Стихи были выбраны мной по очень простому принципу: я взяла те, о которых подумала сразу же, как только мне было предложено составить подборку. Некоторые из них я прочитала только-только, на минувшем Кубке Балтии по русской поэзии или в ленте Фейсбука, другие запали мне в душу достаточно давно… Так или иначе, их объединяет главное: в моем восприятии этих текстов «оценочное» уступает место безусловному, критическое рассматривание — иррациональной «волшебной» радости, изумлению, чувству, словно что-то произошло: важное и хорошее. Такие стихи я воспринимаю как личный подарок. А еще можно сказать о них — словами Александра Кабанова — «талисманные тексты». Да, так будет вернее всего. Талисманные, сокровенные, греющие мне душу тексты.
Почему «10 + 1»?
Изначально задумывалась десятка. Десять текстов — идеальный формат подборки, на мой взгляд, совмещающий лаконизм подачи и тот самый искомый момент «погружения», который придает всему целостность и делает некую последовательность текстов – высказыванием (составителя подборки).
Однако в данном случае «10 + 1» — это тоже часть месседжа. Это о том, что вокруг так много прекрасной поэзии (неизбывно, «невыносимо» много), что ее всегда «с горочкой», что любые формы и формулы становятся формальностью под ее неослабевающим напором, и если в некую строго-любовно выверенную, укомплектованную десятку способен втесниться-просочиться еще один, одиннадцатый, стих, то значит, там ему и место…
Петра Калугина
10 + 1 // Стихи. Выбор Петры Калугиной
Елена Наильевна
Собака
Занавеска чуть желтее с краю,
рыскает позёмка по степи.
Снилось: я внезапно умираю,
и собака плачет на цепи.
Долгое животное терпенье
не оценит мёртвый человек.
Как же отвязать её теперь мне,
если сам отвязанный навек?
Тропка не протоптана к сараю,
старая фуфайка на крюке.
Вот лежу и тихо остываю,
зенками увязнув в потолке.
Не ломить костям, не мокнуть ране.
Надо было юркую, как вошь,
отпустить тебя ещё вчера мне.
А сейчас —
сейчас уже чего ж…
Хочешь, вой да цепью громче звякай,
человечек твой обрёл покой.
Лишь душа кружится над собакой,
в неизвестность лающей с тоской.
Сергей Пагын
***
Небо — словно сибирский посёлок
у огромной закатной реки.
Пахнет рыбой подмёрзшей от лодок,
у которых стоят рыбаки.
И собака плетётся понуро
вдоль дорожной кривой колеи.
Вечереет, и бакенщик хмурый
на реке зажигает огни.
И глядит он с просторов небесных,
став во весь свой немыслимый рост,
в наши омуты, пропасти, бездны
среди немощных уличных звёзд.
Юлия Долгановских
Грачи прилетели
I.
я никому не говорил о птице
о чёрной птице
о большой чёрной птице
живущей внутри меня
только врачу
он обещал оставить её мне
пусть говорит будет
надеюсь не обманет
ведь отобрал же он у меня
часы ремень и шнурки
она всегда во мне
моя птица
но стоит закрыть глаза —
оказывается снаружи
бьёт крыльями
летит прямо в лицо
поэтому я никогда не сплю
как же так
спрашиваю у врача
это все потому
отвечает он
что вы не чувствуете границ своего тела
и окружающих предметов
а проще говоря
кажетесь себе меньше чем есть на самом деле
киваю
вам док виднее
вон вы какой огромный
потолок подпираете
II.
была суббота
а может воскресенье
по коридору грохотала тележка с передачами
дали и мне пакет
не знаю от кого
не подписано
пижама бельё носки
кусок земляничного мыла
два пакета кефира
пачка печенья
чай
берёзовые ветки
колокольня
снег
снег
снег
мёртвые чёрные птицы
……………
я не помню
сколько пролежал без сознания
когда очнулся
птиц уже не было —
видно убрали
и колокольни не было
и берёзовых веток
а снег верно растаял сам
но самое ужасное
что во время уборки
пропала и моя птица
чёрная птица
большая чёрная птица
живущая внутри меня
док не знает где её искать
он даже вызвал мою мать
но и она не знала
а только мелко трясла головой
когда доктор строго выговаривал ей —
мол никогда не заворачивайте продукты
в репродукции картин
он так старался найти мою птицу
так разволновался
что стал задыхаться
схватился за воротник своей рубашки
и упал в кресло
мать распахнула окно
глянь-ка
весна
и вправду грачи прилетели —
прошептала она
ветром унесло со стола
какой-то измятый лист бумаги
III.
