Дар видеть смешное — это очень редкий дар в современной литературе, а уж если он еще и сатирический, то поневоле перед таким автором хочется снять шляпу. Считается, что сатира несет в себе долю если не пессимизма, то мрачности, когда мир предстает в темных тонах, словно автор смотрит на мир сквозь льдинку. Поэтому тем более не перестаешь удивляться, как Эдуарду Коридорову удается совмещать ироничный, острый как бритва взгляд на действительность с гуманистической, даже солнечной позицией. От рассказов Эдуарда Коридорова всегда остается сладкое послевкусие, слово мама в детстве налила тебе лимонад и сейчас тысячи шариков приятно щекочут нёбо.
Вячеслав Харченко
Коридоров Эдуард Анатольевич — прозаик, поэт, публицист, медиа-менеджер. Родился на Урале в Нижнем Тагиле в 1969 году. Окончил факультет журналистики Уральского госуниверситета. Занимался журналистикой, связями с общественностью. Автор прозаических, поэтических, публицистических, краеведческих книг. Член Союза писателей России. Лауреат нескольких литературных премий. Живет в Москве.
Эдуард Коридоров // «Красный» рейс
Иванцов вывалился из таксолёта, не дожидаясь, пока он остановится после приземления. В ушах тут же заухал голос робота: «Нештатное поведение! Вы подвергаете свою жизнь опасности!» Сергей зло сплюнул и хотел было наподдать по лакированной двери таксолёта — но одёрнул себя. Робот прав, а он, Иванцов, как раз-таки не прав. И незачем эту неправоту усугублять хулиганством. Да еще и жаль парадно-выходного ботинка стоимостью чуть не в ползарплаты. Сергей приказал отключиться чипу-коммуникатору (в обиходе — ЧК). Никто ему сейчас не нужен. Пусть замолчит робот-таксист, пусть заткнутся заботливые сотрудники заводской службы сопровождения: каждые десять минут они напоминают Сергею, куда ему идти и что делать дальше, да ещё так участливо, будто он пациент при смерти. А фоном долдонит унылый информатор Шайтанского телепорта со своими прилётами-посадками. И Инна пусть не донимает мыслеграммами. Она, правда, и не станет донимать после утреннего скандала.
Голоса в мозгу исчезли, зато вновь закачалось перед глазами ненавистное лицо Полянского. О да. Его светлый образ не покидал Сергея. Он маячил во время переговоров на треклятом заводе бумбарашевых композитов: ради этой тягомотины Иванцову пришлось переться из Москвы в Шайтанск. Он проносился тенью, пока Иванцов ругался с заводскими «продажниками», которые норовили не мытьём так катаньем смягчить условия договора поставки, нагло попирая корпоративные стандарты. Полянский витал рядом, третьим лишним, и утром, когда Сергей поссорился с Инной. И сейчас он здесь. Иванцов, мальчик на побегушках, неуклюже трусит, весь мокрый, но экипированный строго по дресс-коду — в мятом костюме и красном, как помидор, галстуке, — по адской жаре к зданию телепорта, похожему на мираж, а вице-президент ОАО «Галера» по юридическим вопросам Виталий Полянский, как обычно, угнездил свою тушу на монументальном диване, попивает травяной чай и наслаждается хорошо озонированным воздухом в своем тихом кабинете размером в половину телепорта.
Полянского возит персональная авиетка. Иванцов за свою платит кредит.
Полянский позволяет себе ходить на работу в белом пушистом свитерке и джинсах. Иванцов — один из тысяч безликих, по-инкубаторски костюмированных «менеджеров среднего звена».
Полянский отдыхает в известном на всю страну элитном ночном клубе «Апогей» в кругу министров, артистов и олигархов. Иванцов штудирует вечерами юридические новации, которые сыплются как из рога изобилия.
Полянскому не по чину мотаться по заводам в тьмутаракани. Не по чину точить лясы с местными клерками. У него другая жизнь. Она наполнена посиделками с такими же баловнями судьбы, разговорами ни о чем, визированием, между делом, миллиардных контрактов, что написаны, выверены и согласованы по всей корпоративной горизонтали такими, как Иванцов. Мелкой сошкой.
