29 октября 2022 в формате Zoom-конференции состоялась 80-я серия литературно-критического проекта «Полет разборов». Обсуждали стихи Ксении Ковшовой и Алексея Шестакова. В качестве экспертов выступили: Валерий Шубинский, Евгений Абдуллаев, Надя Делаланд, Светлана Богданова, Ирина Чуднова, Исмаил Мустапаев. Вели мероприятие Борис Кутенков и Марк Перельман.
Видео смотрите в группе мероприятия.
Представляем стихи Ксении Ковшовой и рецензии Нади Делаланд, Светланы Богдановой, Исмаила Мустапаева, Валерия Шубинского и Евгения Абдуллаева о них.
Рецензия 1. Надя Делаланд о подборке стихотворений Ксении Ковшовой
У подборки нет названия, а между тем, пронумеровав тексты, Ксения практически превратила их в цикл. Названия нет, но оно здесь настолько органично и обязательно, что оно — есть, просто автор не может его написать, не может обязать нас его прочитать. Оно неразрешенное. И стихи Ксении больше, чем какие бы то ни было другие, на мой взгляд, соответствуют мандельштамовскому «ворованному воздуху».
Первое и последнее стихотворения перекликаются, создавая кольцевую композицию, — в финальном тексте есть цитата из первого (по совместительству прямая цитата из песни группы «Ленинград»): «здесь я был, а там я не был», причем в новом варианте расположения слов. Первое же стихотворение подборки забивает экзистенциальный гвоздь, мы видим, как постепенно смещается смысловой акцент в выражении «здесь был я» от перестановки слов («я был здесь», «я здесь был»), как расширяется пространство и время существования — от глуповатой надписи, словно бы вырезанной на стволе дерева или школьной парте, до утверждения факта своей жизни. Причем сильная позиция оказывается на конце фразы: в «здесь был я» важно эго, в «я был здесь» — время, в «я здесь был» — бытие.
Мне кажется, у этого стихотворения предельно обнажен интонационный посыл нежности — к преходящему, исчезающему, ускользающему существованию, закрепленному прежде всего в том, что невозможно захватить, остановить, оставить: пение пивных бутылок, молчание улыбок, свет, возможность читать объявления на остановках, гладить встреченных кошек и лодки. Но даже более материальные объекты нежности — временные и трогательные, тоже наполовину исчезающие. Например, полувысохшие ракушки, «мертвые майские жуки, через которых я бережно перешагивал», «сутулые спины мостов, с которыми я здоровался за стертые клешни перил», ветхие книжки, троллейбусное стекло, согреваемое дыханием, «пока вид на город не помещался весь». То и драгоценно, что быстрее всего исчезает, что невечно. И через весь цикл проходят точки трансформации лирического субъекта, то, что называется в сценарном ремесле «арка героя», — от нежности исчезновения и благодарности до вербального распада и в то же время утверждения главной ценности — текста: опасного для его владельца и окружающих.
Песенная интертекстуальность этого стихотворения («самокрутки крутятся / персеиды светятся / катятся катятся / в дальний путь стелятся / убегай / в подворотне нас ждет маньяк / хочет нас посадить на крючок / социальных ожиданий и чувства вины» — «Песенка про голубой вагон» из мультфильма про Чебурашку и песня группы «Мумий Тролль» «Утекай»: «Утекай / В подворотне нас ждет маньяк / Хочет нас посадить на крючок»; «нам дворцов заманчивые своды/ покажут в очередном оппозиционном репортаже» — песня из мультфильма «Бременские музыканты»; «штурм статьи пятьдесят один / миллионы алых розг / ну и где теперь твой Босх?» — песня из репертуара Аллы Пугачевой «Миллион алых роз» и т.д.) создает запутывающий, скрывающий язык, тайный и явный. И текст становится опасным, как оружие, с которым необходимо соответственно обращаться — положить на землю, подтолкнуть ногой:
эй, парень,
медленно положи этот текст на землю,
протолкни вперед
и подними руки над головой.
вот так.
вот так.
в жизни оказывается залогом не просто ее окончания (мы все смертны), но подорванности, испорченности. Бесценное и хрупкое грубо и бессовестно пачкается, отнимается. И этот путь героя из прекрасной смертности (всего вокруг и себя, как части мира) и свободы в несвободу (прежде всего языка, самовыражения, невозможности говорить) и смерть — более чем трагичен.
