Эстонская писательница Кай Каск, как она пишет сама, всегда парит над землей на высоте в пятнадцать сантиметров. Даже если ее героиня готовит лосося с фенхелем, или слушает оперу «Царская невеста», или живет в доме у русского генерала где-то в глубинке России, или рассматривает Данаю, или пересказывает диалоги Сократа все равно остается ощущение, что это не обыденные события, а некоторое театральное действо. Любая деталь, любая мысль, любое событие — это фон для разговора с читателем о жизни, о собственных переживаниях, которые неожиданно становятся переживаниями не главной героини, а читателя. И вот уже вы идете по узким улочкам Порту, пьете красное или белое вино и ночуете в лесу, ощутив во сне дыханием медведя на своем лице.
Вячеслав Харченко
Писательница с псевдонимом Кай Каск (Каск — «береза» на русском языке) родилась 18.07.1968 и живет в Таллинне, Эстония. Закончила Таллиннский технический университет (TalTech) и работает бухгалтером, но в то же время уже почти 20 лет пишет рассказы. Тем не менее, ее первая книга рассказов «Kogetud teosed» («Пережитые произведения») была опубликована только в 2018 году. В 2019 году Кай Каск составила и издала вместе с эстонским художником Юри Арраком библиографическую книгу о жизни и творчестве художника «Jüri Arraku Kunstiaed» (сад искусства Юри Аррака). Кай продолжает писать и периодически публикует свои рассказы в эстонских литературных журналах «Looming» и «Vikerkaar». Она работает над своей следующей книгой.
Вера Прохорова — журналист, редактор, переводчик. Родилась в Таллинне, где окончила среднюю школу после чего в 1966 году — то были «золотые лотмановские времена» — отучилась на русской филологии Тартуского Госуниверситета. В журналистике прошла весь путь от корректора до главного редактора, трудилась среди прочих в газетах «Молодежь Эстонии», «День за днем», в журналах «Радуга», «Русский экспресс», «Вышгород» и т.д. Журналистскую стезю с поста главреда экономического еженедельника «Деловые ведомости» сменила на переводческий труд. В активе на сегодняшний день более тридцати книг, переведенных с эстонского языка на русский, среди них как произведения для взрослых, так и для детей. Отмечена наградой за вклад в дело интеграции, в 2019 году была номинирована на престижную литературную премию «Эстонского Капитала культуры» (переводы эстонской литературы на иностранный язык). Работа с прозой Кай Каськ доставила истинное, прямо-таки гурманское удовольствие.
Кай Каськ // Рассказы (перевод Веры Прохоровой)
Фенхель
Несколько дней назад посмотрела фильм о писателе. В таком кино писатели, особенно женщины, часто живут на каком-нибудь острове, к примеру, на Корфу, вечно сидят, поджав под себя ноги, в спальне на широченной кровати, в одной наброшенной на голое тело белоснежной сорочке молодого человека, перед ними на мятного цвета ворсистом покрывале самый тонкий из всех возможных лэптоп, на окнах с голубыми рамами развеваются такие же белоснежные как сорочка занавески, а фоном служит виднеющийся в оконный проем бескрайний и тоже голубой океан. Поскольку лишние десяток килограммов на талии и пузе им не мешают, они с легкостью тянутся к клавиатуре и играючи строчат очередной роман, презентация которого в каком-нибудь книжном магазине Лондона показана уже в следующем кадре. За этим, как правило, следует и литературная премия.
А вот писателей-мужчин напротив преимущественно изображают в мрачной комнате, сидящими в спертом и пропитанном виски и табачным дымом воздухе за письменным столом, сплошь заваленном скомканными листами бумаги, перед, подумать только, пишущими машинками. Писатель растрепан, небрит, зачастую лишь в сорочке, а если нет, то постоянно в одной и той же одежде, которая, как правило, представляет собой зеленоватый, вернее, цвет когда-то был с зеленцой, вельветовый пиджак и бурые свободные штаны. На ногах изрядно разношенные сандалии. Тем не менее, и его в итоге настигает долгожданный успех, прорыв, и в конце фильма он произносит перед Академией благодарственную речь, которую из конца зала, прислонившаяся к дверному косяку, с умилением слушает его бывшая возлюбленная. Публика рукоплещет, слышатся восторженные возгласы, возникает суета, писатель раздает автографы, бывшая возлюбленная ждет, пока не рассосется народ и тогда элегантной походкой идет по проходу. Ее уверенные шаги отзываются эхом от каменного паркета, а сквозь оконные витражи лучи осеннего солнца падают на каштановые кудри писателя нежными разноцветными бликами. Они целуются.
