Когда мы говорим об «истинном» вдохновении, когда кто-то будто диктует строки, а тело испытывает ощущение полета, то почти всегда забываем о стадии, ему предшествующей. Речь пойдет о деперсонализации и о том, как это состояние соотносится с виной, страхом смерти и манипуляцией. Дарья Тоцкая рассказывает о ключевой роли деперсонализации в постмодернизме на примере прозы Андрея Бычкова
Деперсонализация: ключ к откровению и вдохновению
Хотя у литературы постмодернизма (и следующих за ней течений) несколько характерных черт, хотелось бы подробнее остановиться на двух из них. Первая — рассечение повествования на сегменты по временной координате с последующим смешением в ином порядке. К сегментам «того, что произошло» могут добавляться сегменты дальних флешбэков и даже фантазий героев на тему «как могло быть». И второе — эксперименты с самой личностью рассказчика: введение нескольких рассказчиков, появление многоуровневого «рассказчика-о-рассказчике-о-рассказчике» и даже подчеркнутое самоустранение рассказчика. С точки зрения психологии, искажения в восприятии времени и отсутствие умения выстроить цепочку событий от начала до конца, а также ощущение утраты собственного «я» говорят о стрессе. Скорее всего, речь идет о деперсонализации как реакции на стресс.
Некоторые симптомы деперсонализации: притупление чувствительности, в том числе болевой; притупление «простых» чувств: обида, радость, гнев; окружающая бытовая обстановка кажется безликой; ощущение отсутствия потока мыслей; знакомое место иногда кажется незнакомым; ощущение исчезновения части черт своей личности.
Интересно, что деперсонализация рождает резистентность ко многим препаратам и даже ядам, как бы оберегая организм. Очень показательно ощущение ценестезии, чувства внутренней пустоты, при этом. А пустота по законам физики жаждет быть заполненной. Так появляются пророки, шаманы и духовидцы, что для научного подхода по сути одно и то же. Согласно юнгианскому учению, такие люди имеют «истончившуюся перегородку с бессознательным» из-за травмирующих представлений об отце. С позиции современной психологии, индивид с ценестезией притягивает «нечто» из бессознательного, причем это «нечто» получает «право голоса» наряду с отошедшим в сторону «Я». С точки зрения анимических религий, эти «нечто» — боги или духи. Адепты шаманизма и гаитянского вуду переживают деперсонализацию, прежде чем духи (или божества) вселятся в них. В таком состоянии симбиоза с духом (божеством) человек начинает говорить или делать вещи, о которых знать никак не мог или не мог их совершить.
Христианство — относительно молодая религия. При этом относительно скоро состояние деперсонализации и полученные в нем откровения были признаны христианством недостаточным основанием для включения в корпус канонических текстов. Между тем жизнеописания святых переполнены, во-первых, свидетельствами нечувствительности к боли и ранам (симптом деперсонализации), и, во-вторых, описаниями сошествия Святого Духа, взаимодействием с духом Христа или духами других святых. Если сравнить христианский алгоритм получения откровений с анимическими религиями, то, по моему мнению, разница окажется не столь велика и будет лежать в основном в ритуальной части.
Итак, уже к периоду раннего Средневековья католическая церковь приняла решение обезопасить себя от новых «откровений», устав бороться с ересями, децентрализирующими ее. Именно в это время католическая церковь достигла статуса, к которому стремилась: Папа Римский не просто сравнялся с европейскими монархами в могуществе, но превзошел их.
Десакрализируя новые «откровения», полученные мирянами в ходе самостоятельных духовных опытов, церковь тем самым способствовала переходу их усилий в другие плоскости, например в алхимию. Этим объясняется, на первый взгляд, странный симбиоз этой протохимии как науки с духовным началом. Духовидцы получали теперь уже не религиозные откровения, а инсайты на какое-нибудь метафорическое соединение киновари со ртутью… Несмотря на свое заведомо опальное положение, даже в эпоху Возрождения все еще находились люди, объявлявшие себя пророками, вероятно, вследствие духовного опыта, полученного при деперсонализации: Мельхиор Гоффман, Ян Матис из Гарлема, Ян Лейденский и многие другие.
