Не остаться
«Пригожая Европа» — это взгляд скифа. По крайней мере, Александра Блока как озвучивателя скифства. Португалию «пригожей Европой» не назовешь, как ни прихорашивает ее пребывание в Евросоюзе. Есть в ней нечто встрепанное, дикарское, дикоглазое. Не зря в сарамаговском «Каменном плоту» Португалия с такой легкостью откалывается от континента, и, в сущности, от всего остального мира. «У нас особая судьба», — говорят проигравшие и отстраненные от всемирного процесса. Сначала великая и могучая Португалия продула Испании. А по мере того, как стали разваливаться институты работорговли и великодержавия, колониальная сверхдержава, невзирая на поздние попытки реабилитироваться в глазах мировой общественности, окончательно проиграла всему миру.
Тем не менее, мы всем обязаны португальцам: от местожительства и искусства свободных перемещений до таких черт характера, как любопытство. Это португальцы, исследователи, пройдохи, маньяки со сверхценной идеей наперевес, изобрели игру «Сложи свой мир», в которой мы прикрепляем вновь обнаруженное к прежде известному, обживаем глобус, заполняем клеточки. Щелк-щелк, еще один открытый островок, еще одна мощеная улочка, еще одно самое-пресамое, никем прежде не виденное. Но на нынешнем пандемическом водоразделе мир немного разломился на сгибах, рассыпались кусочки любимого пазла, детальки конструктора. В аэропорту все не то и не так: обновились тексты реклам, удлинившись от «Откройте мир путешествий» до «Добро пожаловать, откройте заново мир путешествий», но не открылись заколоченные магазинчики аэропорта, и даже сквозь помутневшее стекло витрин видны залежи полуторагодовалой пыли в омертвевших углах металлических рам. Экономное освещение, скудная еда, процеженный сквозь маски воздух — совсем немного кислорода, в основном углекислый газ собственной закваски. Зато в иллюминатор всматриваемся теперь свежим дикарским взглядом: добро пожаловать в верхние слои атмосферы, в закат цивилизации, в порывы «Иды», женщины-урагана, — да нет, конечно же, просто урагана с женским именем (теперь им дают имена чередуясь, чтобы было справедливо, женское-мужское-снова женское)… Воды могучей Миссисипи обращены вспять; природа, как всегда, выигрывает. Но и мы не лыком шиты: подобно герою еще одного романа Сарамаго, «История осады Лиссабона», меняем две буковки и переписываем историю. Вместо того чтобы остаться дома и бороться с погодой, вписываем в собственный нарратив вполне возможное, но неразумное «не» и улетаем в Португалию.
Гадание на карте Лиссабона
I
Лиссабон — это провал, который не совсем провалился. «И дикой сказкой был для них провал / И Лиссабона, и Мессины», — снова напоминает Блок. Для Лиссабона землетрясение 1755 года (добавим в скобках, как и многие другие дела давно минувших дней вроде освобождения города крестоносцами в 1147 году) не далекая история, а ежедневное присутствие. Именно в результате землетрясения Лиссабон, отстроенный по философским и архитектурным принципам «вольных каменщиков», стал идеальным городом. «Fica tranquilo, nós vamos dar um jeito» — эта португальская идиома обозначает «Спокойствие, мы пойдем другим путем», и в этом выражении, гибриде из Ленина и Карлсона, выражена самая их сущность. Лиссабонцы изначально готовы к тому, что запланированное может пойти прахом, но… см. выше.
Веселая мрачность местного фатализма делает Лиссабон идеальным местом для пандемических каникул. Еще много лет назад я довольно-таки неплохо изучила Лиссабон, город мореплавателей и масонов, и теперь точно знала, чего хочу и где это найти. Конечно, меня влечет восходящий хроматизм Альфамы, царства фадо, и мощный аккорд самой высокой точки, пятачка на вершине с гордым названием «Ворота солнца», Portas do Sol, с которой видны охряные крыш(к)и домов-шкатулок, простирающихся до самого горизонта, если смотреть влево и вправо, и почти до самой Тежу, если вперед. Но остановиться в этот раз я решила на запомнившемся скрипучем трамвайном повороте недалеко от слияния районов Байша и Шиадo, благородных и даже утонченных, где самый воздух, кажется, располагает к мыслям в рифму. Если начать отсюда, Лиссабон раскладывается совсем другой колодой и гадание на Лиссабоне выходит совсем иным.