… и я уснул
Алекс Амур
*
На дне Москвы лежали люди,
Ходили люди, но увы,
Москва не знает и не любит
Людей на самом дне Москвы.
А в небесах сидели дяди
И тёти вёрткие как ртуть.
Да, я хотел Москву погладить,
Но не смогу перевернуть.
*
Жизнь не подъёмна и не броска,
К тому же Бог
Накрыл судьбу мою напёрстком.
Одним из трёх.
*
У каждой пули есть тревога,
За то прости мне боль и грусть,
Что мною выстрелили в Бога,
А я в тебе остановлюсь.
*
Ни Богу сват, ни чёрту зять,
А может зять, проверьте,
Стихи лишь — то, что можно взять
С собою после смерти.
*
В реке я любил тебя одну.
Ты часто водила меня по дну.
С тобой я не помнил, кто я такой,
Когда ты водила моей рукой
По самому краю твоих небес.
Взглянул я на мир, и мир исчез.
Я понял твоей не найдя руки,
Что не было дна у той реки.
*
Я б мог на такой жениться,
Но я ведь обычный камень,
А девочка сбила птицу
Стихами.
*
Может быть боги не так и глухи.
Просто стихи обведите мелом.
Похороните меня в фейсбуке,
Если моё не найдёте тело.
Полина Орынянская
Стаканы
…А ты во сне беги-беги-беги
по берегу холодной Селенги
до сопок, разукрашенных закатом
под сказочные горы Най-Навы.
Как сладок запах скошенной травы,
и ветер дышит дико и хрипато.
Беги во сне. Беги, беги легко
до золотом подбитых облаков —
там кедрачи врастают в занебесье,
и, если долго щуриться, со скал
увидишь засыпающий Байкал
и диких лошадей на редколесье,
и белый остывающий песок.
Ни встреч, ни расставаний, ни дорог,
ни времени, ни эха, только ветер…
Беги во сне. Беги-беги-беги.
Метнётся тень пугливой кабарги,
и задрожат малиновые плети…
И я бы добежала как-нибудь
до рыжих сосен в полосах тумана,
но дребезжали в поезде стаканы
так жалобно и тонко — не уснуть…
Ирина Ремизова
Маятник
«А всё знакомство-то у него было
с пауком да с деревцем, что под окном выросло…»
(Ф.М. Достоевский. «Идиот»)
неразрывным липким сном
будто пойман вдруг,
за решетчатым окном
умер мой паук.
не сидит в углу клубком,
не спешит к еде —
распустившимся цветком
реет в пустоте.
что там, за щитом тенёт —
город или весь?
но крестовый твой поход,
рыцарь, кончен здесь.
ты, когда-то быстрый зверь
и холодный страх, —
только маятник теперь
в ветреных часах.
цепь воздушных этажей
светом зарастёт,
словно смерть мертва уже,
да и жизнь нейдёт.
Александр Крупинин
В моем саду пурга и хаос
В моём саду пурга и хаос,
на шаг не видно ничего,
но ты проходишь, как Нейгауз,
по саду сердца моего.
Твоя тропинка без извилин
ведёт неведомо куда,
над ней летает птица-филин
и манит пальцем иногда.
В какие дали манит птица,
о чём ушами шевелит,
за чем гонец пернатый мчится
как древнегреческий гоплит?
Тропа ведёт к роялю сердца,
который спрятали в саду.
Железных квинт и нежных терций
ты там исполнишь череду.
Тебя почуют струны-вены,
чьи голоса давно молчат,
они откликнутся мгновенно
и задрожат, и зарычат.
Вокруг рассядутся фанаты,
как на деревьях снегири,
и станешь ты играть сонаты:
семнадцать, восемь, двадцать три.
С мечтой о вечном фа-диезе
который более всего,
ты спелеологом полезешь
в пещеру сердца моего.
В пустой пещере, в царстве мрака,
где Стикс петляет и шумит,
мы повстречаемся однако,
как сталактит и сталагмит.