На что все это мне? Да ни на что. Просто подумала, вот если б попробовать жить так же, исключительно домашними средствами. В таком случае прежде всего придется найти белую рубашку, что означает наличие молодого человека, владельца недвижимости на Корфу. Ах да, это уже были бы не домашние средства. Здесь разве что зеленый пиджак можно найти. А что к нему? Допустим, мне бы хотелось редких бесед, но в основном тишины, иногда белых и желтых ромашек на обочине сельской дороги, а также кусочка хорошего сыра после ужина, а ему не-знаю-чего? Если б мне хотелось задавать простые вопросы, например, почему музыку нельзя увидеть? Что там, за краем вселенной? Вечны ли молекулы? Когда начинается жизнь? Зеленый пиджак завздыхал бы и спросил про себя — ну как вообще человек, при этом исключительно и естественно женщина, способна дожить до пятидесяти двух лет и все еще задавать такие вопросы? После чего начал бы сосредоточенно щелкать телевизионными каналами. Они все так делают, когда не знают ответов. Вглядываюсь в него, сидящего рядом на диване. Если бы у него были ответы… хоть-на-что-то. Тема какая-нибудь после рабочего дня. Ну, к примеру, я скажу, — а знаешь, дорогой, я сегодня фенхель купила, давай на выходных запечем его с лососем к приходу гостей? Изысканно получится! Я действительно купила в тот день клубень фенхеля, предварительно хорошенько изучив его, даже на просвет рассматривала. Стеклянистый, как и положено. Зеленый пиджак — назовем его… Роландом — хмыкнул бы со всем согласный себе под нос. Гости, что ж, пусть будут гости, он повязал бы шейный платок и сменил повседневную рубаху на белую, возможно, даже тапки на туфли, в зависимости от того, кто придет в гости и где бы мы в данный момент жили. Он сноровисто откупорит вино, белое, красное, переберет бутылки с виски, и если гости важные, то выберет подороже, да-да, вдобавок ко всему еще и мещанин чертов. В это время я вожусь на кухне с лососем и фенхелем. По одной пинцетом вытаскиваю из разделанной рыбы застрявшие косточки. Решаю погуглить, чтобы побольше узнать о фенхеле. Ага, содержит А- и С-витамины, антиоксиданты, нейтрализующие действие свободных радикалов, и я не состарюсь, если буду его есть, хотя этому я все равно не верю. Отрезаю тонкий ломтик и несу в другую комнату Роланду на диван. Рекомендовано грызть для свежести дыхания, то, что надо перед приходом гостей. Я еще не переодета, кашеварю в одной комбинации, резинка колготок на талии скручена в противный валик. Вот они, лишние десять килограммов. Согласно рецепту, клубень следует разрезать на четыре части и жарить в масле до золотисто-коричневого оттенка. Брызги по всей кухне, шкворчит и пахнет. К черту все! Гости появятся через полчаса, опять ногти накрасить не успею. Вот если бы Роланд был откуда-нибудь… из Португалии, к примеру, тогда его звали бы Роландо, был бы у нее шанс задержаться с ним надолго? А как с португальцем обсуждать нюансы, хотя бы по поводу фенхеля, если б они общались на скудном английском? По телику — постоянный футбол, ноги на столе, и никаких забот. А ответы, ответы на глубинные вопросы? Например, эти ромашки на обочине, что в них такого важного? Сейчас объясню, опишу ситуацию. Я еду на велосипеде по знакомой дороге. Лето, эстонское, несколько лет назад. Отрезок шоссе с редким движением оторочен сосновым лесом, на некошеных обочинах растет все, что придает лету облик и запах — колокольчики, ромашки, земляника, клевер, тимофеевка, кошачьи лапки. Словно впервые в жизни ощущаю ветер, дующий только для меня, он как-то по-особенному ласково гладит меня. Очевидно, ветер уже знает — что-то происходит, какие-то перемены. А вокруг земного шарика дует один и тот же ветер? Один и тот же, раз в нем есть молекулы и атомы, значит, они могут долететь отсюда до Америки? В гостиную к Ким Кардашьян? Или в «Метрополитен Опера», где певец, возможно, сам Ферруччо Фурланетто в роли Филиппа в опере Верди «Дон Карлос» будет дышать тем же воздухом, что и я, стоя здесь на шоссе, вернее, тем, что от воздуха останется после меня, если по пути никто не вдохнет и не заглотит его? В этот летний день я после долгих лет дышу ветром перемен, через километр буду на распутье и вполне смогу сама улететь с ветром на все четыре стороны, но я разворачиваюсь, отвожу велик обратно в сарай и, возможно, только вечером сяду в автобус.