Да, кстати, он невероятно похорошел со времени нашего последнего свидания. Нет, не так: Лиссабон похож на бывшего возлюбленного, такого узнаваемого, но уже чужого; ставшего за эти годы более прагматичным, возможно, даже отрастившим брюшко, — но и возмужавшего.
У входа в знаменитое кафе «Бразилейра» сидит этот самый Шиадo, «Хрипатый», острослов и бард эпохи Возрождения, слегка подшофе, как и положено завсегдатаю кафе, памятник ведь подсел так, чтобы посетителям кафе его было слышно. Тем более что здесь же, в уличной секции кафе (где, заметим, цены выше, чем внутри у стойки) сидит за собственным столиком другой поэт, Фернандо Пессоа. Пессоа провел, в сущности, всю жизнь в этих кварталах: в церкви на углу Руа Гарретт и Сакраментос крестился, a по возвращении из Дурбана стал завсегдатаем «Бразилейры», что находится всего в квартале от церкви Мадонны Мучеников. А вся площадь — это площадь Камоэнса с соответствующим «взрослым» памятником на постаменте, с персонажами «Лузиады» у ног своего создателя.
Завалившись с чемоданами в кафе попроще, через дорогу от богемно-гламурной «Бразилейры», оглядываемся в замешательстве.
—Что? — сердито рявкает человек за прилавком. Растерявшись, бормочу:
—Дош* кофе…
Попроси, не уточняя спецификацию, кофе в Нью-Йорке, и в любой забегаловке получишь одно и то же: пластиковую чашечку с сероватым горячим напитком, кофе-американо с молоком. Бика, обжигающий глоток горечи и сладости в фаянсовом наперстке, аромат, возвращающий напитку былую экзотику, — то, что приносят неофиту, заказавшему «просто кофе» в Португалии.
Нет, так нельзя: я мечусь, не рассказывая историю, а по-заячьи прыгая от ощущения к ощущению. Португалия не такая, в ней все восходит к эпосу, к нарративной традиции. И еще я должна заранее извиниться за перенасыщенность мануэлинской архитектурой, музыкой фадо, бесконечным упоминанием съеденного и выпитого и, конечно, за обилие сладостей. Это потому, что португальцы любят еду во всех ее проявлениях, в немалых количествах, в неожиданных сочетаниях. В каждом регионе готовят свое коронное блюдо и свой непередаваемый, просто воплощение Португалии, десерт. Надо, конечно же, начать с лиссабонского помешательства на pasteis de nata. Pastel de nata — это корзиночка из тончайшего, по-восточному тонкого слоеного теста с заварным кремом внутри, обильно пересыпанная сахаром, который при запекании горит и плавится, источая аромат, переполняющий Байша (на набережной Тежу или в Белеме пахнет все-таки морем). Лиссабонец может съесть невероятное количество таких корзиночек зараз. Я с жадностью съедаю первую и из вежливости вторую, это угощение добровольного нашего экскурсовода. От третьей отказываюсь, озабоченно высчитывая, когда же теперь я проголодаюсь достаточно, чтобы полакомиться еще каким-нибудь из соблазнительных лакомств. Не тут-то было! — возвращаясь на площадь Камоэнса, я упираюсь в некий человеческий затор. Оказывается, из ближайшей пекарни вышла сама кондитерша, распаренная, краснолицая, в белой наколке с подносом этим самых pastel, и люди расхватывают шкворчащие кругляшки прямо с подноса. Неожиданно поднос упирается непосредственно мне в грудь, и тетка ссыпает оставшиеся два пастеля прямо мне в руки. Деньги? — нет, это без денег, гратис. В замешательстве (не выбрасывать же) надкусываю это раскаленное чудо… О, суровая монашеская жизнь, которую просто необходимо было украсить чем-нибудь греховно сладким! Да, говорят, что рецепт — старинный монастырский. Поскольку белки использовались исключительно для дела, крахмалить облачение, а желтки девать было некуда, монахи-иеронимиты нашли им вполне достойное применение.
