24 мая 2025 в формате Zoom-конференции состоялась 110-я серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». Стихи на обсуждение представили Тория Чайкина и Дмитрий Волковой; разбирали Владимир Коркунов, Елена Наливаева, Михаил Бешимов (очно), Владимир Кошелев, Мария Мельникова (заочно), а также ведущие мероприятия — Борис Кутенков, Елена Севрюгина и Андрей Козырев.
Публикуем стихи Тории Чайкиной и рецензии Марии Мельниковой, Владимира Кошелева, Елены Наливаевой и Владимира Коркунова о них.
Видео смотрите на Rutube-канале проекта.
Обсуждение Дмитрия Волкового читайте в этом же выпуске «Формаслова».
Рецензия 1. Мария Мельникова о подборке стихотворений Тории Чайкиной
Один из возможных ключей для понимания поэзии Тории Чайкиной можно найти в заголовке её стихотворения «Гербовник любви». Гербовник — это сборник описаний и изображений гербов. Герб — объект важного практического значения, геральдически оформленный знак статуса, и в то же время — произведение искусства, вместилище сложных символов. Их смысл и порядок расположения несут массу информации для специалиста, но для человека непосвящённого загадочны. В положении такого непосвящённого — но желающего во всем разобраться — созерцателя гербов и оказывается читатель настоящей подборки.
С одной стороны, образный мир Чайкиной прочно привязан к реальности, которую необходимо внимательно документировать. Вот скрупулёзное описание вида из окна, вот отчёт об обстановке в комнате творящего поэта, вот жанровая зарисовка из бильярдной, вот рассказ о катании на лонгборде, вот история о неоднозначном эротическом опыте. С другой стороны, в конце текста глаз невольно ищет что-то вроде гиперссылки «Читать дальше» — которой нет. Кто такая созерцательница из стихотворения «Такая дурочка, и музыку глотает…» — что за музыка, почему дурочка? Что заставляет героиню стихотворения «Не по себе» уподоблять — крайне необычное сравнение — лонгборд кресту, а катание на нем — религиозному опыту? Что происходит сейчас и что произойдёт в дальнейшем между действующими лицами текста из цикла «ТСЖ и другие приколы быть взрослой»? И, разумеется, что случилось в жизни рассказчицы «Гербовника любви» — читая подборку, невозможно не захотеть этого узнать. Однако цель автора — не сага, Чайкина создаёт своего рода герб события, заполняет пространство символическими словесными фигурами, связь между которыми иногда может казаться условной, может — едва видимой, может — вообще не существующей… но она есть, и постичь её можно. Для этого нужно сделать усилие и открыть в себе специалиста по геральдике.
Геральдика невозможна без метафоры. В стихотворениях Тории Чайкиной она живёт полной насыщенной жизнью — опирается на реальность, но подчиняет её себе. Образ обретает самостоятельность, развивается и трансформируется — «Удачно мимо проплывают тени / Тигристые на стёртом пешеходе / Резинкой чёрной автомагистрали», «иду кататься на доске / ноги в шершавый крест одноногий впиваются. / Встань и кати. / Кровосток — звонарь, / перемести центр тяжести одесную. / Поворот вкрутую».
Чайкина — поэт широкого диапазона, она может выступать нежным медитативным лириком —
За ширмой кувшинок
и белых комочков лилий
отражённое облако в тени пруда
в деревьях с берега
стало японским окунем,
хордовой печалью человека
по небу.
…и безжалостным летописцем жизни как чёрного карнавала, где мёртвое и живое, верхний мир и нижний стискивают друг друга в зловещих объятиях —
Топят котят в тазиках,
там же готовят окрошку,
там же стирают трусы
в менструальной крови.
Пухлые слюнявые губы —
Бублик, похожий на анус,
цветовое сходство.
Поэзии Чайкиной свойственна определённая эклектичность. Возможно, это свидетельство бурного личностного развития автора, а возможно, мы наблюдаем уже сформировавшуюся творческую манеру. В любом случае, «неровность» её текстов обладает своим ершистым очарованием, и исследовать её гербы чрезвычайно интересно.
