Новые исторические обстоятельства в 2022-м году заставили многих писателей отложить прежние замыслы: кто-то не мог работать ввиду депрессии, кто-то счел нужным резко актуализировать свою работу в связи с изменившейся культурной реальностью. Писатель, историк литературы Сергей Беляков в этих условиях продолжает писать книгу о Валентине Катаеве и его брате Евгении Петрове, сталкиваясь со сложностями в поиске и анализе материала, а также планирует книгу о русских в 1812 году. «Формаслов» узнал у Сергея о подводных камнях работы с историческим контекстом и о том, как его будущий труд может оказаться способен развеять стереотипы и мифы о целой нации. А также о меняющихся читательских предпочтениях, работе толстого журнала в новой реальности и о том, каковы нынешние дебютанты по сравнению со временем, когда начинал Беляков и его поколение. И, конечно, о рецепте настоящего бестселлера — об этом герой нашего интервью не мог не поведать как член жюри различных литературных премий.
Беседовал Борис Кутенков.
— Сергей, хотелось бы начать с литературных новинок. Что Вы читали в 2022-м и начале 23-го? О каких тенденциях развития литпроцесса можно судить по этим книгам?
— Борис, Ваш вопрос обращен ко мне как к литературному критику. Из этой профессии я давно ушел. Моя последняя большая статья, посвященная анализу литературного процесса, опубликована в январском номере «Нового мира» за 2009 год. Последние большие творческие портреты писателей (Алексея Иванова, Александра Проханова, Марины Палей, Романа Сенчина) напечатаны «Вопросами литературы» и «Уралом» в 2010 – 2011 годах. После этого я писал или рецензии, или какие-то реплики, заметки. Я пишу их, когда мне захочется, когда есть необходимость. Как, например, в 2021 году я даже дважды писал о романе Виктора Ремизова «Вечная мерзлота». Но специально я за литературным процессом не слежу. Читаю то, что заинтересует.
— И что же особенно заинтересовало?
— В 2022 я прочитал и тут же номинировал на «Национальный бестселлер» книгу Павла Басинского об «Анне Карениной». Новый роман написала Софья Синицкая («Хроника Горбатого»), давно хотел познакомиться с ее творчеством. И вот наконец-то прочитал. Хорошо, но не мое. Читал, конечно же, роман Анны Матвеевой «Каждые сто лет». Тоже не мое. Матвеева великолепный прозаик, но зачем мне вымышленный дневник, когда есть столько настоящих? Зато могу сказать, что ее книгой можно зачитаться, даже если она вроде бы и не нужна для работы. У нее легкое перо и прекрасный слог.
Прочитал и книгу Алексея Варламова о Розанове. Очень интересная, хотя Розанов всегда производил на меня отталкивающее впечатление. Варламов гораздо консервативнее своего героя, особенно в оценке его борьбы с церковным браком. Здесь есть о чем поговорить, но слишком большая тема.
«Родник Олафа» Олега Ермакова превосходно написан, я вообще высоко ценю этого писателя. Но мне гораздо больше нравятся его рассказы, а не романы. «Stabat Mater» Руслана Козлова — книга серьезная и важная, но в ней мне не хватает того литературного волшебства, какое находишь у столь разных авторов, как, скажем, Евгений Чижов, Саша Николаенко, Евгений Водолазкин. Вот прямо сейчас, этим утром, читаю рассказ Чижова «Боль» в «Дружбе народов»: «Зябликов хлебнул, сидя на скамейке у дома, и деревья напротив приблизились к нему, зашептали голосами ветра в подплывшей перед глазами листве. В бутыли был пятидесятиградусный грушевый самогон…» Или еще: «…душа Зябликова, изнуренная гнетом его тяжелого тела, понемногу высвобождалась, расправлялась, начинала чувствовать воздух и ветер. Наискось пересекавшая двор кошка щекотала ее своей осторожной походкой…» Такой стиль мне нравится. Недаром Чижов — лауреат «Ясной Поляны».
Евгений Водолазкин выпустил в конце прошлого года роман «Чагин», Саша Николаенко — потрясающую и очень страшную книгу «Муравьиный бог». Думаю, и «Чагин», и «Муравьиный бог» станут событиями литературной жизни. Но, как видите, мои впечатления скорее читательские. Судить о литературном процессе я сейчас не берусь.
— Вы как-то заметили, что «настоящим бестселлером становится та книга, которую все ожидали, но о которой боялись даже подумать». Поясните, что это такое — «все ожидали»? Как формируется этот пул читательских ожиданий, разве есть что-то «всеобщее» в ситуации информационной раздробленности? И с чем связана «боязнь подумать»?