Пьяные от заварного крема, по липким камням у ног Камоэнсa, уворачиваясь от торопливых и жестких при столкновении, бесцеремонных, прущих напролом потомков конкистадоров и столь же бесцеремонных африканских женщин, перебежками между разбросанными по окружности клочками тени мы пробираемся к повороту на Руа Алекрим, чтобы дошлепать до гостиницы, это в двух шагах.
Мы еще вернемся сюда к вечеру, когда к потоку туристов прибавится толпа освободившихся от дневных дел горожан. Испанские города совсем другие: кажется, что местные жители никогда не уходят с улиц, наблюдая за порядком, что ли. В Лиссабоне очевидно, что местные в дневное время работают, потому что город ощутимо наполняется после пяти: оживают магазины со всякой бытовой всячиной, переполняются площади и заодно становится ясно, что камни здесь липкие не от осыпающегося цвета акаций, а от выплеснутых коктейлей, которые замешивают в будке недалеко от памятника, и толпища вокруг недорогого этого заведения не убывает до самой ночи.
***
А пока мы входим в отель LX Boutique, бывш. «Бриганца». Так и подмывает спросить услужливого, даже чрезмерно услужливого портье за новехонькой стойкой:
— Скажите, в каком номере остановился Рикардо Рейс, доктор из Бразилии?
Может, он и знает правильный ответ, здесь ведь Сарамаго проходят в школе, да и отель перестроен с учетом литературного прошлого, каждый этаж назван в честь поэта или писателя. В любом случае, нам достается не рейсовский двести первый, а четыреста двенадцатый, на другом этаже. Коридоры тоже перестроены по сравнению с романом, но зато в номере-мансардe под черепичной крышей лежат стопки книг, а бело-голубые стены украшены трафаретами-портретами и трафаретами-цитатами. А самое главное, в окна виднеется река, которая море, и Христос на горе, совсем как в Рио, и улица Алекрим, а под ней — улица Ново-до-Карвальо, она же Кор-де-Роза, «розовая улица». Во времена Рикардо Рейса такое соседство было опасным, нынче же красные фонари разбавлены до розового асфальта. Люди постарше по привычке обходят ее стороной (решив провести вечер, слушая местную фадишту, мы заметили, что были самыми старыми среди посетителей не только нашего, но и окружающих кафе!), но от былой недоброй славы остались только ошивающиеся вдоль узкого спуска деловитые наркодельцы и ленивые пьяницы.
Стоит ли утверждать, что гений Лиссабона, если воспользоваться вайлевским определением, — это Сарамаго? Можно, конечно, сказать и так: это его книги смотрят на вас отовсюду, в том числе и с отдельного, почет-почет, дисплея в старейшем (действительно старейшем, и справочка имеется, в мире!) книжном магазине «Бертран”, находящемся тут же на Руа-Гарретт; это ему посвящается что ни попадя, от гостиничных номеров до деревьев. Но все-таки зачастую Лиссабон Сарамаго состоит из топонимики и истории, из моментальных фотографий, точных и ниточных зарисовок, но не из людей Лиссабона. Персонажи горбятся под тяжестью истории, которая увязана в невидимый рюкзак за спиной или в тюк на голове, совсем уж по-африкански. Но даже тот Лиссабон, что встречает безликого голуболицего туриста второго ковидного лета — это Лиссабон людей, активно вмешивающихся в путешествие и даже в чем-то направляющее его. От тетки с подносом горячих pastel de nata до парня с травой высокого, «не пожалеете», качества, — им небезразличны пришельцы. Кроме того, есть в возвеличивании Сарамаго элемент вины: в отличие от Пессоа, Сарамаго вернулся в пенаты всего-то прахом под огромной оливой — даже в Португалии не ценят пророков. Как и в случае Джойса, признание пришло извне. Сколько гениальных изгнанников нужно маленькой стране, чтобы возвеличиться?