Ксения прекрасно владеет художественными приемами, например, любопытно использует омонимы и их разновидности — создает ими дополнительный ритм. Кажется, по лотмановскому определению ритма (чтобы находить сходное в различном и различное в сходном): «помолчи мне о будущем / на занесенной снегом косе» и «налюбуемся отблесками / на занесенной над головой косе»; «по дежурным наборам тем, на которые можно / и с любым привокзальным бомжом, / не за тем, чтобы мериться багажом»; «время замедлится, / время замедлиться».
Все тексты в подборке очень сильные, на мой вкус, но я хотела бы выделить четвертый. Привожу его целиком:
когда закроют санкциями
рот
и выскребут из рук последний стольник,
кто будет доедать со мной без соли
из дефицитной гречи натюрморт?
когда в пыли советского трюмо
вдруг обветшает свеженький загранник,
кто под клеймом агентов иностранных
не снимет лайк с протестного поста?
когда падет треклятая инста*
и мы пройдем этапы всех инстанций
за топот слишком мирных демонстраций,
нестройно марширующих колен,
кто в кубе изоляционных стен,
сменив аккаунт, псевдоним и почерк
протелеграмит мне «спокойной ночи»
и бережно затушит ви пи эн?
(12.03.22)
Это пушкинское стихотворение — разумеется, не в эпигонском смысле, а именно по уровню обращения с языком: включения в него современных — и особенно понятных современнику — реалий (и на уровне вокабуляра, и на событийном уровне), легкости и изящества. Немного оно напоминает мне стихотворение «Что в имени тебе моем?».
Ксения Ковшова для меня — сложившийся, очень глубокий и талантливый поэт. Я желаю ей дальнейшего роста и надеюсь почаще встречать ее стихи.
Рецензия 2. Светлана Богданова о подборке стихотворений Ксении Ковшовой
Поэзия Ксении Ковшовой — сложная, интересная, полная внутренних рифм, и подборка, кажется, подчинена только одной идее: поисков идентичности лирической героини (или героя, стихи Ксении часто оказываются написанными от лица мужчины или какого-то внегендерного героя).
В стихотворении «Здесь был я…» лирический герой пытается определить себя через окружение, через то городское пространство, в которое он — и его действия — оказываются вписанными.
Читал объявления на остановках,
забирал глянцевые листовки у девочек у метро,
гладил встреченных кошек,
запускал пятерню в тепло шерстяных макушек,
спасал из песка полувысохшие ракушки,
ветхие книжки — из объятий небытия.
Здесь был я.
Интересно, что рефрен «здесь был я» сначала рифмуется со словом «жилья» («сколотые ступеньки выцветшего сталинского жилья»), затем — «небытия» (как в уже процитированном фрагменте), в следующей строфе автору вдруг понадобилась инверсия в рефрене, и уже «я был здесь» рифмуется с «весь» («пока вид на город не помещался весь»), и вот — новая строфа и новая инверсия («я здоровался за стертые клешни перил — я здесь был»)… Это ключевой момент, поскольку явное ударение на «был» как бы разворачивает стихотворение на 180 градусов и — наконец, лирический герой становится прошлым (он «был»), а то, что от него осталось, — это «вмятина на кровати» и «бледные карандашные отметки, расчертившие дверной косяк…». Поиски идентичности завершаются с исчезновением лирического героя, и те мелочи, которые от него остались, больше как бы не имеют к нему никакого отношения, как не осталось и рифмы — в ее классическом понимании. И последняя строфа лишь укрепляет это разотождествление:
все течет — не иссякнет,
а еще
бледные карандашные отметки,
расчертившие дверной косяк — нет,
они все еще там,
под слоем двух новых красок,
безмятежно спят.
Для поэзии Ксении Ковшовой характерны внезапно прорывающие рисунок стиха длинные строки, они — суть законченные фразы, как бы проговоренные вскользь, но внятно. Это прием когда-то впервые я встретила в поэзии Николая Кононова (из Санкт-Петербурга), и мне он так понравился, что я, было, даже увлекалась им сама.