Елена Таганова
На поводке
вагоны вагоны увозят тайгу в китай
привозят китай в тайгу
вороны вороны попробуй пересчитай
не справишься помогу
от кары от кармы отмахивается дуб
открещивается всяк
а я против ветра по выбоинам иду
к платформе кормить собак
о подвигах не выставляющих свет и счет
раздумывая вотще
о доблестях славе и что там у них еще
и что тут у нас ваще
сутулится ленин а может быть и не он
над домом культуры дым
всучает зевакам пустые листовки клен
картавя на все лады
идут человеки кто в доску кто по доске
качаются на ходу
и я на каком-то невидимом поводке
к собакам своим иду
Арсений Журавлёв-Сильянов
Я живу к Богу
Я живу к богу,
как пишут письмо к любимой:
с грубой нежностью, тонкой болью,
благодарно, с невысказанной обидой,
безыскусно, как птичьи трели,
как играют на речке блики.
Те, кто верит, что нужно верить,
пусть живут к спасению,
молятся за себя и близких.
Ни о чём не прошу. Сочтёмся.
Я уже не стану другим, и
всё, что будет, пусть будет — чёрт с ним.
Но как пишут письмо к любимой:
подбираясь к важному слишком долго,
чтобы скомкать в конце и в печку,
Я живу к богу, трудно живу к богу.
Не рассчитывая на встречу.
Александр Спарбер
А я хотел
А я хотел произносить слова
из белого пупырчатого света —
я, кажется, их даже слышал где-то —
блаженный мох, певучая трава.
А я хотел бродить, где пузырьки
висят и дышат на воздушных стеблях,
и падают, и, насыщая землю,
всплывают на поверхности реки.
А я хотел… А впрочем, всё пустое.
Бессмысленно. И ничего не стоит.
Слова, стихи — такая ерунда.
И главное — я знаю, знаю это.
… Но, может быть, я попаду туда —
где всё преображается; где лето
звенит, и слово состоит из света,
свет — из пупырышков, из пузырьков — вода.
Дмитрий Близнюк
Скафандр и бабочка
когда умрешь, позвони.
если будет декабрь и голодные синицы.
если будет связь — сразу набери меня,
чтобы вздрогнул под потолком
шершавой шаровой молнией,
небритой щекой.
когда умрешь — расслабься, как я учил.
парашютисткой падай вверх — к ягнятам, в облака.
не бойся: в опрокинутых желтых волчьих глазах
прошлое — шелковый купол — смотри, не дай отобрать
память
маразматикам и бомжам
рая
на сувениры и белье.
и не оглядывайся.
отпусти этот мир, как шар —
сладостный, медленный антикошмар.
как воздушного змея,
который тебя укусил.
.
я
законсервирую наши образы,
милые безобразия, как персики,
в колбах/фоторанах/эмбрионах души.
искрящийся, бенгальский голос.
жесткий смех. тату лисицы
на ключице.
блестки бессмертия в словах.
там,
в лобных долях неба, где ты не умрешь.
когда ты умрешь,
расшнуруй корсет ребер,
распусти позвоночник,
стань сиреневым цветком сверхплоти,
гибкой и хлесткой.
выдохни нас.
напоследок — нырни в мою память.
с вышки-вешалки, где осталось твое пальто, –
кашемировая волчица
танцует танго с моим пуховиком.
кипяток нейронов.
ты не бойся обжечься, когда уйдешь.
.
намекни. ущипни меня за сосок
сознания,
чтобы смог перестроить координаты,
перетащить
зенитки, рассветы, рояли.
чтобы сонные привидения по утрам
глотали соленую овсянку
первого снегопада — сквозь тебя,
сквозь
прозрачный
желудок
окна.
.
когда умрешь, не переживай о кредитах —
я оплачу,
не волнуйся о коте Кузе — возьму себе,
обещаю кормить и любить.
обещаю: и его переживу.
ибо вечность во мне — как горб.
как гранитное проклятие скал и гор.
это — искусство неумирать,
ибо я полубог.
мы не победили лейкоз, но рубец от клешни
я буду носить в сердце.
помнить, что ты жива.
и — сиреневая Ниагара вечерней неземной грусти,
Хиросима смысла и бессмыслия.
как же жаль городки наших дней,
счастливых япошек минут…
.
когда ты уйдешь, я вздрогну, как ноутбук.
и посмотрю в окно на то,
как осыпаются небоскребы
бликами, пикселями, пестрым квадропеплом
компьютерной программы…
разрушая машинный код.