— Я бы уточнил: не «боязнь подумать», речь о том, что писатель может предвосхитить ожидания читателей и сказать то, что они сами еще сказать не готовы. Может быть, в самом деле не решаются. Не решаются, но так или иначе ждут. В этом плане объясним успех романа «Лавр». В русской литературе очень давно не было привлекательного героя, положительного героя. Литература была как Летний сад зимой, из которого убрали все статуи. Критики любили писать, что герой уже и не нужен, что время героев прошло. Помню, умнейшая и много-много знающая Ирина Роднянская мне говорила, что современный герой — это герой-повествователь из текста Олега Сивуна «Бренд», который в 2008 году прогремел в «Новом мире». Ну и где сейчас этот герой? И многие ли помнят этот некогда нашумевший текст?
— А у читателя была тоска по настоящему герою?
— У читателя, очевидно, была эта тоска по настоящему герою, его ожидание. И вот сначала Фандорин у Акунина, а затем, с большим перерывом, появился Арсений-Лавр. Совсем другой герой, в том числе и для другого читателя.
— Но, например, успех «Кобзаря» Шевченко той же природы?
— Да, той же природы, хотя масштаб гораздо значительнее. На украинских землях Российской империи было уже немало грамотных людей, читателей, но не случайно Гоголь решил писать на русском. Не было у этих читателей уверенности, что у языка украинского, украинского печатного слова есть будущее. Был украинский фольклор, существовала и современная украинская литература, но она была специфическая. Начиная с веселой «Энеиды» Котляревского возник стереотип, что украинское — это веселье, жарт и бурлеск. Но вот пришел Шевченко со своими очень серьезными стихами, эпосом и лирикой. И украинские читатели увидели, что на украинском можно писать гениальные стихи, серьезные, без искреннего или напускного веселья. А значит, украинская литература потенциально не уступает другим европейским, в том числе и русской. Может их «догнать и перегнать». И «Кобзарь» стал не просто бестселлером на полтора века, но и важнейшей книгой для целой нации. Паустовский писал, что одной его тетушке «Кобзарь» заменял «Библию».
— И все же это не значит, что перед нами универсальный рецепт бестселлера…
— Бестселлер сам по себе тайна. Вот почему бестселлером стали «Петровы в гриппе»? У этой книги вроде были все шансы затеряться в потоке современной прозы. Сальников, на мой взгляд, не поражает ни фантастическим мастерством, как Николаенко, ни умением строить интригу, создавать сюжет, от которого не оторвешься. А ведь написал и победил как будто против всех правил.
— В свое время Вы поделились раздражением в адрес дебютантов. «Я не против молодых писателей, но меня раздражают их неумеренные претензии и завышенная самооценка. Вот Максим Свириденков пишет: “До нас не было ничего!” От этих слов веет невежеством, ленью и самодовольством. Это, кстати, характерно для всего поколения двадцати-двадцатипятилетних. Они воспитаны рекламой и гламуром. Хотят стать знаменитыми и богатыми сразу, не прикладывая усилий». А что можете сказать о тех, кто начинает сегодня?
— Пожалуй, я написал тогда слишком резко, но у меня сложилось именно такое впечатление о поколении молодых тогда «новых реалистов», хотя, конечно, далеко не ко всем из них относятся эти слова. Сейчас? Говорю же, не знаю, не могу судить. Но, пожалуй, молодые писатели наших дней более разнообразны и меньше склонны к каким-то объединениям. Исключение, может быть, фем-литература.
— Потому что ее авторы объединены идеологически?
— Да. Но мое знакомство с этим направлением довольно поверхностное, так что не стану судить о них. А вообще я много видел молодых писателей, которые очень далеки друг от друга. Скажем, мало похожи или вовсе не похожи Виталий Аширов, Вячеслав Ставецкий, Александр Козлов.
— Вы говорите, что не следите за литературным процессом, и все же рассуждаете о нем компетентно, называя столько новых имен. А недавно, например, посвятили большую статью премии «Неистовый Виссарион»…
— Статью я написал, так как работал в жюри премии и получил в свои руки огромный материал для обобщения и анализа. Больше семидесяти критиков. Там можно выделить такие тенденции. 1. Мало «чистых» критиков, большинство — прозаики, поэты и филологи, которые более или менее регулярно пробуют себя и в критике. 2. Стирается грань между критикой и литературоведением. Филологи приходят в критику и навязывают свои методы, свои правила. Получается усложненная, филологизированная критика, или уже не критика, а просто настоящее литературоведение. 3. Этой тенденции противостоит другая: литературные обозреватели из печатных и электронных газет, напротив, упрощают критику. Они часто поверхностны. 4. Почти полное исчезновение жанра обзорно-аналитической статьи. Вот недавно в «Знамени» у Юлии Подлубновой вышла очень хорошая статья с ужасным названием.1 Но такие статьи чрезвычайно редки. А ведь Белинский прославился именно своими обзорами русской литературы.