Вот — маленькая цитата из книги Кононова «Пловец», чтобы было понятно, о чем я:
Жанна д’Арк в мучительно-мучнистой узкой капсуле со сложенными
Ручками на груди, с крылышками — бабочка, вот ты
Возле лампочки сгорела… Где полки твои победные, умноженные
Трубами ночными? Конники, пасущие стада пехоты?
Конечно, у Ксении Ковшовой все это не так явно сделано, и однако — пожалуйста, встречаем такое:
налюбуемся отблесками
на занесенной над головой косе,
диафильмами прошлого
в молочном фильтре
про ободранные коленки, теплое озеро,
голубые рефлексы штор
и про ту, что не перестает,
но становится просто сигналом в большое космическое ничто.
Никто не вел меня за руку, выстилая дно мягким илом,
не показывал острия подводных камней
в непрерывном течении от «всемогущий» до «нужно быть сильней».
(стихотворение «Воплощение лета и юности…»)
А в «попридержи свои потоки и молнии…» строчки вырастают настолько, что не могут уместиться в одну линию. Вероятно, это и есть то самое совпадение формы и содержания:
я буду в абсолютной идентичности среднестатистическому обитателю этой локации
Это — одна строка.
Кстати, в этом стихотворении Ксения явно демонстрирует свой интерес, опять же, к поэзии московского концептуализма, которую я не раз уже цитировала в рамках «Полета разборов». Подозреваю, сейчас это некий тренд, и в современной поэзии происходит реинкарнация штампов — старой и новой империи, а следовательно, и реинкарнация основных концептуалистских приемов. Отсюда — громоздкие иностранные слова, отсюда — нагромождение существительных, из которых приходится выползать к смыслу, точно из лабиринта, ведь сразу и не поймешь, что к чему относится («идентичности… обитателю… локации…»).
я здесь не для того, чтобы абсорбировать,
не для расстановки знаков препинания,
не для преодоления рвотного рефлекса
и уж тем более не для констатации предпочтений,
по дежурным наборам тем, на которые можно
и с любым привокзальным бомжом…
Ну и подобные же приемы, которые свидетельствуют о реинкарнации концептуализма, я могла бы отметить и в других стихотворениях из подборки. И — конечно же — особенно в гражданской лирике, в «самокрутки крутятся…»:
в подворотне нас ждет маньяк
хочет нас посадить на крючок
социальных ожиданий и чувства вины…
И далее:
сердце замерло
сердце в коме
теряю корни
извлекаю начисто
славься отечество
гимн одиночества
факультет скотоводства
не нужна мне корона
моя оборона
Или:
когда падет треклятая инста*
и мы пройдем этап всех инстанций
за топот слишком мирных демонстраций
нестройно марширующих колен…
(«когда закроют санкциями рот…»)
Вспомнились строки Владимира Друка, с которыми он когда-то выступал в клубе «Поэзия»:
патефонов — я
мегафонов — я
магнитофонов — я
стереомагнитофонов — я
цветотелевизоров — я
в лучшем случае — я
в противном случае — тоже я
в очень противном случае — опять я
здесь — я, тут — я
к вашим услугам — я
рабиндранат тагор — я
конгломерат багор — я
дихлорэтан кагор — я
василиса прекрасная — если не ошибаюсь — я
Кстати, в стихотворении «самокрутки крутятся…» лирический герой тоже занимается поисками идентичности, и тоже, как и в «Здесь был я…», эти поиски пролегают в окружающем пространстве, в пространстве города. Есть такое высказывание Теренса Маккенны: «Человек — это время». Так вот, вопреки Маккенне (или благодаря ему) в стихотворении «попридержи свои потоки и молнии…» время оказывается лишь одним из качеств пространства. Вернее, так: человек пытается определить себя через пространство, одним из качеств которого становится время:
и эта ветка реальности окажется новым сном,
время станет местом —
это пространство схлопнется до двумерного,
до границ,
ощутившей колени личности…
А финал стихотворения удивительно перекликается с финалом стихотворения «Здесь был я…»:
ты узнаешь меня по облачку побочного квеста
над головой
и по глазам, повернутым зрачками вовнурь
и кстати, можешь не брать с собой плеть
Кем бы ни был этот «ты» с возможной плетью, но внезапно это разомкнутое восприятие действительности схлопывается, и даже то, что к пространству на подмогу пришло время, не добавляет силы и мерности этому миру. Он схлопывается, пространство становится двумерным, а потом уходит вглубь, заглатывается лирическим героем, и в этом уже несуществующем мире, превратившемся в нечто внутри личности, не существует и боль. Или… Напротив, боль существует, и она настолько сильна, что все внешние страдания по сравнению с ней бессмысленны.