Но что и читать в этом году, как не Сарамаго?
Однажды утром оказалось, что люди слепнут с катастрофической быстротой. Сел за руль слабовидящим, доехал слепым. Слепота эта еще и инфекционная, и как ни шарахайся от заболевших, все равно она тебя может нагнать в любой момент… Знакомо? Это не сводка ВОЗа от марта две тысячи двадцатого, а начало «Слепоты». Значит, мы приехали в правильное место! Да здравствует Португалия и мистическое знание того, что было, будет и чем хотя бы гипотетически успокоится сердце.
___________
* Дош — два (порт. dois)
II
Намеренно поселившись в Шиадо, я не намерена отказываться от фадо! В первый же вечер мы решаем послушать хоть чуть-чуть, невзирая на джетлаг. А вот и вывеска «Фадо в Шиадо». Войдя в здание, я чувствую пожатие руки ковида, небольшое такое напоминание о том, что в мире пока еще бушует пандемия: все пусто и пыльно, как давеча в аэропорту; эскалатор застыл. Лифты правда приходят по вызову, но сесть в лифт в абсолютно пустом здании страшновато, а потому топаю на пятый этаж пешком. Там действительно находится билетная касса, a молодой человек в окошке подтверждает, что концерт сегодня состоится в любом случае. Мне кажется, я слышу невысказанное «даже если в зале будете вы одни»… Я выбегаю на улицу… никого. Тут, похоже, два входа. А муж явно ждет меня у другого. Улица совершенно идентична той, с которой я заходила, но я возвращаюсь в здание и, слегка поплутав, действительно нахожу второй выход. И тут никого, но улица, кажется, немного отличается. Может, быть, второй выход находится не на параллельной улице, а здесь же рядом? И, только пройдя метров пятьдесят по улице, я слышу голос мужа. Он, оказывается, отошел на минутку, а вернувшись, не нашел меня у двери и решил войти вовнутрь… Видимо, в тот момент я как раз исследовала параллельную улицу. Уже вернувшись в здание к началу концерта, мы выяснили, что коридор внутри тоже раздваивается, так что мы могли бы гораздо дольше бегать по кругу.
А концерт… концерт оказался гораздо лучше, чем ожидалось. Зрителей кроме нас было человек пятнадцать, но старались они вовсю: хлопали, подпевали знакомым мелодиям, щелкали, и дважды вызывали на бис и певца (в коимбрском стиле, к особенностям этого стиля мы еще вернемся), и традиционную певицу.
Но если мы начнем говорить о фадо, если мы присмотримся поближе к этой традиции, к тоске о несбыточном (ни в коем случае не ностальгии!), нам придется вспомнить об Эпохе Великих географических открытий, о том, что отняли и дали португальцы миру. Что принесли они «дикарям»? По большому счету, христианство и порох. Что отняли? Свободу, золото, специи, слонов, носорогов, ткани… список слишком длинен, чтобы уместиться на одной странице. Золота было столько, что его использовали кровельщики, взять хотя бы крышу монастыря Жеронимуш. Потомки строго судят завоевателей, но что делать с этими, растерявшими почти все? Жалеть? Гневаться? Восхищаться? Презирать? Я выбираю восхищение с оттенком сочувствия, про себя отмечая по всему миру следы их пребывания. Этакие португалинки, рассыпавшиеся бусинки.
В Жеронимуше похоронены великие португальцы, в том числе Васко де Гама. Это, кстати, второе увиденное мною надгробие мореплавателя. Умер он в Индии, прах был перевезен в Португалию только через четырнадцать лет, так что надгробие в Кочине осталось. Но так, наверно, справедливо: открытая им и порабощенная при его прямом участии страна стала для него родной, так тюремщик привыкает к заключенным.