— Ситуация, которую Вы описываете, безрадостна. Так для чего сегодня заниматься литературной критикой?
— По велению души, конечно. Если человеку это занятие интересно и близко.
— Расскажите, как вести себя автору, почему-то захотевшему прийти в эту профессию? С чего начинали Вы сами и в чем видите принципиальные отличия от сегодняшнего времени?
— Я не могу давать советы критикам. Мой опыт им не пригодится. Я пришел в критику случайно. Я сразу же начал с истории литературы. Едва поступив на исторический факультет, написал, еще до начала занятий, статью про Юрия Олешу. Пытался при помощи теории Гумилева (да, да!) объяснить, почему же Юрий Карлович так мало написал. Принес свою статью в журнал «Урал». А пока ее читал главный редактор, мне редактор отдела критики предложил попробовать себя в жанре рецензии. Написал раз, другой и стал постоянным автором, а затем и сотрудником журнала. Это было в далекие 2000 – 2003 годы. А с 2005 – 2006 я стал автором «Нового мира».
Мое пожелание, больше редакторское и читательское, я уже высказал. Помимо рецензий, хочется читать обзоры современной литературы и творческие портреты писателей. Новые критики появляются. Скажем, открытием стала для меня Татьяна Веретенова. Если говорить о рецензентах, то она сейчас просто из лучших в нашей литературе. А ведь дебютировала совсем недавно. Теперь она постоянный автор журнала «Знамя», печатается и у нас в «Урале». Может быть, она вполне способна писать и статьи-обзоры. Но понимаю, что писать в этом жанре невыгодно. Работа большая и сложная, а приличный гонорар за нее получить трудно, если вообще возможно.
— Как в этих обстоятельствах поживает «Урал»? Меняет культурные задачи или остается оплотом неизменности?
— «Урал» выходит, печатает стихи, прозу, мемуары, очерки, рецензии и еще многое. Недавно опубликовали неизвестный прежде текст Мамина-Сибиряка, редкое событие. «Урал» один из немногих журналов, который публикует пьесы, сценарии и детскую литературу. Мы честно работаем с самотеком. К никому не известным авторам у нас те же требования, как и к звездам русской литературы, а такие тоже есть среди авторов «Урала». Например, Роман Сенчин, один из ведущих современных прозаиков. Когда-то печатались Олег Ермаков, Александр Иличевский, Марина Палей. Сейчас среди наших авторов фантастическая Саша Николаенко.
— А чем в журнале занимаетесь Вы?
— Я не самый молодой в редакции, но наименее консервативный, если не считать заведующего отделом поэзии Юрия Казарина, который иногда отбирает для публикации столь современные стихи, что я не могу понять — стихи ли это вообще? Но обычно оказывается прав, читают наши подборки в «Журнальном Зале» очень хорошо. Я за то, чтобы формат толстого журнала сохранялся, но изменения в нем необходимы, а не все мои коллеги это понимают. Скажем, я считаю, что снова настало время печатать в журнале большие тексты, романы с продолжением на много номеров. Современное издательство все реже решается печатать книгу даже не только начинающего, а просто нераскрученного автора, предлагая ему ограничиться электронной версией. Но электронные носители информации, на мой взгляд, ненадежны. Сегодня сайт есть, а завтра он исчезнет и унесет творчество своих авторов в небытие. А журнал выходит на бумаге, поступает в библиотеки. Словом, журнал может заменить книгоиздателя. И не надо бояться печатать большие романы. Их совсем не обязательно сокращать до «журнального варианта», чтобы запихнуть в один номер.
— Одна из Ваших статей в «Знамени» называлась «Прокруст любил формат». Как найти баланс между сохранением традиций и неформатностью?
— Не надо бояться печатать талантливых, но неформатных авторов. Скажем, все рубрики, которые я создавал в журнале, были в той или иной степени неформатными. Сейчас из них регулярно действуют две: «Иностранный отдел», где рецензируют только зарубежных писателей, и «Критика вне формата». С авторами этих рубрик — Сергеем Сиротиным и Василием Ширяевым — я познакомился в те времена, когда сам еще считался «молодым писателем» и ездил на семинары в Липки. И с тех пор они наши авторы. Вообще поиск и привлечение новых авторов — моя обязанность, с которой я, мне кажется, справляюсь. Литературный портфель «Урала» заполнен на год (в прозе) и на полгода (non–fiction) вперед.