Рецензия 3. Исмаил Мустапаев о подборке стихотворений Ксении Ковшовой
Вселенная Ксении (сугубо внешне) — это, безусловно, вселенная вполне определенного и ярко выраженного гендера. Сама же созидатель этой вселенной выступает еще и в качестве стилиста, апологета именно «женского письма». И это не трусливое и обособленное от реальной жизни «женское письмо». Это «письмо», обретающее социальные смыслы, перерастающее в социальное движение — своевременное, но лишенное пошлости конъюнктуры.
На мой взгляд, женское направление отечественной литературы рубежа 1990-2000-х годов можно рассматривать как прямой источник влияния на поэтику Ксении Ковшовой. Характеру и метафизическим свойствам этой поэтики я бы дал дефиницию «кочевые»: «Здесь был я /… шлифовал подошвами / сколотые ступеньки выцветшего сталинского жилья. / Здесь был я. // … сутулые спины мостов, с которыми / я здоровался за стертые клешни перил — / я здесь был…» Перед нами мертвый Бог и мертвый автор концепции смерти Бога в одном лице. Это существо, которое «после Божества» и «после авторства» отчаянно заявляет о своей ранее не проявленной ценности, формируя тем самым ностальгию не столько по прошлому, сколько по ускользающему настоящему (привет Андрею Вознесенскому). Заявляет мечтательно, а следовательно, одиноко, согревая «дыханием троллейбусное стекло», гладя лодки «по выскобленным бокам». Его душа еще не обрела предела. Она мечется, именно кочует от одной разновидности смерти до другой. Жизнь буквальная давно потеряна, жизнь же подлинная еще не поймана и уж тем более не приручена.
Концепция лирического героя как «кочевника», как «свидетеля» современной жизни корнями уходит в учение о «номаде». Собственно «номада» (если рассматривать ее в качестве элемента социокультурного порядка) зиждется на принципе множественности равноправных моделей поведения автора/героя. В этой связи не случайно, что слово «номад» является и фонетическим и, в равной мере, смысловым интертекстом по отношению к термину Г. Лейбница «монада», который в переводе с древнегреческого обозначает «цельность». В случае нашего предмета анализа — «цельность существования» художника и его творения.
И здесь исследовательский интерес я бы сфокусировал на творчестве Евгении Лавут и, в частности, на ее стихотворении 1997 года «То ли девочка я то ли мальчик»: «…Троллейбус вязнет, холодная кровь Бога / течет, не достигая земли; жесть / парализованных крыш плавится, ждет удара. / То ли девочка я то ли мальчик — Бог есть, / но говорить не хочет: такая кара». Поразительно, насколько этот текст резонирует с «молчанием улыбок» Ксении Ковшовой, которое в другом стихотворении подборки трансформируется в «молчание о будущем». Однако в своем посюстороннем поиске Божественного комбинация образов, порождаемых Ксенией, более глубинна. Фактически она пишет (разумеется, обращаясь к Богу) вторую часть «То ли девочка я то ли мальчик»: «…встретимся /…ты узнаешь меня по облачку побочного квеста / над головой / и по глазам, повернутым зрачками вовнутрь / и кстати, можешь не брать с собой плеть». Если Лавут ограничилась стадией только предвкушения стихии Господина, то у Ковшовой эта стихия осязаема и ощутима, причем как метафизически, так и телесно.
Любопытно, что упомянутые стихотворения Евгении и Ксении, сформированный и проиллюстрированный мир их авторской идентичности соотносятся также и с внутренним эйдосом раннего Маяковского: «слов исступленных вонзаю кинжал в неба распухшего мякоть: / Солнце! Отец мой! Сжалься хоть ты и не мучай! / Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней. / Это душа моя / клочьями порванной тучи / в выжженном небе / на ржавом кресте колокольни!»
Как известно, Маяковский — поэт предельно «мущинистый» (если учитывать массовое восприятие, главным образом тени Маяковского). А это значит, что Ксении и ей подобным удалось-таки преодолеть дурную мотивированность на гендере и перейти к поэтике чистой, рожденной в контексте, но контекстом не детерминируемой.