А ведь Виталий Львович Полянский моложе Сергея Юрьевича Иванцова на четыре года. Окончил ту же юракадемию. А поди ж ты.
Одутловатая, нежная, девичья физиономия Полянского колыхалась перед Сергеем, как красная тряпка перед быком. Это и стало причиной трагедии. Но Сергей об этом так никогда и не узнал.
Иванцов бегуном на финишной ленте заскочил наконец в здание телепорта, в вожделенную прохладу, и здесь же, прямо на входе, ослеплённый Полянским, сбил с ног сотрудницу в голубом форменном жакете.
Дежурный администратор Ольга Хоронюк опаздывала. Она проспала — провела ночь в терзаниях, а утром не могла разлепить глаз. Ольгу выбило из колеи очередное свидание. С этим ухажёром шла долгая переписка, он сыпал комплиментами, плоскими, но многочисленными. Сердце-вещун предупреждало: добра не жди. Но Ольге хотелось выйти замуж и родить не менее трех детей, двух мальчиков и одну девочку. Давно уже хотелось. Четырнадцать лет и три с половиной месяца. Она разместила в мобильных приложениях лучшую фотографию, тоже давнюю: Мальдивы, раннее утро, бирюзовый прибой — и она в очень эффектном купальнике, все подруги обзавидовались, стройненькая, килограммов на десять легче, чем сейчас. На эту романтическую фотографию толпами «клевали» эротоманы, женатики, пару раз ее агитировали стать содержанкой какие-то мутные типы, представлявшиеся бизнесменами, но скрывавшие, что у них за бизнес. На встречу в кафе являлись, как один, немытые нищеброды, от которых несло душевным нездоровьем и кошатиной. Вот и вчера Ольга с тоской и надеждой ждала за столиком незнакомца. Тот добивался от неё ответа почти месяц, бомбардировал пугающими посланиями типа: «Ночью думал о тебе, любовь моя, почему же тебя нет рядом?!» Как будто она нанималась быть с ним рядом. Но неприличного не писал. Ольга не откликалась на эти излияния, но в итоге сдалась. На страничке незнакомца, как и у нее, была всего одна фотография, запечатлевшая голову, вынырнувшую из какого-то зеленовато-коричневого водоёма. Глаза ныряльщика закрыты, цвет волос не разобрать, щёки надуты, отфыркивающийся рот собран в куриную гузку — в общем, сам чёрт не разберёт, что за персонаж. К столику явился несколько потраченный, но хотя бы побритый мужик с огромными залысинами. В глазах его застоялась водица из того самого водоёма. Он вперился в Ольгу и произнёс неожиданно тонким, почти детским голоском фразу, явно подготовленную заранее:
— Ты ещё красивше, чем я думал!
Это «красивше» ввергло Ольгу в апатию, и под её знаком прошла вся встреча. Мужик нёс чепуху, хвастался, что он в автогараже лучший механик, и в довершение всего позвал Ольгу в баню. Вернувшись домой, она долго рыдала, выпила, нарушив закон, бутылку вина (её подарил сто лет назад один из первых кандидатов в мужья) и полночи тупо пялилась в телеэкран. А утром опоздала на работу. Переодеваясь, второпях сломала ноготь, понеслась через зал, кратчайшим путём, к себе на второй этаж — и тут её сбил Иванцов.
Ольга отлетела, как мячик от стены, грохнулась всем телом на пол. Старомодные очки — их сейчас уже никто не носит! — жалобно звякнули, из них выпала линза. Сергей бросился поднимать несчастную, она рявкнула: «Отойди!» — и надавала ему по рукам. Иванцов смущённо подал ей подобранные с пола очки, теперь — полузастеклённые, комичные; Ольга отчаянно водрузила их на нос и, прихрамывая, устремилась прочь с места происшествия.
Едва она оказалась за диспетчерским пультом, как получила мыслеграмму от начальства: «Сегодня у нас «красный» рейс. Определите пункт назначения».
— О Господи, ужас какой, ещё этого не хватало, — буркнула Ольга. Сквозь сломанные очки, щурясь, посмотрела на монитор с недлинным списком сегодняшних рейсов. Начала было двигаться по списку, но рука дрожала от свалившихся на её голову переживаний. Болел палец с покалеченным ногтем, ныл бок, на который она упала.