— Помимо редакторства, важная область Вашей деятельности – как раз исторический нон-фикшен. «Его книги в нашу страну завозят полулегально, стоят они почти в три раза дороже, чем их продают в России (от 650 гривен), и остаются товаром дефицитным. А украинские «пираты» даже наживаются на «Тени Мазепы», выпустив ее в мягкой обложке и на плохой бумаге», — говорится в подводке к одному из Ваших интервью. Это правда? В Украине Ваша книга «Тень Мазепы» популярна? Кто ее читатели и какие реакции на эту книгу?
— Вопрос не ко мне, а к украинским читателям. Я знаю, что в Киеве (наверное, не только там) в самом деле продавалась пиратская версия моей книги. Я видел фотографии из магазинов и с книжных развалов. Пиратство — безобразие, но первое издание книги «Тень Мазепы» и в России стоило безумно дорого, а поставки на Украину (я использую обе формы: и «на Украину», и «в Украину», и здесь нет политического подтекста) делали цену книги вовсе не подъемной. О степени популярности судить не берусь. Да, в Киеве, Харькове, Днепре есть мои читатели. Харьковский историк Владислав Яценко брал у меня интервью для научного портала Histor!ans. В журнале «ШО» рецензент писал о моем «Мазепе», что можно подумать, будто эта книга издана не в России, а в Украине, «если бы у нас умели так писать». Но все же не думаю, что меня там хорошо знают. Скажем, в России меня часто приглашают прочитать лекцию или выступить на фестивале, а из Украины в 2016 – 2021 годах таких приглашений не поступало. Приглашали только частные лица. Просто приехать в гости. Так что читатели там у меня есть, но вряд ли их очень много.
— После выхода «Парижских мальчиков» Вы делились творческими планами: «Я работаю над книгой “Братья Катаевы”, героями которой должны стать Евгений Петров и его брат Валентин Катаев». Не заставили ли события 2022 года изменить тему исследования? Если нет, что прежде всего побудило продолжать работу в новых исторических обстоятельствах и как она движется?
— Моя работа связана не только со всем известными историческими обстоятельствами. Хотя скажу честно, первое время не мог работать. Моя мечта — дружба русских и украинцев, но без обидного разделения на «старших» и «младших». Нет, дружба и союз, как говорили во времена Речи Посполитой, «вольных с вольными, равных с равными». Союз России и Украины как независимых и равноправных государств. Еще Владимир Иванович Вернадский, основатель и первый президент Украинской академии наук, мечтал о том, чтобы Украина, развивая собственную культуру, сохраняла и связь с культурой русской. А сейчас такое ощущение, будто твой собственный дом горит и его не спасти. Пожар уничтожает все, что ценно, что дорого. Но я знаю, что история не прекратила своего течения, как у Салтыкова-Щедрина. Придет время разгребать развалины и строить заново. И построим, не сомневаюсь. Нужно будет преодолеть взаимное отчуждение культур.
А что до текущих планов, то они не изменились. Просто работа пока идет медленнее, чем хотелось бы. Жизнь Валентина Катаева исследована хорошо. И у Сергея Шаргунова замечательная книга, исключительно богатая фактическим материалом, и еще прежде вышла книга Вячеслава Огрызко, тоже солидная, с опубликованными документами. Но все равно остается, скажем, проблема достоверности мемуарной прозы Катаева. Валентин Петрович не случайно даже стихи цитировал по памяти, давая понять, что передает свои впечатления, а не восстанавливает историческую реальность один к одному.
— С его братом сложнее? Ведь его судьба исследована не столь тщательно…
— Да, гораздо сложнее. Дневников нет, мемуарной прозы нет. Сохранившиеся письма кажутся стерильными. Неслучайно существует огромная литература по «12 стульям» и «Золотому теленку», но очень мало написано о самих соавторах, особенно о Петрове. А ведь историк не имеет права сочинять, он должен честно восстанавливать историческую реальность по источникам. Зато сколько легенд вокруг Петрова, сколько мифов, которые стали привычны даже образованным читателям. Так что пишу, но пока дело медленно движется.
— Вы также говорили, что давно задумали книгу о 1812 годе…
— Книга о русских в 1812 году — проект на будущее. Несколько робею перед глыбой этого материала. Здесь источников больше, чем достаточно. Можно и нужно написать книгу, которая в чем-то станет зеркальным отражением моего «Мазепы». Книгу о русской нации, которая, вопреки заблуждениям многих современных гуманитариев, существовала и существует.