Рецензия 2. Владимир Кошелев о подборке стихотворений Тории Чайкиной
Тория усиленно работает над стихами, но не только над ними. Скажем так: она представляет собой художника скорее экстенсивного, занимающегося всем и сразу. И в общем-то, у неё получается.
Совсем недавно я был в жюри Чемпионата поэзии имени Маяковского, где выступала и Тория. И она заслуженно прошла в следующий этап, с чем я её ещё раз поздравляю. Почему заслуженно? Попытка ответить на этот вопрос в том числе касается и сегодняшней подборки.
Размышления о стиле и моде (так получилось, что основные мысли на этот счёт включены в рецензию на стихи Дмитрия Волкового) приводят нас к следующему: убедительные стихи — это стихи, как бы находящиеся в точке современного и вневременного пространства. Они не устаревают, но меняются. Они меняются, но и мы меняемся вслед за ними, чтобы в один прекрасный день перечитать стихи, написанные энное количество лет назад и… Прочитать их впервые.
Тория, конечно, стремится к этому балансу: работа с собственной жизнью как с материалом, с одной стороны, и с другой — работа с формой, сюжетами и прочими формирующими стихотворение элементами как с чем-то вневременным:
Моя копия — бестселлер
на заляпанной витрине
в Донецке <…>
Тория рассказывает о себе, при этом есть ощущение, что она говорит и о ком-то другом, то есть и здесь мы говорим о какой-то объединяющей разные категории точке:
Поэт собирает культурный код.
В клетке накормленный спит хомяк,
На коленях находится кот,
Поэт выравнивает решётчатый взгляд <…>
Поэтика странных, неожиданных образов может напомнить подход, например, Анны Горенко или менее популярной (так, к сожалению, распорядилась история, но мы это исправляем) Юлии Кисиной. Возвращаясь к началу нашего разговора, стоит повторить, что Тория умеет работать по-разному, и в одной подборке со странными, аффективными текстами соседствуют почти детские, ослепляющие своей прозрачностью миниатюры:
Мне кажется,
я чистый божий свет
и маленький фонарик.
Светлячок.
Очевидно, что следующий шаг для Тории — совмещение этих направлений, создание произведений столь точных, что они должны перевернуть само понятие поэтической точности (и Тория к этому идёт):
Коснётся ручки дерево
Надуло шею зелени
Стекает мутно лезвие —
Вода с лимонной дольки.
Бултых —
Ворсистая роса.
Наверх качнулась стрекоза.
Я убеждён, что Тория может привнести в наше литературное сообщество тот как будто потерянный дух профессионализма или даже ремесленничества. Нельзя предугадать, как это скажется на наших судьбах, однако точно что-то изменит.
Рецензия 3. Елена Наливаева о подборке стихотворений Тории Чайкиной
В стихах Тории Чайкиной к размышлению приглашают сами образы: полемичные, полисемичные.
Встретится в тексте, к примеру, «лысый бесполый ангел», который «ловит снежинки ртом», отрекомендуется этаким безответным барашком, затерянным, если исходить из строк о детях и песочнице, на детской площадке. И созерцательное наклёвывается, и восприятие под созерцательное подстраивается, — и воображаемо желается постоять рядом с этим неприкаянным существом: вместе снежинки ртом половить.
И вдруг дети:
О[т]пускают деда в песок площадки,
Копают лопаткой неглубоко.
И мир, нарисованный Торией, искажается: это ангела дети закапывают?.. а почему тогда он дед?.. то есть он уже не бесполый?.. и если он лысый, может, он пупс, изрядно потрёпанный детской любовью?.. Куклы-то и вправду бесполые, безволосые, а некоторым ещё и рот делают раскрытым в виде буквы «О» (не думать, не думать о бублике из текста «Гербовник любви», не думать о нём…), чтобы из бутылочки кормить можно было. Удобно таким-то снежинки ловить…
И мысль куда-то в другую сторону ускользает. И не догнать её — в конце ждёт плачущая строфа дактилического дольника:
Топят котят в тазиках,
Там же готовят окрошку,
Там же стирают трусы
В менструальной крови. —
самодостаточная, посконная, как надоевшая бытовуха. Зачем такая? Почему такая?..