«Что за мужики пошли!» — чертыхнулась Ольга, вспомнив и «красивше» от «ныряльщика» в кафе, и подножку от потного субъекта в галстуке здесь, в телепорту. И выделила красным самую первую строку: рейс «Шайтанск — Москва».
Так решилась судьба Сергея Иванцова, рядового юриста компании «Галера», грамотного, но недооценённого специалиста, считавшего, тем не менее, что всё у него впереди. А впереди у него теперь, благодаря Ольге Хоронюк, несостоявшейся жены и матери трех детей, не было ничего. И жить ему оставалось один час сорок минут.
Сергей проводил взглядом разъярённую диспетчершу и не удержался — чертыхнулся вслух, прикрыв, однако же, рот рукой, чтоб никто не услышал. Ощутил назойливую, хоть и едва ощутимую, вибрацию чипа-коммуникатора за ухом: кто-то пытался пробиться. «Да ну вас!» — злорадно подумал Сергей и немедленно испугался, что эта не слишком удачная мыслеграмма уйдет кому не надо. Но ЧК был по-прежнему отключен. К счастью.
У стойки регистрации что-то происходило. Толпа была больше, чем обычно, часть людей, по виду, пребывала в прострации: стояли столбом, выпучив глаза и бросив сумки на пол. Некоторые, наоборот, крутились, заламывая руки и утирая слезы. «Может быть, кому-то из пассажиров стало плохо?» — раздумывал Сергей, шагая к странной толпе. На полпути взгляд его зацепился за название рейса в Москву — оно, там, над стойкой регистрации, мигало красным, как «маячок» на пожарной авиетке.
Теперь и Иванцов застыл на месте. «Красный» рейс! Он протёр глаза похолодевшими руками — точно. Назначен «красный» рейс, мигало рядом со словами «Шайтанск — Москва». У Сергея подогнулись ноги, и он бы рухнул, если бы не автомат с напитками, подставивший ему свой бок. Это надо же! Четыре раза в год случайно выбранный рейс случайно выбранного телепорта объявляется «красным». Четыре рейса из миллионов в стране, где телепортов, частных и государственных — больше 50 000. И он, Сергей, умудрился попасть в эту выборку. В этот перечень фигурантов статпогрешности, страдальцев за общее благо, добровольных жертв, отданных на заклание кровавой теории вероятности.
Сергей сглотнул ком, откуда-то взявшийся в горле, и включил ЧК. Десяток мыслеграмм дребезжали, ожидая разрешения вторгнуться в его голову. Поверх этого дребезжания властно звучал рокот телепортовского информатора: «Пассажирам «красного» рейса «Шайтанск — Москва» следует немедленно пройти регистрацию. Предупреждаем об уголовной ответственности за отказ от регистрации».
Сергей пробежался по отправителям мыслеграмм — Инны среди них не было, зато обнаружился Виталий Полянский, вице-президент ОАО «Галера». Озаботился никчёмной судьбой подчиненного. А может, вовсе и не озаботился, скотина — что ему до обстоятельств и трагедий Иванцова! — а полистал вчерашний договор поставки, обнаружил в нём «мину», запрятанную заводскими «продажниками» и не замеченную Сергеем, и теперь желает его распечь, как он это умеет — с притворными старушечьими вздохами, подковырками и околичностями, будто не выволочку даёт, а анекдот травит.
Сергей вызвал родителей. Он нечасто беспокоил их. А сейчас так стало себя жалко, что хоть волком вой — да некому, кроме них. Мать откликнулась сразу.
— Боже мой, Серёженька, а мы вчера ходили на закрытый показ новых моделей Свитона — ты же знаешь, как я обожаю Свитона! И один мальчик там был ну просто копия — ты, кудрявенький такой, — захлёбывалась мать.
— Мама, — мрачно подумал, прерывая поток её сознания, Сергей, — у меня беда. Я телепортируюсь «красным» рейсом.
— Красным? — осеклась мать. — Как это? Ты — «красным» рейсом? Когда?
— Прямо сейчас, — отчеканил Сергей, — из Шайтанска.
— Шайтанск? — автоматически переспросила мать. — Это же где-то в Сибири, дыра дырой. Юрасик! Юрасик!