Найдя в справочнике название ресторана «Гамбринус», я почла своим долгом поужинать именно там. Ресторан известен еще с тридцатых как место встречи политиков и знаменитостей. Ну конечно же, никто не ожидал найти атмосферу того самого, нашего «Гамбринусa», пивнушки на Дерибасовской, где Сашка-музыкант провозглашал жизнь своим искусством, но все-таки отозвалось, тенькнуло в душе одесское название. Мы прошли сквозь ряды столиков, в ходе пандемии перебравшихся, растекшихся с тротуаров на мостовую, мимо красочных щитов с изображениями любимых национальных блюд вроде бакалао и жареных сардин, мимо зазывал, игнорируя всю эту плебейскую суету, и толкнули неприметную дверь. Там, за дверью этой, скрывался классический шик, столовое серебро блестело настоящим серебром, вино охлаждалось в ведерках около каждого стола, и нашего брата туриста не было видно вообще. В обеденном зале привлекала внимание большая компания: мужчины в смокингах или в псевдодемократичных идеальных хай-тековских рубашечках, дамы… дамы разделялись на две категории: постарше и позападней, с минимальным, но безусловно профессионально наложенным макияжем; и помоложе, с не менее идеальными, но по-боевому загримированными личиками, в более смелых нарядах, с бо́льшим блеском в глазах… Также у стола сидели две комнатные собачки.
Мы садимся на возвышении перед камином. До чего же здорово играть в эти аристократические игры после суматошного дня, после плебейских масок и презренных домашних тестов (наши QR-коды не читаются местными сканерами).
Через несколько минут мы стали различать отдельные голоса… так и есть, более молодые дамы разговаривали между собой по-русски:
— После дефолта папа был вынужден пойти в казино, а Мише досталась нефть… перебрался в Манхэттен… потому у меня американский акцент…
— …все-таки выработала британское произношение… при всех недостатках Кэмбриджa…
Собачки деловито расправлялись с бараньими косточками — сам Гамбривиус, германский король, похитивший у богов секрет брожения, с кружкой в навечно застывшей в воздухе руке, не отказался бы от здешней нежнейшей баранины. Мы решили было ограничиться шампанским и устрицами, но потом увидели, как сервирован биск, суп из лобстера… и какой тут гаспачо, гаспачо в ледяном бокале, гаспачо — нежная и в то же время крепкая розовая пена, одновременно еда и десерт… Вообще-то гаспачо — суп испанский, точнее, андалузский (испанцы из других регионов немедленно возразят, что это рецепт именно их бабушки, но местный патриотизм при упоминании такого типично испанского блюда, просто-таки воплощения духа страны, вполне ожидаем). Вся хитрость помидорного супа — это умение взбить его в легчайшую пенку. Говорят, в португальском варианте добавляют еще и сардины (португальцы, кажется, ко всему добавляют сардины), но в «Гамбринусе» ценят прежде всего традицию… так что никаких сардин. И так тепло было у камина, что даже счет огорчил нас гораздо меньше, чем предполагалось.
На другое утро все же навещаем Альфаму, войдя через нижние ворота, те, что недалеко от музея Лиссабона, бывшего дворца вице-короля Индии шестнадцатого века постройки, мануэлинская готика по венецианским образцам, он же фонд Сарамаго. Здесь проходила крепостная стена Мурерии, отделявшая и охранявшая здешних мавров от прочих соседей. От стены остались ворота и сад с фонтаном Лошадей, Чафариз дос Кабалос. Кажется, это первый общественный фонтан, датирующийся тринадцатым веком.