При чтении каждого стихотворения безымянной подборки происходит подобная умственная работа.
Ещё в стихах Виктории есть чудесное явление, которому подходит определение «дислексия синтаксиса». Часто расставлены слова так, что неясно, кто и что к чему и кому относится порой:
Удачно мимо проплывают тени
Тигристые на стёртом пешеходе
Резинкой чёрной автомагистрали (эпитет «чёрная» равно принадлежит и резинке, и магистрали: либо черны покрышки, либо сама дорога // прорезиненный пешеход / резина колёс на магистрали)
Так ангажируют дети
жонглировать смертью
в поясной сумке (либо после «так» недостаёт дополнения в винительном падеже, либо, если «так» — частица, возникает эффект досады: не дают снежинки половить, ангажируют и в песок зарывают, проказники).
Белый медведь от подруги.
Она победила рак с сердцем в руках.
Я его не выбрасываю, как знать. (Кого или что не выбрасывает лирическое существо стихотворения, неясно: медведя? сердце? или даже рак? Помимо того, происходит перенос значения: игрушка воплощается в человека, лежащего в больнице, сложив руки на груди. По контексту в мишкиных лапках, держащих сердечко, видится нечто от предсмертного скрещивания перстов со свечой, не иначе).
Подобное в тексте создаёт желание докопаться, кто на чём стоит, и это рождает множество трактовок — читательское раздолье поиска глубинного смысла не ограничено ничем.
Иногда возникают спунеризмы: «стёртый пешеход» (подразумевается пешеходный переход), «коснётся ручки дерево» (обычно дерева касается рука). В этом есть что-то чуковское, от-двух-до-пятишное: очаровательное.
Среди «дислексичных конструкций» подчёркнуто причёсанная фраза «на коленях находится кот» из текста «Плэт собирает культурный код…» кажется неучительно исклюместной. (Игра слов рецензента. — Прим. ред.)
В текстах Чайкиной сквозит синестезийность. Виктория музыкант; она слухом ощущает цвет, видит звук, в прямом смысле слышит запахи и т. д. Обладатели синестезии нечасты, и такая «особинка» для поэта —возможность высказаться, как не высказывались ранее. Отклики других органов чувств на импульс, не им адресованный, бывают разных форм, интересно наблюдать у Виктории за синестезийной полиморфностью.
Например:
Такая дурочка, и музыку глотает,
Как маленькие капельки сирени (сиреневый звук à ля-бемоль-мажор à тональность романса Рахманинова «Сирень»; стихи Бекетовой, мечта об удаче).
Мою комнату режет надвое
полоска мёртвого света из зала.
Они пьют, я ненавижу гул телевизора (бубнящий телевизор звучит в унисон полоске света из в дверной щели).
Прикосновения ветра с клумб
нарвали для копировальной (здесь лирическое существо стихотворения осязает запах).
Синестезия порождает синтез и синкретизм искусств. Виктория свободно соединяет слово и живопись.
Вот стихотворение-суми-э:
За ширмой кувшинок
и белых комочков лилий
отражённое облако в тени пруда
в деревьях с берега
стало японским окунем,
хордовой печалью человека
по небу;
Вот грубовато-фактурная работа мастихином в стихотворении:
Не по себе
иду кататься на доске
ноги в шершавый крест одноногий впиваются.
Встань и кати.
Кровосток — звонарь,
перемести центр тяжести одесную.
Поворот вкрутую…
Вот стихотворная акварель, листок скетчбука:
Моя копия — бестселлер
на заляпанной витрине
в Донецке, улица Артёма.
На столиках кафе:
гвоздики розовые всегда по одной,
засохший эвкалипт,
декоративный клевер.
Прикосновения ветра с клумб
нарвали для копировальной.