Её вопли растормошили отца. Он работал иностранным агентом в звании полковника Центральной секретной службы, много общался с американцами, отчего даже мысли его звучали с ощутимым акцентом.
— Что там у тебя случилось? — недовольно спросил отец.
— «Красный» рейс у меня. Через час из Шайтанска.
Повисло молчание, нарушаемое приглушёнными всхлипами матери. Они звучали несколько размеренно, и Сергей догадался, что мать в промежутках между приступами горя тычет пальцем в миелофон — спешит оповестить о предстоящей жуткой трагедии с родным сыночком подписчиков в «Тристаграме».
— Ты должен гордиться, — четко донеслось наконец от отца. — Ты же знаешь, что пассажиры «красных» рейсов служат всему человечеству. Это большая честь, и всё такое. Жаль, что у тебя нет ребенка, — ему бы присвоили звание «Сын друга народа». После твоего рейса.
— Папа, — промямлил Сергей, чувствуя, как наворачиваются слёзы, — папа, но я не хочу. Почему я?! Мне так плохо, папа.
— Ну-ну, не распускай сопли, — скомандовал отец. — Соберись. Ты — среди лучших людей нашей страны. Твоя жертва спасет другие жизни, и всё такое. Будь на высоте.
Отец продолжал совестить, мать всхлипывала. Иванцов тоже непроизвольно всхлипнул и снова отключил ЧК. Совсем скоро этот ЧК канет в небытие, вместе с хозяином.
Толпу у стойки регистрации окружили полицейские. Страсти там уже накалились: рыдали и те, что оказались внутри оцепления, и те, что были им отсечены от родных и близких. Иванцову следовало пройти туда, внутрь кольца, но он неожиданно для себя повернул в сторону кофейни. На ватных ногах он прошаркал между уютными диванчиками и вдруг обнаружил за ближайшим столиком Феликса Феликсовича Пережило, заводского директора по продажам, того самого, с кем Сергей бодался по поводу договора здесь, в Шайтанске. Лысый, низенький, толстенький, Пережило удивительно походил на мячик. Казалось, что он подпрыгивает всякий раз, когда что-нибудь произносит. Беседующему с ним инстинктивно хотелось пару раз поддать по плешивой макушке директора, чтобы мячик не останавливался.
— Не для меня весной родня в кругу домашнем соберётся, — пел Феликс Феликсович голосом, который пару веков назад назвали бы прокуренным, — Христос воскрес! — из уст польётся в день Пасхи там — не для меня!
Иванцов повернулся, чтобы тихонько ретироваться, но его остановил могучий возглас:
— Серёга! Греби сюда, юрист! Гульнём напоследок!
Пережило выскочил из-за стола, ухватил Иванцова за фалду пиджака и силком усадил рядом с собой на диванчик. Сергей отупело смотрел на тарелки с колбасой и сыром, которые Феликс Феликсович успел подвергнуть разорению. Пережило покопался в сумке, достал оттуда металлический стаканчик и спросил:
— Будешь?
— Что? — не понял Сергей.
— Не штокай, — весело заорал Пережило. — Через час отштокаемся. Самогон у меня, свойский, тройной перегонки.
— Я не пью, — с ужасом открестился Сергей. — Алкоголь запрещен!
— Ну и дурак, — сообщил Пережило. — И я тоже дурак. Ты-то хоть домой телепаешь, а меня какого хрена в Москву понесло, а? Теперь нас с тобой, юрист, вместе в герои России запишут.
Он нацедил в стаканчик мерзко пахнущей жидкости из объёмистой фляжки и резко закинул её внутрь.
— Вы нарушаете закон, Феликс Феликсович, — тихо проговорил Иванцов, озираясь.
— Вертел я твой закон, юрист, — так же тихо ответил Пережило, подпер круглую головку пухлой ручкой и вновь затянул:
— Не для меня придёт весна, не для меня Буг разойдётся…
Сергей осторожно взял кусочек сыра, положил в рот, попробовал пожевать, но не почувствовал вкуса и украдкой выплюнул на пол.
— Все вы правильные, пока идиотизм своих правил шкурой не прочувствуете, — прервал пение Пережило. — Ты ещё скажи мне давай, что с детства мечтал сдохнуть на «красном» рейсе.
