкой встрепенулась, увидев его, Леночка. Администратор. Хорошая девушка.
Леночка как-то неловко вскинула вверх тонкую руку. Хотела что-то сказать.
— Елена, доброе утро, позже! Все позже!
Он уверенно повернул к своему кабинету, распахнул дверь. Это что такое? В чем дело? За его столом сидел совершенно незнакомый мужик с прилизанными волосами в ярко-красном галстуке. За примыкающим столом — все его топы.
— Доброе утро! — улыбаясь, поприветствовал всех Леонид. Выдержал паузу в несколько секунд. — А что здесь происходит?
Он оглядел до боли знакомую обстановку — все на месте. Лица коллег — все свои. Если не считать мужика в «пионерском» галстуке.
— Почему совещание, которое я не назначал, проходит в моем кабинете?
— Это я назначил совещание, — подал голос мужик.
Вот это точно шок! Леониду стало несколько душно. Лица коллег расплылись в сплошные глаза. Они ошарашенно смотрели на него и медленно хлопали ресницами в разном ритме.
— Коллеги, все же придется объяснить… — произнес Леонид, тяжело дыша. — Прошу прощения, с кем имею честь? — обратился он к пионерскому галстуку.
Тот медленно поднялся со своего места и, зачем-то вытянув вперед руки, пошел навстречу.
— Меня зовут Виктор.
— Что вы делаете в моем кабинете, Виктор?
— Прошу вас, давайте выйдем. Буквально на минуту. Меня предупреждали о чем-то таком…
— Каком? Кто предупреждал? — Леонид начал раздражаться. Как достало это больное общество. Как достали эти люди. Эти постоянно вылупленные пустые глазницы.
— О… Смотрите, нам Леночка уже сделала воду с лимоном. Спасибо, Леночка!..
Да что здесь, черт возьми, творится! Какая она тебе Леночка?! Что за мерзкий тон?! Резко развернувшись, собрав всю злость, Леонид смахнул один из стаканов, тут же схватил второй и со всей силы грохнул о матовое стекло стойки. Звон заполнил уши и голову. Звон всех мастей и калибров: бьющееся стекло, телефон, сирена, весь мозг заполнился страшным болезненным шумом. Его взгляд выхватил свою израненную руку, густые бордовые пятна на матовом стекле. Испуганные глаза Леночки. Несмотря на нестерпимость, звон стремительно нарастал. И в какой-то момент разорвался, обратившись в ослепительный свет.
Леонид приоткрыл веки. Усталость сковывала сознание. Перед ним сидел Болотов. Выглядел он так, будто смертельно устал. Леонид понял, что лежит. Какая-то кровать. Не дома. И не у Болотова. Уродливые стены… Больница? А… он же звонил ему вчера, хотел посидеть вместе где-нибудь. Что могло произойти? Просто черная дыра в сознании.
— Андрюх, мы вчера все-таки встретились?
— Встретились, дорогой. Как ты себя чувствуешь?
— Голова жутко болит. Мы напились, что ли?
— Видимо… Сам еще не пойму…
Откуда-то сверху раздался бодрый голос:
— Пришел в себя? Отлично. Андрей Валентинович, можно вас на минуточку?
Это, конечно, доктор. Белый халат. Фальшиво радостный вид.
Леонида не особо занимало, что это за врач и о чем он шушукается с Болотовым, стоя в дверях палаты. Они слишком ускоренно жестикулируют, трясут головами и как будто кривляются. Люди очень странные.
Он прикрыл глаза. Казалось, что кровать затягивает в темную мягкую воронку, постепенно закручивая по невидимой спирали. Леонид почувствовал, что плавно летит вниз. Сверху его догоняли шелестящие реплики доктора:
«Психогенез…
потеря жены… клиническая реакция…
сбой адаптационных механизмов…
степень дистресса… осложненное горе…
диапазон симптомов…
возврат на прежнюю стадию…
напрасно позволили вернуться домой…»
Бубнящий голос Болотова долетал более отчетливо и всё повторял: «Так уж год прошел… Год… как быть-то… Лёля бы, конечно, его вытащила… мы уж по-всякому… боимся обострить, так сказать…»
Леонид неожиданно успокоился. Ему приятно было слышать взволнованный и родной бубнеж Болотова. Приятно, что они говорят о Лёле. В этом крылось что-то успокаивающее и хорошее.
Он улыбнулся и полетел дальше.