Нет! К этому сараю я не вернусь! Надоело вечно вести себя прилично и аккуратно возвращать вещи на свои места, так что велик я почти бросаю там же на обочине. Не стану пробираться тайком в этот сарай, не забьюсь в щель между пыльным шкафом — наследием мызных времен, и выпучившейся от времени бревенчатой стеной, чтобы на долгие годы поселиться там, как жук-точильщик. Хоть и хотелось бы. Оставлю на половине эту историю и лучше проверю, как там мой фенхель. Роланд, его полное имя Роланд Рохи, по-прежнему сидит на диване с книгой в руках! Как вообще человек, при этом, естественно, только мужчина, может за пятнадцать минут до прихода гостей спокойно читать, не теряя нити повествования, погрузившись в Древнюю Грецию или в диалог с каким-нибудь дохристианином? А мне вообще-то хочется, чтобы он тут сидел? Не особо… привлекателен, немного пухловат, но заметно, что прикладывает усилия, чтоб держаться, волосы приглажены и, что я вижу, надел свою самую выходную рубашку! Слава богу, без ненужного галстука. Он въехал сюда со всеми своими тридцатью четырьмя галстуками, и в один прекрасный день я не выдерживаю, во мне просыпается мстительная стерва, и я подбрасываю их под дверь квартиры его бывшей жены, — швыряю в физиономию звучало бы лучше, — ну как это можно, прожить в хваленом браке двадцать лет и не понять, что муж терпеть не может галстуки. WTF?* Разглядываю Роланда. Он не замечает, увлечен. Книга, которую он накануне вновь откопал в гараже в куче уже отсеянных, вроде бы о Сократе или о ком-то из этой же серии. Зачем снова и снова вспоминать старое — прежние времена, отжившие переживания? Сократ… он вообще-то пользовался за едой ножом и вилкой, причесывался, и если да, то чем? Судя по картинке, не похоже, чтоб причесывался. Какая мне польза от этих знаний, если мне нужен тот, кто скажет, готова рыба в духовке или нет? Для этого существует опыт, свысока заметят хозяйки. После двадцатого приготовления рыбы уже будешь сама знать. Я что, для этого живу? Читаю я немного, мало что знаю основательно, но у меня есть о щ у щ е н и е. Будто живу я на пятнадцать сантиметров выше уровня земли, плавно скольжу по жизни, вернее, над жизнью, над этими домовитыми и опытными хозяйками. Двигаюсь своим путем. И пусть он сидит на диване, этот Роланд. Пусть приходят эти гости. Моя жизнь все же там, в простенке между балками, в лучшем случае, в чердачной комнате со свежим ремонтом, где стены обработаны светлой морилкой, воздушные коричневого цвета занавески и голубоватая мебель. Возможно, там и начинается жизнь… или все-таки на велосипеде? В какой-нибудь теплый летний денек и лишь на мгновение. Только к этому надо быть готовой, прибрать в ящиках шкафа, выбросить старую одежду, все, что стало мало, ведь времени ждать, пока растают эти десять килограммов, уже не осталось. Повсеместно учат наслаждаться моментом, любить свое тело — но я не могу. Роланд, вон он сидит и читает, но и понятия не имеет, на что я способна. Он не знает, что я могу натянуть черные ажурные чулки, но вместо этого хожу в каких-то шерстяных рейтузах, что могу надеть платье в обтяжку, но вместо этого одеваюсь в треники и бесформенные кофты, что могу пригласить его в оперу, — хоть бы и на «Царскую невесту», — а вместо этого остекленело смотрю по телику всякую дребедень с выключенным звуком. Я могла бы жить, вот только эти лишние десять килограммов. Вот Роланд из-за лишних килограммов не парится, он преподаватель университета, литературовед, из приличной семьи, (кстати, я тоже из приличной семьи), он знает, что по утрам его ждет каша или яичница с беконом, обязательный кофе, белый или коричневый сахар, как когда. Ест-пьет, одевается, хватает свою папку и …
— В воскресенье мы могли бы… — начинаю я.