Иванцов вспомнил, как его недавно отчитывал отец, и стало как-то обидно за него. Отец был именно правильным. Любил Родину, ради неё выполнял неприятную, опасную работу, и все его установки и позиции были строги, четки, прозрачны и подчинены необходимости жить и действовать в рамках, заданных для процветания и безопасности родной страны и ее жителей.
— Вы тоже гражданин России, Феликс Феликсович, — с напором сказал Сергей, — и давали присягу. Клялись служить народу и отдать жизнь за его интересы.
— А в чем здесь интересы народа? — взбеленился Пережило. — Какие-то уроды высчитали, что четыре телепортации в год попадают в аварии. И решили объегорить теорию вероятности. Решили, что лучше самим отправлять рейсы на тот свет, чем ждать реальных аварий. Причём тут народ? И причём тут я? Я не давал клятвы помирать по прихоти этих придурков.
— Но ведь это работает, — вяло заметил Сергей. — Трагедий — ровно четыре в год. И все они — хоть и случайность, но запланированная. А пассажиры «красных рейсов» стали примером патриотизма, их имена вписаны в государственный Пантеон Славы.
Пережило махнул рукой и забулькал жидкостью из фляжки. Сергея мутило. Он отвернулся, чтобы в нос не бил тошнотворный запах самогона, и увидел, как по залу телепорта нерешительно, то и дело замирая, движется Инна. В тот же момент и она заметила Иванцова — и ринулась в кофейню.
Инна — ноги от ушей, неопределённая улыбка Моны Лизы и детские ямочки на щёчках — работала секретаршей гендиректора Шайтанского завода бумбарашевых композитов. Как-то Сергей от нечего делать начал с ней флиртовать, и в мгновение ока они оказались у неё дома на узкой, но невероятно пышной перине. Её кот, худой и костлявый, как инквизитор, презрительно наблюдал за ними, тонущими в кровати: из белоснежной пены выныривали, сменяя друг друга, встрёпанные затылки, чайками взметались руки. Насколько ошарашивала и сводила с ума Сергея плотская близость с Инной, настолько же выводило из себя всё, что было после. Инна оказалась феерически глупа. Она понимала это и любые сентенции Иванцова выслушивала, будто святые пророчества, — разевала рот и периодически замирала, такая у неё была привычка. Замрёт, округлив глаза, переставит что-нибудь на кухонном столе, отдёрнет руку, словно обжёгшись, и вновь замрёт. Она как бы пугалась каждого своего движения: вдруг что не так, вдруг не к месту, вдруг не ко времени. Сергей говорил, изнывая от монологов, а Инна помалкивала восхищённо и испуганно.
Всякий раз, наведываясь в командировку в Шайтанск, Иванцов давал себе слово прекратить визиты к Инне. И нарушал его, застав ее в приёмной шефа.
Но сегодня она его по-настоящему достала. У него не было настроения разговаривать. Он молча брился, молча одевался, завтракал. А она плакала. Ходила за ним по пятам и слезомойничала. Иванцов не хотел расспрашивать Инну о причине слез. Она и так была понятна — его отъезд. Непонятно другое: почему именно в этот раз возвращение Сергея в Москву так разбередило Инну.
Прощание вышло отвратительным. Он уже стоял у порога, когда Инна упала ему на грудь и простонала:
— Не уезжай! — рыдая в голос и размазывая слезы по распухшим щекам.
— Ну чего ты? — досадливо отбивался Сергей. — Я ещё приеду. Не знаю когда, но увидимся же.
— Не-е-ет! — выла она. — Не уезжай!
— Прекрати! — закричал Сергей. — Что за концерт, в конце концов!
Её била дрожь, она изо всех сил вцепилась в его пиджак и тянула Сергея назад, на кухню.
Он влепил ей пощёчину.
Инна отцепилась и замерла.
— Ты больше не приедешь, — сказала она хрипло. — Ты больше никогда ко мне не придёшь.
— Дура! — бросил Иванцов. — Тупая, набитая дура!