Литературная «одержимость»
Далеко не все персоналии мира литературы были рады своему таланту и писательскому ремеслу. Об «отвращении к писательству» писал Василий Розанов в «Опавших листьях». «Писательство есть несчастье», — зафиксировал он в 1912 году. Если говорить о деперсонализации как условии получения духовного опыта/вдохновения, то совсем другие смыслы обретает розановское же «писателю необходимо подавить в себе писателя» (подавить свое «я» для деперсонализации). Не рады были своему занятию Исаак Бабель, Курт Воннегут, Александр Блок и многие другие.
«Мне нужно ухватиться за какое-то виденье, углубиться в него — а сейчас передо мной проносятся только поддельные виденья; раздражают ужасно», — писал Набоков.
Постмодернизм — явление не только литературы, но и философии. Феноменом деперсонализации в постмодернизме с точки зрения философии интересовались Роланд Барт, Жак Деррида, Мишель Фуко, Доуве Фоккема, Жан Бодрийяр. Роланд Барт в 1960-е прямо провозглашает «смерть автора», но Фоккема дает более нейтральное толкование о смещении персоны автора с центрального места. Литература отражает внутриличностные аспекты процесса деперсонализации, перенося их в текст.
Пример описания деперсонализации в литературе русского постмодерна — роман «Графоман» из сборника «ПЦ Постмодернизму». Андрей Бычков — писатель и психотерапевт, описание деперсонализации + вдохновения в его текстах, скорее всего, происходит в виде анализа сведений, полученных рационально и интуитивно. «Никто» — название первого раздела явно отсылает к исследуемой теме. Слово «бог» приводится не с заглавной, намекая, что это не имя собственное, не уникальная субстанция, а некий вид существ или персонифицированных идей. Далее упоминается «свой бог», что лишь подтверждает догадку о множественности богов во вселенной романа.
«Я мыслю, следовательно, существую» Декарта рождает занятную проблему при корреляции с деперсонализацией, так как описывает только часть состояния индивида. Тело + смещенное, но никуда не девшееся «я» относятся к понятию «существую», а вот дух/бог/сгусток бессознательного, присутствующий в этот момент в образовавшейся пустоте-ценестезиале — относится к амбивалентной категории существую/не существую. Получается, дух/бог существует только в пустоте внутри уже существующего, становясь ее частью, но за пределами он не существует.
Продуктом симбиоза тела + смещенного «я» + духа/бога/сгустка бессознательного является в романе Слово. Герой так описывает продукт: «Что за осколки невидимой поверхности, к которой он прикоснуться пытался в своей странной молитве? То, чего быть не должно». Именно финальное «быть не должно» намекает на двойственную природу рожденного Вдохновленного Слова, одна из которых — небытие. Как продукт, порожденный двойственной природой бытия/небытия, Вдохновленное Слово недоступно для понимания людей, никогда не испытывавших состояния деперсонализации + присутствия бога/духа. Правильнее будет сказать, что доступна для понимания в таком случае только «бытийная» часть, которую способно осмыслять «я», не имевшее опыта столкновения с небытием в себе.
Страх смерти в корреляции с виной
«Я» от осознания небытия в самостоятельном режиме отгораживает стойкий страх смерти. Небытие и есть смерть в широком смысле, не сам процесс физического умирания, а то, что за ним. Взаимодействие с небытием внутри себя — это «смертию смерть попрал», так как сей процесс разрушает в человеке исконно его гнетущий и стоящий в корне всех страхов — страх смерти.
Интересно, что герой Бычкова воспринимает свои инсайты как грех, порок. Восприятие инсайта как греха вызвано виной, насажденной манипулятивным путем. В основе инструментов манипуляции всегда лежит страх и вина. Индивид, победивший страх смерти путем внутреннего взаимодействия с небытием, становится крайне неудобным объектом для манипуляции.
Манипуляции в современной жизни так много, что от нее можно скрыться разве что в какой-нибудь пещере. Но велик шанс, что журналисты найдут местонахождение этой пещеры и сделают и образ самого отшельника инструментом манипуляции… Культура потребления построена на манипуляции («только в наших кальсонах вы будете чувствовать себя неотразимым»), а современная эко-мода является еще более изощренной по сути манипуляцией, заставляя тех, кто не следует ей, выглядеть непрогрессивной и неэмпатичной в отношении природы парией. Манипуляция покушается на право человека делать тот выбор, который ведет к тому, что по-настоящему ему подходит. Манипуляция покушается на мечту, которая и рождает архетипичный Путь человека. И речь сейчас не столько о вещах.