— Конечно.
— В любом случае.
— Без сомнения.
Ученый, блин. Но все же он довольно милый. Не мешает. Ничего не знает о штрипках для чулок. Непривередлив. Зависим от синтаксиса, семантики и финансирования науки.
— Жизнь такая многоплановая, — говорит он и вновь утыкается в книгу.
Роландо Грама** тоже не носил бы галстуков, но он полагает, что здесь, в этом холодном и темном северном краю достаточно яркой белизны рубашки, чтобы привлечь к себе внимание, и никаких тем для разговора не требуется. Он не прав. Нет, я не желаю больше иметь с ним ничего общего, на самом деле, я боюсь, боюсь его тем, не нуждающихся в словах, ему интересен только гибкий стан в кружевах. Но… я уже старая. И вот мы бредем с ним по мощеным улицам Порту, здесь оконные рамы тоже голубые, подъем в гору вызывает одышку, смахиваю со лба пот, ведь я уже СТАРАЯ, смеясь, останавливаюсь, высовываю язык и отдуваюсь, изображая собаку, старую собаку. Роландо по-своему мил, одной рукой он проводит по своей темной волнистой шевелюре, другой обнимает меня за талию, ничего, что удается обхватить ее только до половины, он хотя бы пытается, не правда ли, и хохочет, и тоже высовывает язык, стараясь добраться до моего уха. Ю ар соу кьют, шепчет он. И уже манит мороженщицу, уже находит на лестнице площадку, чтобы дать ногам отдых, уже помахивает газетой как веером, чтобы я могла освежиться. Еах, бат ай эм олд, шепчу я в ответ и пихаю его под ребра. Хохочем оба. Взявшись за руки, снова вперед, идем по Rua de São Bento da Vitória до смотровой площадки. Здесь в атмосфере полной безмятежности дует теплый ветер. Беззаботные работяги спокойно обедают неподалеку, на площадке клубится пыль. Позволяю Роландо провести себя сквозь поток беспечных туристов до балюстрады. Вид на красные крыши и протекающую через город реку Дуэро какой-то… убогий. Тусклый. Бедный. Граффити и грязь угробили историческую красоту, скажем так. Некоторым даже нравится жить в грязи. Но я здесь всего лишь гостья, на недельку, потом опять смогу вернуться к своим прибранным шкафам. А Роландо останется? Очевидно. Пусть себе спокойно остается, в своих джинсах, кожаных туфлях и белоснежной рубашке, по вечерам, насвистывая, по пути домой заходит к маме, где ужинает в компании соседок. Мануэла, самая молодая из маминых подружек, с утра сходила на рынок, купила рыбу и овощи, так что на столе дымится настоящее блюдо bacalhau a Gomes de Sa — треска с картошкой и луком. Едят, пьют, наперебой шумно рассказывают о своих сыновьях и их семьях — кто ссорится с женой, чей ребенок совсем от рук отбился, кто потерял работу. И тем не менее на кухне старого каменного дома чувствуется тепло, любовь и достоинство, та самая историческая красота.
— Кажется, что-то подгорело… — распахивает Роланд дверь в спальню.
Мать твою за ногу! Лэптоп летит из рук, покрывало мятного цвета в кучу. Кидаюсь на кухню. Синий чад почти до потолка. Вытаскиваю противень из духовки. По сравнению с обуглившимся фенхелем, лосось, ну, с уступками и оговорками… выглядит вполне сносно, даже подрумянившимся, почти золотисто-коричневым.
Э-эх, житуха.
2020
*WTF — аббревиатура в интернет-сленге, расшифровывающаяся как «what the fuck?» («что за чёрт?», «что за хрень?», «какого чёрта?») — Прим. перев.
**grama — «трава» на португальском, обыграна эстонская фамилия Rohi, что в переводе значит «трава». — Прим. перев.
Мой год
«Но, господа, как хочется стреляться…».
А. Розенбаум. «Сон офицера»
(Из альбома Александра Малинина «Романсы»).