Альфама — самый древний и не изменившийся район Лиссабона. Где та улочка, по которой 15 лет назад мой опьяневший от филантропизма и зеленого вина супруг тащил узлы, вырванные из рук обалдевшей от его напора старухи? Кажется, вот эта… или та? Проулки-лесенки похожи друг на друга, но и неизменны в своей средневековой запутанности. Единственное изменение в Альфаме — это фотографии на побеленных стенах узких крутых аллей. Фотографии и имена жителей, потомственных рыбаков и их жен, продающих рыбу, а, может, и что другое, не зря рынок неподалеку носит название Базара Воровок, и, конечно, певцов и музыкантов, воспевавших трудную, развеселую до слез их жизнь, — проект молодой женщины, влюбившейся в это место, Камиллы Ватсон. Некоторых из изображенных на фотографиях стариков уже нет в живых, но вот остался этот памятник людям, сохранившим дух и букву Альфамы.
Гости, гостиницы, гостинцы
I
Сегодня мы на время прощаемся с Лиссабоном и отправляемся в северную часть страны. Следующий на нашем пути городок Обидуш (это фонетическое написание, с португальским акцентом), а потом Порту, но вот беда, добраться до Обидуша автобусом очень легко, а вот в Порту напрямую не добраться никак, поэтому приходится пересесть на колеса. По лиссабонским холмам да по узким улочкам Обидуша ездить на машине не очень-то радостно, но зато дороги за городом чудесны, и можно не только глазеть по сторонам, но и останавливаться в полюбившихся местах.
Обидуш — традиционный подарок царственной невесте от монарха Португалии, этакое географическое колечко на монархический пальчик. «Город невест» подносился будущим королевам на подносе точно так же, как нам, усталым путникам, подносится нынче шоколадный стаканчик жижиньи, местного вишневого ликера — сладко, пьяняще, липко, но отказаться невозможно. Обидуш невероятно хорош собой и сейчас: стоит вскарабкаться на окружающую его крепостную стену, чтобы оценить идеальное сочетание терракоты крыш и белоснежной побелки стен (советую карабкаться до второй рюмочки жижиньи, падать и со стены, и с римского акведука очень высоко).
А спустившись в город, можно вдоволь напрыгаться по ступенькам улиц, посещая мастеров керамики и букинистов, прядильщиц и мастериц, делающих искусственные цветы, и кто там еще практикует древние и не очень древние ремесла. К слову о керамике: в отличие от всей остальной Португалии, в Обидуше производят не сине-белые плитки азулежу, а разноцветные плетенки, с выпуклым рисунком, напоминающим веревочные кашпо, популярное рукоделье времен моего детства. Сувениры здесь не просто привлекательны, они кажутся совершенно уникальными и какими-то настоящими. Помните ту гигантскую керамическую рыбу, байку о поимке которой рассказывал каждому персонаж Джерома? Думаю, ее сделали в свое время в Обидуше. Мы купили двух керамических рыб, красную сардину и синюю худышку из семейства тресковых, причем хозяйка на вполне сносном английском уговаривала нас взять третью «за очень низкую цену», потому что у нее был надбит хвост.
— Никто не увидит, она ведь будет висеть надбитой стороной к стене!
— Нам не нужна рыба с надбитым хвостом, — твердо сказал мой муж.
Сардина и треска, казалось, вздохнули в унисон, сумка колыхнулась. А на обратном пути у нашей трески часть хвоста откололась…
Уезжать из Обидуша не хочется. Решили было остановиться на ночь в замке, где, бывало, проводили ночь-другую царственные молодожены, но замок закрыт до ноября. Видимо, нерентабельно в ковид. Зато открыта гостиница «Дом сеньор королев». У подножия лестницы, ведущей в гостиницу, открывается низенькая дверка. Старуха и девушка обмениваются деловитыми фразами, девушка отступает во тьму, старуха обращается к нам с тирадой. Она тут главная, что ли? Уже через несколько слов, невзирая на языковой барьер, становится ясно, что к отелю она не имеет никакого отношения. Ей просто любопытно — да что там, она душой болеет за отель:
—Туришта?
—Туришта-туришта! — поспешно подтверждаю я.
—Решпекто! — старуха нацеливает v меня локоть в раннековидном приветствии. — Кон решпекто!
Я толкаю своим локтем ее локоть и радостно взбегаю по лестнице, гордая своей ролью в экономике едва выжившего Обидуша.