Манипуляция, вероятно, с лингвистической точки зрения окончательно укрепилась в мире в то время, когда появились первые слова с константными значениями в рамках какого-либо сообщества. Пока человечество пользовалось звуками или даже словами без значений для выражения эмоционального состояния, манипуляция состояла, возможно, во внешнем изображении эмоций. Но индивиду, обладающему развитой эмпатией и умением распознавать скрытые эмоции, ничего не стоило разоблачить ее. Сейчас все стало сложнее. Манипуляция встраивается в нормы общения и поведения, она пускает корни в сам язык, превращая его в безэмоциональный канцеляризм.
Но о вине и грехе стоит поговорить подробнее как о сопутствующих манипуляции явлениях. Любой осознаваемый человеком грех будет осознаваться как искупаемый, а в основе бесконечного, растущего чувства вины всегда лежит «грех» неосознаваемый. Чаще всего есть пласт озвученной манипулятором вины («ты недостаточно хорошо учишься», «мало зарабатываешь» и т. д.), а есть скрытая ее часть, не осознаваемая объектом манипуляции.
Скрытая часть манипуляции всегда одна — объекту ставится в вину то, что он… жив. То есть в вину ему вменяется исконное и самое большое желание его «бытийной» части: тела + «Я»: жить. У некоторых ощущение манипулятивной вины столь давящее и острое, что в эмоционально пиковые моменты они выбирают суицид как средство избавления. Также манипулятор заранее заботится о том, чтобы индивид ощущал себя частью абстрактного «мы» вместе с ним, поэтому желания манипулятора будут восприниматься объектом как его собственные и даже более важные. Манипуляторы изо всех сил стараются казаться близкими людьми, но их «окурочной», снисходительной заботы всегда мало, она для них — обуза, лишь часть метода манипуляции. Заботой попрекают, ее выставляют «на витрину» в качестве добродетели.
Думается, что именно в состоянии деперсонализации индивид способен противостоять манипуляции и справиться с ее последствиями. «Писать лишь для своей жертвы, во имя ее, в поиске ее», — говорит герой Бычкова (под жертвой здесь стоит рассмотреть самого героя как жертву манипуляции, а не мотив искупления). Поэтому манипулятор всегда против измененных состояний сознания: он стремится вызывать у объекта вину за нахождение в подобных состояниях, объявляет их грехом и пороком.
…Когда шаманы призывали родовых духов над тяжелобольным человеком, исцелять пытались, прежде всего «психе», то есть душу. Этот подход ничуть не противоречит взаимосвязи физических недомоганий и тревожно-фобических расстройств. Визуализация страхов давно взята в основу в когнитивной психотерапии. Депрессия как потеря пути к истинной, индивидуальной мечте есть продукт нового времени, перегруженного манипуляцией с ее навязанными «мечтами», затмевающими или высмеивающими истинные желания. Ощущение порочности деперсонализации, индивидуального духовного опыта/вдохновения — это навязанное манипуляцией ощущение ложности пути к спасению.
Дарья Тоцкая
Дарья Тоцкая — прозаик, критик, художник, арт-критик, искусствовед. Родилась в Оренбурге, проживает в Краснодаре. Победитель конкурсов литературной критики журнала «Волга-Перископ» и «Эхо», победитель конкурса арт-обзоров медиа о современном искусстве «ART Узел», финалист независимой литературной «Русской премии» (Чехия). Роман «Море Микоша» был опубликован в журнале «Москва» и изд-ве «ДеЛибри» (2020). Публикации: «Москва», «Знамя», «Новый берег», «Формаслов», «Артикуляция», «Юность», «Лиtеrrатура», «Наш современник», «Южное сияние», «Аконит», Darker и др.
Список литературы:
Андрей Бычков, сборник «ПЦ постмодернизму», роман «Графоман»;
Philip Matyszak, Ancient Magic: A Practitioner’s Guide to the Supernatural in Greece and Rome;
Филан Кеназ, «Руководство по гаитянскому вуду»;
Мария-Луиза фон Франц, «Феномены тени и зла в волшебных сказках»;
Карл Гюстав Юнг, «Красная книга»;
Жан Бодрийяр, «Символический обмен и смерть»;
Роланд Барт, «Избранные работы: семиотика, поэтика»;
Ямвлих, «О египетских мистериях»;
Мирча Элиаде, «Шаманизм. Архаичные техники экстаза»;
Аарон Бек, Артур Фримен, «Когнитивная психотерапия расстройств личности»;
Эдвард Эдингер, Мария-Луиза фон Франц, «Психологический анализ раннего христианства и гностицизма».