Но самый броский пример взрывчатого слияния слова, живописи, музыки и другого — «Гербовник любви». В этом стихотворении бьётся сердце подборки. Оно стягивает, как точка сходки в живописи, как ЦЭ в музыке (центральный элемент; термин Ю. Н. Холопова), все самые главные темы подборки. Для обозначения большинства тем, так как Тория говорит с подсознанием читателя, можно предложить субстантивированные прилагательные: детское-взрослое-хрупкое, страшное, одинокое; но есть ещё важное: прикосновения Бога. Диалог с Богом ведётся в подборке постоянно.
Всё упомянутое слышится в «Гербовнике».
Текст существует в двух измерениях: реальном и фантазийном. Он «разрезан» на чёрную и белую половины косой «полоской мёртвого света из зала», как герб, разделённый линией симметрии. В строках далее упоминаются гербовые символы: замок, крест, капля (это символ довольно редкий). Осмысливать существование Бога лирическая героиня начинает с первых строк текста:
В пятнах на старом диванчике, где сплю,
под каким-то из одинаковых одеял —
небесный замок православный.
Меня крестили, а я плакала в каплях
но что это значит для.
Героиня цепляется за Бога, но Он не спасает: «в дверном проёме расширяется тело», и происходит насилие, которое ребёнок даже не может до конца осознать, но потом всю жизнь помнит. За всем, что происходит в центре повествования, лирический Бог наблюдает будто смущённо отведя взгляд. В конце текста сразу три совсем разных упоминания божественного: Бог-не-Спаситель — «в каплях плечо невидимого Отца» (хранителя не хватает, упоминание Отца небесного намекает на отсутствие отца земного, который мог бы защитить), губы-щёки (героиня вместо сопротивления выбирает смирение, как Христос), возраст Христа, трагически-карикатурно совпавший с возрастом насильника.
Лирическая героиня не может и не хочет отвергнуть Бога, несмотря на его откровенное бездействие по отношению к ней. Образ Его для неё сакрален.
В этом тексте, кроме гербового рисунка и музыки, присутствует кадровая драматургия кинематографа. Повествование «перепрыгивает» с одного плана на другой, три времени взаимодействуют друг с другом и переключаются: чёрное прошедшее (флешбэки из детства), белое воображаемое будущее (сон о прекрасном принце, таком же загорелом, как насильник, но любящем и нежном), неясное по цвету настоящее, где героиня спустя время отстранённо смотрит на давние события и метафорически пересказывает их, как Джо из «Нимфоманки» фон Триера.
К рисунку, скетчу Тория возвращается, немилосердно раня читателя финалом:
Пухлые слюнявые губы —
Бублик, похожий на анус,
Цветовое сходство.
Соединяя эти строки с предыдущими, Чайкина бьёт наотмашь несочетаемостью одного с другим: действует кинематографически эффектно.
В стихотворениях Тории можно обнаружить аллюзии, найти негласные источники вдохновения.
Крошечный набросок:
Мне кажется,
я чистый божий свет
и маленький фонарик.
Светлячок…
отражает мощное державинское
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб — я червь — я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? — безвестен;
А сам собой я быть не мог!
Твоё созданье я, Создатель!
Строки из первого текста подборки:
Коснётся ручки дерево
Надуло шею зелени
Стекает мутно лезвие —
Вода с лимонной дольки.
Бултых —
Ворсистая роса.
Наверх качнулась стрекоза
тянутся, как листочки из земли, к солнечному лучу, к Тарковскому:
Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать.
Я ловил соответствие звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зелёных ладов проходя, как комета,
Я-то знал, что любая росинка — слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного ока,
В каждой радуге яркострекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.
В последнем тексте подборки катится белый шар:
Богатые люди не разрываются
На махровую бахрому,
Не распыляются в пол-литровой бутылке.
Они толкают белый шар без номера,
Всем и так понятно, кто тут первый,
Кто двигает пирамиду.