Нам достается ароматная комната имени королевы Констанцы. А что, вполне приличная королева: дочь короля Диниша и святой Елизаветы (об истории с розами еще расскажу); обещана жениху в возрасте двадцати месяцев; стала королевой Кастилии, вскорости похоронила мужа в кордовской Меските, успела принять участие в борьбе за регентство и внезапно умерла в возрасте 23 лет. Ночуем!
Нам здесь и вправду рады: угощают просто так жижиньей, подбирают слова для светской беседы, управляющая готовит обильный, продуманный, высококалорийный завтрак. Мы даже подозреваем, что она и есть хозяйка. Но заблуждение рассеивается: хозяин проживает в Бразилии и тусуется с артистками, о чем свидетельствуют многочисленные фотографии на стенах. Наблюдает за порядком с фоток.
После завтрака отправляемся исследовать окрестности. В двадцати минутах езды находится курортный городок Кальдас-да-Раинья. Расположен он, как и вся Португалия, на склонах холмов. Въезд в центральную часть напоминает путешествие в центр раковины: поворот, еще поворот, притом дорога все у́же… и потом парковка на крутейшей улочке. Прославился Кальдас-да-Раинья не водами, как следовало бы ожидать, а фабрикой, в промышленном масштабе выпускающей керамическую посуду и безделушки для накопления пыли дизайна художника Бордалло Пинейро. Именно Пинейро наводнил мир глазурованными тарелками-фруктами и вазами-овощами и тем, что кто-то метко обозвал «португальскими чебурашками». Фабрика не открывается вовремя, ковид же! — а потому, нагулявшись в прекрасном, таинственном парке вокруг совсем уж романтичного, заколоченного, темного и заброшенного дворца, с сожалением убираемся из мировой столицы китча.
Но, так уж мы устроены, невозможно проехать мимо рынка! Центральная площадь Прака-де-Республика даже в навигаторе переименована в Прака-де-Фрута: республика — это что-то абстрактное и далекое, а фрукты-овощи — вот они, весело раскинулись по лоткам и прилавкам. Португальская бабушка (старше меня лет на десять, не более) деловито отвешивает горсточку слив, отсчитывает сдачу с двух монет по двадцать центов. Арт-нуво фруктового рая, кисло-сладкое, желто-розовое, органическое донельзя блаженство, Бордалло Пинейро завистливо курит в сторонке.
Покидая Обидуш, мы объезжаем парк с гигантским динозавром, выглядящем довольно жутко в отсутствие посетителей. Зря объехали: динозавровы забавы отмечают местонахождение крупнейшего на европейском континенте гнезда с ископаемыми динозаврьими яйцами! А еще мы впервые выходим к воде, на берег… нет, не океана, а всего лишь лагуны в окрестностях Обидуша. Кроме нас, здесь еще две купальщицы с собакой и лодка с флегматиком-рыбаком неподалеку.
Лагуна Обидуша — это невидный серенький песок, теплое илистое дно, ласковая вода. Как будто мы не на самом краешке континента. Океан в Португалии как веревка в доме повешенного, как незримое присутствие вечного сквозняка. Как возможность любой невозможности.
II
Фатима — город, построенный арабами, в котором (по преданию) в 1917 году Дева Мария целых шесть раз являлась трем пастушкам — удивительное постоянство! В Фатиму, неохотно признанную «алтарем мира», ежедневно приезжают, приходят, а на последнем участке проползают на коленях сотни тысяч паломников. Через огромную, в полтора раза больше ватиканской, площадь проложена эта дорожка, по которой ползут самые набожные — или самые отчаявшиеся? Я боюсь толпу, особенно толпу с общей идеей, но здесь царит особый дух и кажется, что все находятся в ожидании. Служба проходит прямо на площади под навесом, на открытом воздухе — это, похоже, мера предосторожности. Вообще в Португалии к профилактическим мерам относятся настолько серьезно, что маски носят даже попрошайки на паперти.