Этот год начался около 7 июля. Помню, я ни с того ни с сего упала. В ушах словно бы бухнул разок церковный колокол, и все! Думаете, я умерла? Черта с два! В ту пору мы трое представляли собой классную компанию — Юра, Боря и я. Причудливое сочетание. С ними обоими я состояла в супружеских отношениях, в известном смысле, но в то же время жила со своим бывшим мужем. Ну, просто в тот момент мне больше негде было жить, с деньгами тоже было туго, и, кроме того, я ужасно устала от кочевой жизни. В каких только трущобах и норах я не останавливалась за этот последний год! 12-метровка без душа, затем какое-то полупустое помещение без кровати, потом коммуналка с двумя соседями мужского пола, которых я, правда, так и не увидела. Кстати, это последнее жилье сдал мне как раз Боря, и я прожила в ней около получаса, прежде чем перебралась к нему. Это был замечательный день, эдакий переломный момент, но об этом позже. До того я жила даже в лесу. Мне понравилось там, было лето, теплое и беззаботное. Днями я бродила по берегу моря или в сосняке, на ночь устраивала ложе, просто сворачивалась калачиком где-нибудь на мху и спала. Как-то раз ночью почувствовала над собой горячее и влажное дыхание, кто-то касался меня. Я напряглась, затаила дыхание и изо всех сил зажмурилась. Показалось, что это длилось целую вечность, и я была уверена, что пришел мой конец, только не знала, каким он будет. С рассветом, набравшись смелости, открыла глаза. Никого. Я без оглядки кинулась бежать, забыв об очках, туфлях и сумке. Когда сквозь заросли и по вырубкам — сами попробуйте бежать босыми ногами по сухой и колючей почве, да еще и со зрением –5,5 — примчалась в поселок и перевела дух, то перед лавкой услышала, как местные мужики обсуждают пристреленного ночью медведя, весившего, как минимум, 250 килограммов. Я разревелась. От жалости. Он не съел меня, а вместо этого теперь съедят его. Скорее всего, ночью медведь тоже меня пожалел. Ну, так вот, после этого я покинула лес и попыталась опять стать человеком. Первым пристанищем и была та 12-метровая комната. Вселилась туда 25 августа. Задним числом и сама не понимаю, почему выбрала такую халупу, видно, все было до лампочки. Денег тогда у меня было как грязи, вполне могла жить в каком-нибудь небоскребе, так ведь нет. Постепенно все же устала от кишащих вокруг алкашей и наркоманов и позволила бывшему мужу вытащить себя оттуда. К слову, ему судьбой предназначено спасать меня от всяческих напастей и неприятностей, он сам говорил, так что пусть спасает, поделом ему. Он отвез меня домой, кормил три раза в день, стирал и гладил одежду и вообще носил меня на руках, пылинки сдувал. Понятно, что через несколько недель мне все это осточертело, я собрала свои немудреные пожитки, швырнула ключи ему в физиономию и ушла. В неизвестность. Дошла до первого попавшегося бюро недвижимости. Так и оказалась в той квартире без кровати. Это было 11 октября. Квартира принадлежала послу Эстонии в Латвии, но с ним самим я не увиделась. К счастью? А так квартира была вполне симпатичной, и кое-что в ней все-таки имелось. Занавесок не было. Помню, Юра принес мне туда перину, под ней я сплю по сей день. Я сплю под периной, набитой утиным пухом, он вместе с другими дипломатами ест утиное филе, такой у него уклад жизни. Не знаю, может, перина вспоминается ему на каком-нибудь званом ужине или банкете, ведь утка — она утка и есть. Ой, да лучше бы не вспоминал, еще подавится косточкой. В этой квартире я преимущественно спала, под периной было так тепло, так уютно, все вылетало из головы. На работу ходила. Не теряла ни туфель, ни сумок. В какой-то момент все же затосковала по подушкам и занавескам, начала искать их то там, то сям, пока, наконец, не нашла у Бори. Было это в январе. Э-эх, Боря! Он просто появился ниоткуда. Такой смешной! Примерно с меня ростом, что означает 168 см, худощавый, вьющиеся волосы, нос с горбинкой, острый подбородок, птичье, похожее на воробьиное, лицо. Он был абсолютно уверен в своем итальянском происхождении, да вдобавок еще и в дальнем родстве с самим Паганини. В последнем я не сомневаюсь, портрет великого скрипача стоял у него в квартире на почетном месте, на шкафу рядом с Георгиевской лентой. Одежда у него тоже была прикольной — синий кримпленовый костюм откуда-то из семидесятых и куртка, какие носят бомжи. И все это не помешало ему приобрести докторскую степень физико-математических наук. А вот Юра, тот, наоборот, одевался дорого, очевидно, положение обязывало, едва ли сам был так уж озабочен своим внешним видом, но рядом с ним, по крайней мере, не возникало неловкости, а было даже классно и интересно… snygg. В свои 67 лет он был таким мягким и темно-синим. Но его происхождение выдавала деталь, которую его коллеги-дипломаты видеть не могли, для этого его надо было знать близко — это майка. Двадцатилетней давности. Очень трогательная майка.