Им удалось, в рельефе собственной поэтической осанки, нивелировать ребячество и чрезмерность первой и третьей волн «женского прорыва»: чрезмерность секса, упоение сиюминутностью и сиюминутными же мифологемами. Несмотря на ярко выраженную политичность представленной на обсуждение подборки, сама Ксения ангажирована не политикой, а прежде всего творческим дерзновением. И это выгодно ее отличает от матерей «Новых амазонок», которые (в большинстве своем), к середине нулевых значительно поправели, а также от ряда современных «авторок», еще не излечившихся от «левого сентиментализма» европейских студентов 1960-х годов. Да, Ксения Ковшова не опустится (хочется верить) до такой пошлости, как, например: «Я, Павлова Верка, / сексуальная контрреволюционерка, / ухожу в половое подполье».
Не откажу себе в подобной слабости и закончу словами категорической благодарности. Спасибо Ксении за то, что она такая есть. Ко всему прочему, я испытал колоссальное удовольствие при прослушивании и непосредственном созерцании стихотворения «когда в пыли советского трюмо…» в один из весенних вечеров на фестивале «Пятый. Свободный» в очаровательном городе Самара.
Рецензия 4. Валерий Шубинский о подборке стихотворений Ксении Ковшовой
У меня эта некая постоянная роль здесь — роль человека, который после того, как все сказали комплименты, начинает к чему-то придираться. Несомненно, перед нами очень талантливый автор, но всегда полезнее задуматься о том, какие есть проблемы и возможности роста и развития, чем просто выслушивать разнообразные комплименты.
Начну с того, что мне в этих стихах изначально понравилось. Здесь есть сильный голос, сильное дыхание, большой темперамент. Но самого по себе этого мало. Например, у Надсона тоже был сильный голос и большой поэтический темперамент, и тем не менее читать его в настоящее время абсолютно невозможно, хотя современникам нравилось. Что ещё есть в этих стихах? Здесь, несомненно, есть чувство слова: «самокрутки крутятся / персеиды светятся», «миллионы алых розг». И самое главное, что есть жадность к реальности. Вот такая просто мощная физиологическая жадность к реальным впечатлениям от реального мира во всей их прелести, хмеле и некомфортности. Потому что это стихи молодого человека, который живёт в России 2022-го, в не самый приятный момент отечественной истории, и который всю эту реальность, окружающую его, впитывает, и она, с одной стороны, очень драматична, но в то же время в своей плотности эта реальность охмеляет человека. Ему хочется быть всем, ему хочется быть во всём. Это очень важное качество поэта. И в этом смысле для меня очень важно первое стихотворение подборки «Здесь был я». «Была», «был» — не важны гендерное самоопределение в стихах и пол лирического героя, это уже следующие темы. Я был тут, я был там, я был везде, «писал историю в Инстаграме*», «зажигал свет / и разливал его по стаканам» (очень красивый образ), «шлифовал подошвами / сколотые ступеньки выцветшего сталинского жилья». Я был всюду, я был со всем вместе — это очень важно, как материальное растворение.
И в то же время лирический субъект является каким-то субъектом разрушения, субъектом деструкции: «Это я подстрекаю твоих соратников на мятеж, / Это я затаился с винтовкой на книжном складе и жду кортеж, / Это я проношу беретты на твой концерт, / Это я запечатываю споры в смертоносный чумной конверт…». Всё во мне и я во всём. Опьянение всем миром, желание слиться со всем миром и одновременно страх перед всем миром — это диалог с ним. Это есть и в последнем стихотворении. Это мне видится самым главным в этих стихах.