Но нам пора ехать дальше, не то не попадем в Порту и к вечеру. Вот только пообедаем. В ресторанчике «Тетушка Алис» обедают нобелевские лауреаты и президенты — где еще найдешь такую идеальную соленую треску-бакалао, запеченную с креветками? Тем более что ехать до него семь минут.
Через три минуты петляния по узким улочкам Фатимы мы делаем неправильный поворот и выскакиваем на магистраль. Теперь до тетушки ехать двадцать семь минут — то есть до ближайшего выхода с магистрали и обратно… Решаем бросить погоню за лучшей в стране треской и намечаем следующую точку вдоль дороги, городишко Кондейша. Вот главная площадь, а там заходите в любой ресторанчик на лучшее в стране блюдо из козленка-кабрито.
Да, кстати, о козленке: еще в самолете я решила наконец-то стать полной и окончательный вегетарианкой. Отказываюсь есть всех тех, у кого когда-либо была мама, за исключением яиц и рыбы. Яйца и рыбу я люблю. А мясо нет. В самолете я съела вегетарианский ужин и была очень довольна своим обращением… ошибка! В морской Португалии едят очень много мяса и готовят его поистине виртуозно. Пришлось отложить переход в вегетарианство до возвращения.
Кондейша прелестна прелестью средневековой окраины, только что обзаведшейся общественной парковкой: туристы сюда не заезжают, машины местных припаркованы около дома, а если и обуяет их популярная нынче охота к перемене мест, на то есть мопед. Но демон ФОМО*, но бацилла массового туризма проникли и сюда. Хотя нет — вот они, горожане, переговариваются через улицу, сидят на площади с чашечками бика. Очень много молодых, но это и неудивительно, университетская Коимбра находится совсем близко, и, возможно, некоторые студенты селятся в непритязательной Кондейше.
А вот кабрито нам поесть не удается. Из незаколоченных заведений на главной площади имеется собор, кафе-мороженица, питейное заведение со стульями на тротуаре (и, судя по косым взглядам сидящих вдоль стены мужчин с пивными жестянками, здесь предпочитают обслуживать только «своих») и ателье портного. Все остальное закрыто, похоже, еще с прошлой весны. К счастью, последняя забегаловка в самом дальнем углу площади, несмотря на аскетизм убранства, оказывается, готовит не только сэндвичи-рап с сыром, но и пика пау. Что такое пика пау? Пика пау в переводе означает «дятел»: кусочки мяса и цветной капусты, тушеные в пивной подливке и утыканные зубочистками. Безумно вкусно, особенно с португальским пивом, особенно в промозглый день (а день, начинавшийся так солнечно, уже обернулся ветром и дождем ранней осени).
Иногда мне кажется, что я смогла бы поселиться в маленьком городишке вроде этого, отстать от поезда жизни, затеряться в складках кармана судьбы. Но я уже знаю, помню по опыту, что все это иллюзии, курьезы дорожного делириума. Я ведь пыталась «затеряться» в Индии, во всяком случае, вызвать в себе это ощущение. Индия с обитателями с легкостью позволяет приезжему потерять себя, собственную идентичность. А вот если ты попытаешься выпасть из пресловутого кармана судьбы в Португалии, португальцы обязательно поднимут тебя и начнут изучать на просвет. Они слишком любопытны для того, чтобы оставить в покое кого бы то ни было; слишком прагматичны для того, чтобы позволить чужаку раствориться. Вот и сейчас — нас изучают даже не глядя, а официант, невзирая на полное отсутствие английского, с помощью жестов пытается узнать, откуда мы и куда, надолго ли в Кондейшу. Поняв, что мы просто остановились пообедать, он сразу же теряет к нам интерес и даже щедрым чаевым радуется как-то вяло. Обригадo**! — и снова по коням, на этот раз с твердым намерением не останавливаться до самого Порту.
_________
*ФОМО — от англ. FOMO, страх пропустить
**Обригадo — спасибо (порт. obrigado)
Продолжение следует