Метафора шара, механистичность его качения напоминают о песне «Шар цвета хаки» группы Nautilus Pompilius. От этого текста инстинктивно хочется закрыться и думать, что он всего лишь об игре на бильярде. Не думать, что не о бильярде, не думать, не думать, не думать!..
Виктория работает с читательским сознанием, вытаскивая из глубин его — читателя — потаённые страхи и воспоминания. Кажется, что со временем она будет способна манипулировать этим сознанием так, как делают большие мастера.
Рецензия 4. Владимир Коркунов о подборке стихотворений Тории Чайкиной
С текстами Виктории Чайкиной я знаком достаточно давно — с публикации на «полутонах» 2021 года. Вначале я даже не ответил на письмо (коллеги по порталу знают: в день мы можем получить до девяти подборок). Однако затем всё же вернулся к ней. Не помню сейчас, что меня зацепило, кажется, поиск.
С тех пор я следил за её поэтической и прозаической работой, например, отправил небольшую повесть коллегам в «Дактиль». И принял участие в двух книгах — в первой, «Острая метрика», я был связующим звеном между Тори и типографией, во второй, «Остроконечный лотос», выступил редактором.
Конечно, как и со всяким формирующимся письмом, мы можем выделить и его плюсы, и недостатки. Поэтому я разделю свою реплику на пять pro & contra, обозначив их плюсами и минусами.
+1
Тори предъявляет нам сложную поэтическую систему, буквально описывая свою жизнь: здесь и попытки отрефлексировать собственную телесность, и травма, связанная с взрослением и пониманием жестокого/воинственного мира, и социально-политический слой. Кажется, её травмы выходят из разрушенного и заново создаваемого быта, из некоей оставленности. Соприкосновения с людьми, объективацией, непониманием, отверженностью обостряют и затачивают травму.
-1
Небольшие зарисовки вроде бы красивы, вроде мы видим фрейм детского восприятия («мне кажется / я чистый божий свет…»). Но текст кажется двумерным. Зная, что Тори может совмещать словесные слои, я бы посоветовал ей отказаться от красивой, но простой работы. И если она захочет дальше исследовать минимализм, обратить внимание на более концентрированное письмо (например, Ивана Ахметьева).
+2
Важная черта этих текстов: открытость и уязвимость. Часто фем-письмо (в «Гербовнике любви» ощутимо его влияние) заточено на проговаривание травмы, вызов, когда порой отрицаются чувства другого, а личный перелом ставится в центр мира. Тори, говоря о травмирующих вещах, старается учесть не просто существование других людей рядом, но и их мотивацию совершать те или иные поступки. Такого ракурса в поэтике травмоговорения отчаянно не хватает.
-2
Тексты Тори, несмотря на множество вложенных в них элементов, до сих пор представляются заготовками. Например, в «Лысом бесполом ангеле…» (наряду с «Гербовником любви», самым запоминающимся текстом) мы видим нарезку образов-символов, важных для понимания текста, но поданных декларативно.
Понятен замысел автора — частая смена образов должна создать экспрессию и тревожность. Но почему это не работает? Как читатель я не чувствую трагедию текста, одновременные падения в землю и в небо, совмещение божественного и человеческого. При всей суггестивности формы ей ещё не хватает отделки и тех самых слов.
+3
Коллажность и междисциплинарность как тренд находят отражение в поэтике Тори: мы видим в текстах монтаж, коллаж, совмещение с графикой и видеорядом. И в «Гербовнике…», и в «Лысом ангеле…» она постоянно переводит камеру, будто бы фокусируясь на разных частях большой картины (как происходит, когда мы смотрим на «Явление Христа народу»). Приём хорошо заметен и в стихотворении «моя копия — бестселлер». И эта работа сближает Тори с мастером подобного метода, поэтом и режиссёром Хельгой Ольшванг.
-3
Неточности, рассчитанные на манипулятивный эффект, свойственные в первую очередь «сетевой поэзии». См., например, амфиболию, отвлекающую от текста, заставляющую думать, что именно она не выбрасывает: «Она победила рак с сердцем в руках. / Я его не выбрасываю, как знать».