И хлопнул дверью. Сидя в таксолёте, он пожалел Инну: не надо было с ней так, это все равно что обижать животное, тварь бессловесную. Но, с другой стороны, Сергею радостно было оттого, что она сама вынесла приговор. Давно пора прекратить эти праздники секса с утомительным довеском ублюдочного, нездорового, выматывающего общения. Ну вот, теперь пророчество озвучено — и пусть оно исполнится.
Инна влетела в кофейню, прильнула к Сергею и залепетала, гладя его лицо, — так много она ещё никогда не говорила:
— Милый мой, родненький, я тебя не отдам, я не дам тебе телепортироваться, я не дам тебя убить! Пойдём отсюда, милый мой, хороший! Тебя никто не заберёт, тебя никто не найдёт!
— Инка! — заорал пьяный Пережило. — Садись с нами, в серёдку! Два ходячих мертвеца по бокам — это к счастью!
Оба, как загипнотизированные, уселись за стол.
— У хахаля твоего, законника, — урчал Пережило, — очко играет, но он всё равно рвется в бой. Он желает пострадать за народ. Это для него дело чести, дело мужества и отваги.
— Серёжа, — шептала Инна, — тебе не надо туда. Скроемся, сбежим, я что-нибудь придумаю. Я тебя не отдам.
— Нет, — сказал Сергей, побледнев, как мраморная статуя.
— Герой! — куражился Феликс Феликсович. — Штаны с дырой!
— Серёжа, — почти беззвучно шевелила губами Инна. — Я же тебя люблю. Как ты можешь?
— Инка! — произнес Пережило абсолютно трезвым голосом, одним прыжком на диванчике развернувшись к ней лицом и взяв ее за подбородок. — Инка! Слушай сюда. Брось этого слюнтяя. С ним всё кончено. Финиш. Абзац. Дохлый номер. Побежали со мной. У меня всё схвачено. Есть домик, где никто не найдёт. Замучатся искать. Есть куча денег. Вы, Серега, мамкины юристы, ни в жизнь бы меня к стенке не прижали. Я с каждого договора своё имел. Будешь жить, как королева, Инка, обещаю. Долго и счастливо. Со мной не пропадёшь. Я люблю хорошо пожить. И умею. Ты молодая, красивая. Детишек родим. Вырастут на воле, сильные, умные. Пойдём, Инка. Побежали!
— Серёжа! — выдохнула Инна.
— Нет, — повторил Сергей. — Так нельзя. Зря ты сюда пришла.
Феликс Феликсович одним широким движением руки смёл в сумку все, что лежало и стояло на столе, схватил Инну за плечи и приказал:
— Всё, хорош болтать. Время вышло. Пошли, Инка.
Пережило бодро засеменил к выходу из телепорта, Инна шла за ним, послушно и не оглядываясь.
Сергей дождался, пока они скроются из вида, поднялся и побрёл к стойке регистрации. Нашёл офицера, командующего оцеплением, и сообщил ему, что один из пассажиров «красного» рейса, Феликс Феликсович Пережило, умышленно дезертировал, что является тяжким преступлением перед обществом.
В салоне «красного» рейса царило молчание. Бледные, неулыбчивые стюардессы предлагали сосредоточенным пассажирам воду. «Вот и всё, — ворочались в голове Иванцова мысли, тяжелые и круглые, как обточенные водой валуны, — скоро меня не станет. И такой нелепой кажется жизнь. Что было в ней? Работа, профессия — это отравлено завистью и невезением. Любовь? Её не было. Или не стало. Или все же есть она? Инна ушла с этим прохиндеем Пережило. Он спасётся, он ушлый. Он весёлый. Инне будет с ним проще, чем со мной. А я? Почему я не ушёл с ними? Пережило меня не позвал. Но он взял бы меня с собой. С ними то есть. Если бы я попросил. Если бы согласился на преступление. Плевать на общество, на его законы, предписания, правила — преступно. Это ведёт к хаосу, к деградации. Эгоизм разрушает государство. Если каждый сам станет решать, что верно, а что нет, всё потонет в конфликтах, резне, грызне. Раз уж так получилось, что именно моя жизнь нужна стране — что же, я должен гордиться, как сказал отец. Значит, так надо. Не кому-то надо, а всем. Истории, будущему. Может быть, как раз в этом, в «красном» рейсе, в этой телепортации в небытие, последней для меня, и есть моё настоящее предназначе…»