Но когда поэт пытается ограничить себя чем-то более частным, пытается сделать какое-то конкретное высказывание, стихи оказываются беднее. Потому что когда заканчивается этот хмель соединения с миром, становится ясным, что это, конечно, всё интересно и здорово, но поэзия в своем высшем проявлении начинается с того, что ты слышишь какой-то гул, какой-то шум, который за этим миром, за этой реальностью. А этого шума тут явно недостаточно. Слишком эти стихи «здесь и сейчас». И пока этот огромный темперамент, молодой темперамент позволяет это «здесь и сейчас» оживить — это работает. А когда автор сосредотачивается на чём-то частном, уже видно отсутствие этого дословесного гула. В этом смысле четвёртое стихотворение мне представляется наиболее слабым. Речь в нем идёт о той же мрачной реальности 2022 года, но нет этого напряжённого диалога с миром. И, кстати, может, его нет, потому что автор отказывается от того ритмического решения, которое присутствует в большинстве стихов (а это такой то ли раёшник, то ли очень расшатанный акцентный стих, с нерегулярной спорадической рифмовкой, что может отсылать к рэпу, может быть, к рок-поэзии, к русскому року). Налицо обращение с этой лексикой: можно говорить, что это не самый высокий вид поэзии, но это живёт, это работает в стихах. А вот там, где автор пытается ограничить себя «нормальным» пятистопным ямбом, как в четвёртом стихотворении, это всё беднее. Хотя, например, в шестом стихотворении это, наоборот, получается, ритмическое ограничение не мешает, а наоборот, в каком-то смысле усиливает текст. И здесь надо думать самому поэту, в какую сторону ему развиваться.
Ну и последнее, что я хотел сказать, — я не вижу здесь никакой связи с концептуализмом, с настоящим, классическим концептуализмом, с Приговым, Рубинштейном, с Всеволодом Некрасовым… Не вижу. Да, это немножко похоже на то, что делалось в восьмидесятые годы уже в клубе «Поэзия», как тот же Друк, Нина Искренко. Это поэты, ориентировавшиеся на эстраду 80-ых годов, использовавшие элементы концептуалистской поэзии, но использовавшие совершенно не так, как это делали концептуалисты. Ну или была уже совершенно другая группа — «Альманах», там был такой замечательный, недавно умерший поэт Виктор Коваль. Вот у него было тоже такие длинные тексты, часто игровые, с очень тонкой игрой слов, это то, что у Ксении тоже присутствует в стихах. Может быть, с этим есть какая-то связь, но что бы я хотел пожелать молодому автору — сохранить этот темперамент, эту жадность к реальности, к современности и в то же время научиться слышать и впускать в стихи какой-то стоящий за этой современностью неслышный бытийный гул.
Рецензия 5. Евгений Абдуллаев о подборке стихотворений Ксении Ковшовой
О стихах Ковшовой я буду говорить меньше, чем о Шестакове, поскольку здесь более устоявшийся голос и стиль — хотя автор, судя по всему, тоже молодой (информацию в Сети о Ковшовой и какие-то публикации мне не удалось разыскать).
У Ковшовой есть важный для человека пишущего талант — талант пристального зрения, внимания к мелким вроде бы деталям. «Спасал из песка полувысохшие ракушки». «Согревал дыханием троллейбусное стекло». Это и точно, и одновременно — поэтично в высоком, не расхожем смысле этого слова. Хорошо первое стихотворение с отбивающим рефреном «здесь был я». Да и другие.
Что бы хотелось предложить?
Поскольку Ковшова сама избрала путь образной точности, то хотелось бы, чтобы эти добровольно принятые правила игры соблюдались везде. Вот удачный — в целом — поэтический кусок:
чернеет перезрелый горизонт —
здесь кто-то обстоятелен и зол
засеял гильзы вдоль до сенокоса
в сырые черноземные пласты,
и ввысь восходят белые кресты,
беспрекословно белые кресты,
как русские февральские березы
Очень хорошо, и «перезрелый горизонт», и кресты, похожие на голые березы… Но вот «здесь кто-то обстоятелен и зол» кажется приткнутым сюда исключительно для рифмы с «горизонт», а «до сенокоса» в следующей строке — для рифмы с «березы». Причем если уже сенокос — то кресты должны сравниваться с какими-то травами, а не с деревьями (деревья не косят); тут «сенокос» дает не только смысловую избыточность, но и смысловую неточность.
И еще о неточностях. «Облизывал подорожники ранам». Может, из обсуждавших (я, к сожалению, не смог присутствовать очно) только один я не разобрался… Но вот, простите, так и не смог понять, что в этой строчке облизывается.