+4
Ход в сторону совмещения регистров, когда вроде бы двумерные тексты (линейно-нарративные, понятные с ходу) обретают объём и сложность. Интересно, как это сделано в тексте «Не по себе», где ближе к концу мы видим распад языка. Сюрреальность, звягинцевская хтонь, хорошо знакомая Тори, возникающая тут и там, создаёт эффект подлинности.
Топят котят в тазиках,
Там же готовят окрошку,
Там же стирают трусы
В менструальной крови.
-4
Порой Тори всё ещё подменяет поэзию/мысль игрой: кий, кай, каев, киев — ты видишь, как это сделано, и даже заложенный смысл («одно движение шара, и мир может раствориться», — как написала мне Тори) не отменяет этого шва.
Тори идёт в сторону серьёзной поэзии, и думаю, подобные яркие смыслы она не будет показывать сценически, больше обращая внимание на внутреннее, давая читателю почувствовать, а не разгадать ребус игры.
+5
Свойственная Тори ирония помогает сбить ненарочитый пафос, создать интонацию, которой веришь (что-то подобное написал Аркадий Штыпель на обложке избранного Геннадия Каневского). А ещё нужный этим текстам инфантилизм, который оттеняет жестокость описываемых реалий. Все эти светлячки, конфеты, тот же бублик — необходимый защитный слой, который мешает пробраться к телу и душе. В этом я вижу и искренность, и силу.
-5
Большой инструментарий, освоенный Тори, работает не всегда. Порой он ещё напоминает ансамбль, примами в котором выступают лебедь, рак и щука.
Важнее другое. Тори, человек ищущий и открытый, а главное упорный, способна сложить компоненты в нужный пазл. Для этого, как мне кажется, ей остался один верный шаг.
Подборка Тории Чайкиной, представленная на обсуждение
Виктория Чайкина (Тория Чайкина) — поэтесса, писательница, композиторка. Родилась в 1999 году в Донецке (Украина). В период начала активных военных действий на родине переехала с матерью и младшим братом в Пермь. Окончила Пермский музыкальный колледж отделения хорового дирижирования с красным дипломом. С 2020 года — студентка Литературного института им. А.М. Горького (семинар поэзии Г. И. Седых, А. В. Василевского). Публиковалась на «Солонеба», в «полутонах», «Независимой газете», в журналах «Дактиль», «Вещь», «Гостиный двор», «ТиД», «Актуальная классика», в сборниках по итогам фестивалей и конкурсов. В 2024 году вышел первый сборник стихотворений «Острая метрика».
* * *
Такая дурочка, и музыку глотает,
Как маленькие капельки сирени.
Удачно мимо проплывают тени
Тигристые на стёртом пешеходе
Резинкой чёрной автомагистрали.
Глотали птицы запахи и дали,
Внебрачные крылатые качели
Летели, гоготали и галдели.
Под окнами напротив вроде школа
Детей не видела, но кажется, что лампы
Квадратные на потолке мерцают,
Их видно из открытого окна.
Над палисадником стоят бабули,
А может, бабки, чёрт их разберёт.
Я наблюдала — исподволь на убыль
Земля уходит тихо из-под ног:
Коснётся ручки дерево
Надуло шею зелени
Стекает мутно лезвие —
Вода с лимонной дольки.
Бултых —
Ворсистая роса.
Наверх качнулась стрекоза.
Гербовник любви
Мою комнату режет надвое
полоска мёртвого света из зала.
Они пьют, я ненавижу гул телевизора.
В пятнах на старом диванчике, где сплю,
под каким-то из одинаковых одеял —
небесный замок православный.
Меня крестили, а я плакала в каплях,
но что это значит для.
В дверном проёме расширяется тело
загорелое в адской лампе из зала.
Жирные пальцы трогают зеркало,
за это я приседала пятьдесят раз:
знать надо, как зеркала мыть после себя.
Пять точек в одно касание чистого зеркала.
Чавкающий гадкий рот под звон бокалов,
как будто ест оливье,
беспутные глаза.
Страшно не было, было — прикольно.