Одним словом, 17 января я переехала к Боре. Совершенно обессиленная. Он, как и бывший муж, давал мне спать, сколько влезет. Будучи математиком, назвал меня «Женщина N π». Не первая, не вторая или третья, а пи! Из дома я выходила редко и если выходила, то куда или зачем — понятия не имела. Не знала, то ли возвращаться к себе домой, то ли топать дальше в неизвестном направлении, часто падала и теряла вещи — сумки, обувь, контактные линзы, документы, да практически все. Не работала. Временами ощущала почти непреодолимое желание просто шагнуть на проезжую часть. Не шагнула, кто за мной убирать должен.
Я спала, а дни Бори начинались с оздоровительных процедур. Утренняя гимнастика в 6.30 — сперва упражнения йоги, какие-то «Солнечные круги», затем 20 отжиманий, затем 10 подтягиваний, затем упражнения для мышц живота. Фигура как у молодого Аполлона! А ему уже стукнуло 67. После всего он брался за скрипку, так что обычно я просыпалась под звуки Паганини. Это происходило около половины десятого. Завтрак уже ждал.
Боря хотя бы чем-то занимался, Юра же только обещал. Как-то раз я подсчитала и вышло почти триста тридцать три данных им клятвенных обещания. Я перечислю некоторые из них:
Юрино обещание номер 1: я буду любить тебя вечно.
На завтрак у меня обычно были свежий огурец со сметаной, помидор, лук, чеснок и все это с различными острыми подливами подавалось на одной разделочной доске. Ну и, конечно, творог, в одно утро сладкий глазированный сырок, их я любила, в другое — итальянский сыр ricotta, его я ненавидела. Сам Боря ел почти исключительно сырую пищу, натирал себе капусту, морковку и еще что-нибудь растительное, а потом жевал в течение дня. Для меня это было необъяснимым цирком, и чтобы выручить его, я иногда предлагала ему что-нибудь приготовить самой, например, кашу? Омлет? Оладьи? Он хотел. Все-таки в своей неблагодарности я перегибаю палку, — к примеру, ведь это Боря научил меня готовить «мульгикапсас», вкуснейшую тушеную капусту со свининой по-эстонски, — где он, родом из Челябинска, научился этому, ума не приложу, но ведь умел.
Итак, теперь их было двое, соревнующихся меж собой за право ухаживать за мной, — Боря и мой бывший муж. Я же не хотела ни одного из них, просто пустила все на самотек.
Юрино обещание номер 2: я буду любить тебя вечно.
Дни тянулись медленно. Боря занимался своими делами, ходил в магазин, прибирал в комнатах, стирал белье. Заботился о своем недвижимом имуществе, помогал одинокой сестре, болтал с живущим в Москве братом, общался с сыновьями. (Не могу сейчас вспомнить, как звали его брата, я вообще стала забывать элементарные вещи: когда в каком-либо учреждении спрашивают номер моего личного кода, я путаюсь, начинается он на 486 … или на 468 … в итоге все-таки выясняется, что верны последние цифры.) Чинил кому-нибудь из соседей кипятильник или фен. Делал расчеты и чертежи, собираясь самостоятельно смастерить скрипку, верю, что так и будет, он сделает. Я глазела в окно, бренчала на пианино, читала книги, мечтала о Юре. Плакала понемногу. Поднывала, как говорил Боря. Перестань беспокоиться, говорил он, нет здесь никакой проблемы! У него их и не было, ни одной, словно он был не человеком, а каким-то «физико-математическим» существом, какой-то формулой. Ты должна быть independent, тогда сама будешь Gott, утешал он меня на своей смеси эстонского-русского-немецкого-английского. Как-то смотрел на меня, смотрел и вдруг произнес:
— Ты такая красивая, как Даная.
— Что-что? — я оторопела.
— Был один голландский художник… — начал было объяснять он.