Или вот: «помолчи мне о будущем / на занесенной снегом косе». Читая, был уверен, что речь идет о косе в географическом смысле; почему-то представилась Куршская коса, занесенная снегом. Но прочтя ниже «на занесенной над головой косе», уже засомневался — а так ли понял… Или, может, речь шла о девичьей косе, занесенной снегом? Поди угадай. Лучше думаю, избегать в стихах такой омонимии, если, конечно, это не делается сознательно. Но тут, кажется, не тот случай.
В целом — стихи интересные, свой голос угадывается, но большая воля к поэтической точности, уверен, не повредит.
Подборка стихотворений Ксении Ковшовой, представленных на обсуждение
Ксения Ковшова родилась и живет в Самаре. Окончила Самарский государственный аэрокосмический университет. Резидент арт-группы «Поэтическая Мастерская» (2019-2020 гг). Публиковалась в издательстве «Цирк Олимп» и на портале «Полутона». Автор диджитал-проектов для самарских выставок, разработчик игр.
I.
Здесь был я.
Слушал пение пивных бутылок,
молчание улыбок,
зажигал свет
и разливал его по стаканам,
облизывал подорожники ранам,
шлифовал подошвами
сколотые ступеньки выцветшего сталинского жилья.
Здесь был я.
Читал объявления на остановках,
забирал глянцевые листовки у девочек у метро,
гладил встреченных кошек,
запускал пятерню в тепло шерстяных макушек,
спасал из песка полувысохшие ракушки,
ветхие книжки — из объятий небытия.
Здесь был я.
От холодной в кране
до фасадов Англетера с Асторией
самозабвенно писал историю
в Инстаграме*,
делился существованием,
согревал дыханием троллейбусное стекло,
пока вид на город не помещался весь.
Я был здесь,
и тому свидетели — ветер,
мертвые майские жуки, через которых я бережно перешагивал,
вынесеные на берег ржавые
лодки, которые я гладил по выскобленным бокам,
острым
как твои скулы,
сутулые спины мостов, с которыми
я здоровался за стертые клешни перил —
я здесь был.
Оставил
вмятину на кровати,
сотку в рваном подкладе в осеннем плаще,
вытряхнутый из кед песок —
все течет — не иссякнет,
а еще
бледные карандашные отметки,
расчертившие дверной косяк — нет,
они все еще там,
под слоем двух новых красок,
безмятежно спят.
27.07.2021
II
Воплощение лета и юности,
тающее в гренадиновой светополосе
помолчи мне о будущем
на занесенной снегом косе.
Обновление прошивки
в одноместном номере на пепельном пляже –
капсуле пустоты
в змеином клубке дорог.
От каждого по способностям,
каждому по слабостям и ошибкам —
до краев и впрок.
Поглядим
в мое чистое светлое
с высоты полуоборота на сансаровом колесе,
налюбуемся отблесками
на занесенной над головой косе,
диафильмами прошлого
в молочном фильтре
про ободранные коленки, теплое озеро,
голубые рефлексы штор
и про ту, что не перестает,
но становится просто сигналом в большое космическое ничто.
Никто не вел меня за руку, выстилая дно мягким илом,
не показывал острия подводных камней
в непрерывном течении от «всемогущий» до «нужно быть сильней».
Так оставь же падающие светила свои
для тех, кому нечем поджечь очаг,
наконечник стрелы и мост —
У меня в груди полыхает пламя
триллионов сверхновых звезд.
13.01.2022
III
Стынет пустынный воздух,
к горизонту жмутся дрожащие миражи;
на барханы поклажи моей не сложить,
«по плодам моим сможешь меня узнать»:
это я
заползал по ночам под твою кровать,
это я,
монолитной плитой обнимая грудь,
не давал в темноте не двинуться, не уснуть,
проникал болезнью в твое нутро,
изнутри вгрызался щемящей беспомощностью
в ребро,
обдавал леденящим страхом сплетения жил,
на губах запекался бордовой корочкой лжи;
в мутное утро восьмого дня —
это я саранча по твои поля.
Это я подстрекаю твоих соратников на мятеж;
это я затаился с винтовкой на книжном складе и жду кортеж;
это я проношу беретту на твой концерт;
это я запечатываю споры
в смертоносный чумной конверт;
в глубине зрачков моих полыхает Эфесский храм
и кагорская кровь стекает по чистым моим рукам
на твои нетронутые холсты — кто же я такой,
по центрической лестнице
захожу в ледяное озеро
с головой.