Зашёл в мою темноту и полез целоваться.
Двенадцать на часах бытия обнуляется
Двадцать два и загорелый парень,
его глаза и цвет
относят меня на руках в комнату,
где белоснежная мачеха,
дверь открывает наутро адской лампе из зала.
пришёл извиниться.
конфеты кислотные слёзы мои
В каплях плечо невидимого Отца,
Я подставила губы как щёки,
Тому мужику было тридцать три,
Меньше, больше, лучше бы.
Пухлые слюнявые губы —
Бублик, похожий на анус,
цветовое сходство.
* * *
За ширмой кувшинок
и белых комочков лилий
отражённое облако в тени пруда
в деревьях с берега
стало японским окунем,
хордовой печалью человека
по небу.
Лысый бесполый ангел
Лысый бесполый ангел
ловит снежинки ртом.
Так ангажируют дети
жонглировать смертью
в поясной сумке.
О[т]пускают деда в песок площадки,
копают лопаткой неглубоко.
Это как бить детей-инвалидов —
нетерпимо ни одной из сторон.
Я бы из окна выпрыгнула,
придерживая тебя рукой.
Топят котят в тазиках,
там же готовят окрошку,
там же стирают трусы
в менструальной крови.
* * *
Мне кажется,
я чистый божий свет
и маленький фонарик.
Светлячок.
* * *
Моя копия — бестселлер
на заляпанной витрине
в Донецке, улица Артёма.
На столиках кафе:
гвоздики розовые всегда по одной,
засохший эвкалипт,
декоративный клевер.
Прикосновения ветра с клумб
нарвали для копировальной.
Минск, июнь 2024
* * *
Поэт собирает культурный код.
В клетке накормленный спит хомяк,
На коленях находится кот,
Поэт выравнивает решётчатый взгляд.
Так замыкается линия, ток с кота,
Взгляд с хомяка, эмаль рукомойника,
Свет от настольной лампы пересекает стол
И врезается в окружность снеговика.
Не по себе
Не по себе
иду кататься на доске
ноги в шершавый крест одноногий впиваются.
Встань и кати.
Кровосток — звонарь,
перемести центр тяжести одесную.
Поворот вкрутую.
Давят на уши любые наушники джи би эль.
Мне бы катиться, без воблы, в Руставелевском в парке.
Только поймает за ногу дерево или щебень —
ты со креста летишь на дорогу гладкую.
Я пережёвываю комочки земли,
вместо того, чтобы вовремя на вб
переместиться,
а там уже можно жить,
даже с порванными штанами в клетку чб.
Это вроде пророчества — будет что?
Что же там будет, за воблой, на одноногом кресте?
На сотворённом в Перми,
нерукотворном лонгборде.
* * *
Кожа лодыжек
дышит на новые туфли.
Испарина влажная — пластырь
на воспалённое горло.
Кровит — не говорит.
* * *
Вид из окна дома примерно такой:
Белый медведь от подруги.
Она победила рак с сердцем в руках.
Я его не выбрасываю, как знать.
Сбили картину коты:
колышка два, один на одном,
холст из донецкой глуши —
кирпичный зимний погост.
Сетка москитная соединяет
с макушкой медведя
кубики бурых деревьев,
бельевую веревку напротив.
Кошачая шерсть летит
в доме моём, на автопилоте.
Из цикла «ТСЖ и другие приколы быть взрослой»
V.
Русский бильярд
Богатые люди не разрываются
на махровую бахрому,
не распыляются в пол-литровой бутылке.
Они толкают белый шар без номера,
всем и так понятно, кто тут первый,
Кто двигает пирамиду.
Точным ударом кий мальчика раздрабливает сущее
Кай занимает место парня
с международной фамилией.
Девушки сидят за столом,
в стекающем платье даже встать трудно.
От макушки до пяток — иголки по доброй воле
отца и матери
Цветные шары пропадают,
никого, кроме Каев,
ничего кроме киев,
не движется.
Если иглы войдут, то останется белый шар,
мир затопит водой и шар растает.