— Да я знаю…
Это ведь Юра пару лет назад смотрел на меня точно так же. Смотрел, смотрел, а потом отыскал свои альбомы художественных репродукций и стал мне показывать. Данаю под золотым дождем, Данаю так, Данаю сяк. Признаюсь, эта дебелая тетка с расплывшимися формами мне не слишком понравилась, сравнение с ней вовсе не льстило. Я не такая толстая! И вот тебе, опять. Очевидно, мне только и остается, что гордиться таким сходством.
По вечерам мы с Борей шли гулять. В том числе, и с практической целью — подбирали у мусорных контейнеров обломки досок и фрагменты мебели. С самого детства у меня была слабость, всю жизнь нравилось подворовывать, выяснилось, что и ему тоже, кроме того, мы оба были обезьянами, родившимися в год Обезьяны, правда, он на 24 года раньше меня. Так что крупица бандитизма была у нас в крови. А доски мы тянули, чтобы топить баню! У Бори за городом имелась дача с баней.
Юрино обещание номер 3: я буду любить тебя вечно.
Пару раз я ходила в ту баню. В феврале при температуре -23 градуса. Ах да, в банные дни, это значит, по пятницам, Боря вообще ничего не ел, только пил дистиллированную воду. Ну, чокнутый, что тут скажешь. Но как-то раз он смог уговорить меня прямо с банного полка прыгнуть в сугроб, прежде я такого никогда не делала и, надо полагать, больше делать не буду. Признаюсь, что тогда прыгнула, чтобы доставить ему удовольствие, одно из немногих в моей жизни бескорыстных безрассудств.
Так прошли зима и весна. Время от времени звонил мой бывший муж и упрашивал вернуться домой. Вот так-то! Меж тем Боря звал с собой то в Египет, то в Испанию, а то и вовсе звал замуж. Вот так-то! Я ничего не хотела. Сидела на балконе и смотрела вниз, на озеро. Боря жил на девятом этаже шестнадцатиэтажного дома, озеро простиралось через дорогу. В нем одновременно отражались заходящее солнце и поднимающаяся луна. Слушала Малинина.
В преддверии лета я стала ощущать неясную тревогу. Надо идти, надо идти. Боря выделил мне пару собственных туфель, свои я где-то посеяла, и проводил в путь. Поехала в Россию, на историческую родину. Жила там с генерал-майором Российской императорской армии Михаилом Вистицким в его подмосковном поместье. Была его женой. В 19 веке. Поместье генерал получил за заслуги в битве под Бородино, все-таки он был генералом-квартирмейстером вместе с фон Беннигсеном и де-Толли. Война, правда, давно закончилась, но Михаил Степанович по-прежнему любил муштровать своих солдат на ближайшем полигоне. Поэтому целыми днями я ждала его возвращения, бродила из комнаты в комнату, смахивала пыль, поправляла скатерти или цветы в вазах. Глазела в окно, бренчала на рояле, читала книги, мечтала о Юре. Мы жили вдвоем, детей у нас не было, слуг тоже, только по средам приходила Олюшка, чтобы помочь выгладить белье. Генерал неизменно прибывал к шести, к этому времени у меня был готов ужин. Вошло в привычку при любой погоде выходить ему навстречу. Прогуливалась или до конюшен, или до конца дороги, откуда уже издалека виднелась его фигура верхом на коне. Мне у него нравилось, жилось хорошо и спокойно. Ему было 67 лет. Там я и осталась, неважно, что лишь во сне.
Юрино обещание номер 4: я буду любить тебя вечно.
Еще было 329 таких обещаний.
7 июля уже было близко, год заканчивался, на колокольне готовились ударить в колокол. Что стало с нашей троицей? Юра уехал на юг. Любил сидеть на холме, у подножия которого лежал древний город. Он часами неподвижно сидел на выступе, только ветер развевал его каштановые кудри. Все боялся, что за спиной у него руины, а впереди обрыв и пропасть. Глупенький! Стоило ему подняться и посмотреть вниз, и он бы увидел не бездну, а колышущийся лес, темно-зеленый сосняк, в котором можно спрятаться, где можно жить, как когда-то жила я. Ничего, еще увидит. Боря? Ну, с ним проблем нет, можно не сомневаться. Я? Я все-таки шагнула на проезжую часть, рассыпалась на тысячу осколков и упорхнула, превратившись в желтую бабочку.
Хороший был год.
2013