02.02.2022
IV
когда закроют санкциями
рот
и выскребут из рук последний стольник,
кто будет доедать со мной без соли
из дефицитной гречи натюрморт?
когда в пыли советского трюмо
вдруг обветшает свеженький загранник,
кто под клеймом агентов иностранных
не снимет лайк с протестного поста?
когда падет треклятая инста*
и мы пройдем этапы всех инстанций
за топот слишком мирных демонстраций,
нестройно марширующих колен,
кто в кубе изоляционных стен,
сменив аккаунт, псевдоним и почерк
протелеграмит мне «спокойной ночи»
и бережно затушит ви пи эн?
12.03.22
V
попридержи свои потоки и молнии —
я здесь не для того, чтобы абсорбировать,
не для расстановки знаков препинания,
не для преодоления рвотного рефлекса
и уж тем более не для констатации предпочтений,
по дежурным наборам тем, на которые можно
и с любым привокзальным бомжом,
не за тем, чтобы мериться багажом,
и зарубками вместо колец
по числу сожженных мужей и жен
встретимся
под густой и гнетущей толщей абсолютного ничего –
как на пепелище городской площади —
в этой туманной тесноте,
слепо,
наощупь,
встретимся,
время замедлится,
время замедлиться,
постарайся остаться трезвым,
иначе порталы закроются
и эта ветка реальности окажется новым сном,
время станет местом —
это пространство схлопнется до двумерного,
до границ
ощутившей колени личности,
встретимся
я буду в абсолютной идентичности среднестатистическому обитателю этой локации
ты узнаешь меня по облачку побочного квеста
над головой
и по глазам, повернутым зрачками вовнутрь
и кстати, можешь не брать с собой плеть
31.05.22
VI
без срока годности на пустыре расту,
здесь мимо бедуины и пастух,
и гопники, и звери-альбиносы
то боинги, то птицы в небе вкруг —
я безразлично полый как бамбук,
не клянчу сиг, не задаю вопросы
чернеет перезрелый горизонт –
здесь кто-то обстоятелен и зол
засеял гильзы вдоль до сенокоса
в сырые черноземные пласты,
и ввысь восходят белые кресты,
беспрекословно белые кресты,
как русские февральские березы
и вот уже теперь среди крестов
кочует дым из частных секторов,
и ходит кот, и чует снег лошадка,
воруют мелочь, водят каравай
и пьют за вдв и первомай
просроченную водку и девятку
в ларьковой чаще, в гуще суеты
я автономный элемент среды,
не злю ментов, не сторожу закладки
и тень моя под мерный костный треск
становится похожая на крест,
на безупречно симметричный крест,
теряясь в окровавленной брусчатке
4.08.22
VII
самокрутки крутятся
персеиды светятся
катятся катятся
в дальний путь стелятся
убегай
в подворотне нас ждет маньяк
хочет нас посадить на крючок
социальных ожиданий и чувства вины
разбежавшись прыгну из страны
тропы, стропы, трупы, скрепы
здесь я был, а там я не был
свободы и хлеба,
а зрелищ уже достаточно
зрелищ уже по горло
сердце замерло
сердце в коме
теряю корни
извлекаю начисто
славься отечество
гимн одиночества
институт сиротства
факультет скотоводства
не нужна мне корона
моя оборона
солнечный зайчик
тупой сериальчик
бармены-мальчики
не сыщешь концов
не сыщешь отцов
нам дворцов заманчивые своды
покажут в очередном оппозиционном репортаже
черные скважины
черти со стажем
мне уже важно
мне все не так уж важно
я ем на обед
фенибутовый десерт
санкционный бензин
штурм статьи пятьдесят один
миллионы алых розг
ну и где теперь твой Босх?
здравствуйте, это соцопрос
вилкой в глаз или за нас и за спецназ?
наше дело правое
левое дело — не наше дело
ваше дело рассмотрят в деканате и на студсовете
этот парень был из тех,
а тот из этих
министерство не ваших собачьих дел
министерство иностранных тел
министерство запрещенных тем
и криминализации комментариев
эй, парень,
медленно положи этот текст на землю,
протолкни вперед
и подними руки над головой.
вот так.
вот так.
24.08.2022
* Cоцсеть, признанная экстремистской на территории РФ.
