Подписаться на instagram #буквенного сока
Егор Фетисов // Алексей Макушинский. «Пароход в Аргентину». Роман. Издательство «ЭКСМО», 2018
Часть 1. Заметки о книге
«Пароход в Аргентину» — роман о «мире смыслов и случаев, совпадений и соответствий». Не зря рассказчик в романе читает И. В. Гёте. Идеи Гёте, легшие в основу романа «Избирательное сродство», явно перекликаются с замыслом «Парохода в Аргентину». Не лишним будет упомянуть, что хобби главного героя, архитектора Александра Воскобойникова — составлять списки совпадений. Совпадения и внутренние связи, а также скрывающиеся за ними смыслы — главная движущая сила повествования. Сюжетная линия строится на двух судьбах: Воскобойникова и его друга, инженера Владимира Граве: расставшись в детстве, они встречаются спустя тридцать лет на пароходе, плывущем в Буэнос-Айрес. Воскобойников плывет по работе, строить архитектурные сооружения в городке Рио-Давиа, Граве отправляется в эмиграцию как «дипи», перемещенное лицо. За плечами Александра — эмиграция в Берлин, потом в Париж, гибель жены во Вторую мировую. Граве тоже потерял жену и дочь в блокаду Ленинграда, войну провел в немецком плену. В пятидесятилетнем возрасте они оказываются на пороге банкротства в широком смысле слова. И, однако же, отстраивают свои жизни заново.
Принято считать, что «Пароход в Аргентину» — роман о второй волне русской эмиграции, но это не совсем так. Он о судьбах творческих, созерцательных и создающих людей, преодолевающих «роковое стремление к одинаковости», крайним проявлением которого, по мнению Воскобойникова, является война. Война уравнивает всех. Но ей противостоят повороты судьбы, ее переплетения. Смысл их трудно уловим, но автор очерчивает вокруг этого потайного смысла все более сужающиеся круги, подводя читателя к чему-то существенному, но не желающему быть выраженным в слове. Он почти не пользуется диалогами, уплотняя текст, большое внимание уделяя деталям, даже если речь идет о фантазиях рассказчика, уравненных в правах с реальностью реальной и реальностью, переданной с чужих слов. В итоге получается всеобъемлющая текстура, в которой тут и там поблескивают «откровения смысла, проблески смысла, промельки смысла…»
Часть 2. Художественные приложения
«Я снова лег на сосновые иглы. Я подумал, что, если выживу, построю здание, в котором соединялись бы конец и начало чего-то… жизни… я не мог мыслить ясно, но ясно вдруг такое здание увидел, символ рождения и символ смерти, яйцо. Я опять лежал и смеялся. Я вспомнил, конечно, не мог не вспомнить Ледуксов шар, в каком-то смысле — начало всей современной архитектуры, начало утопии. Но шар — мертвый, а яйцо — живое, думал я уже в темноте, по ту сторону своего страха, яйцо — это всеединство, это жизнь в свернутом виде, в вечности, полнота жизни, еще не начавшейся. Мы разбиваем его, когда рождаемся; начинается история, начинается время; мы возвращаемся в него, когда умираем. А вместе с тем, когда мы умираем, мы тоже словно разбиваем яйцо, вот эту твердь, уже ночную и грозную, разрываем время, возвращаемся в вечность. Я построил потом такое здание, пишет А. Н. В., имея в виду, как легко догадаться, Музей современного искусства в Осаке, одно из самых знаменитых, самых смелых, безудержных и безумных творений; было все-таки слишком темно и страшно, чтобы доставать блокнот и рисовать в нем что бы то ни было, пишет он дальше, но так отчетливо видел я ту волнистую, наискось уходящую вверх линию, которая отделяла бы от верхней стеклянной части нижнюю бетонную часть этого здания, как будто лежащего на боку, клонясь к земле узким конусом, так отчетливо видел стеклянный же павильон за деревьями, из которого подземный ход вел бы в здание, так что никакая дурацкая лестница, дурацкая дверь не нарушала бы его совершенной формы, его законченной яйцевидности, так отчетливо видел все это, что блокнота мне уже и не нужно было. Нужно было только выжить, выйти и выбраться из этого леса».
Михаил Квадратов // Дмитрий Григорьев. «Господин Ветер». Роман. Санкт-Петербург: «Свое издательство», 2012
Часть 1. Заметки о книге
У Дмитрия Григорьева есть стихотворение «Когда разобьётся в стеклянную крошку / пустое будущее, простое прошлое, / когда останется лишь настоящее, / где живут только люди-ящики, / и этим стеклянным людям / места уже не будет».
Бывают люди из разного материала. Это не значит, что один хороший, а другой плохой; элементы таблицы Менделеева не подчиняются дихотомии «зло/добро». Просто разные материалы. Из одного сделаны самолеты, поднимающиеся в воздух; предметы из другого тяжело сдвинуть с места, им и ураган нипочем. Герои романа Дмитрия Григорьева всегда в дороге. Легкие, летящие. «Мой дом — это дорога». Движение — все, цель — ничто. Суфий ни о чем не должен жалеть, за него все решает судьба. Отсекай привязанности и скользи. Но в жизни такое получается не всегда. Книга и об этом тоже.
Роман написан в конце прошлого века. В одном из переизданий книги к названию был добавлен подзаголовок «Роман о хиппи». Чтобы лучше продавалась. Автор возражает издателю: это о дороге и людях на ней, роман о Вольных Путешественниках и Людях Радуги. Ведь хиппи жили когда-то, это другое.
Главный герой передвигается автостопом по бескрайним просторам бывшей империи, пересекая и то, что отделено тонкой стенкой от так называемой реальности. Сны и реальность переплетены, но что такое есть сон: ведь большая часть человечества спит, тратя на это все и без того скупо отпущенное жизненное время.
Здесь есть и спокойная описательная проза, и проза ритмизированная, и полезные отступления в стиле энциклопедий. Книга написана в жанре дорожного романа, за небольшое время побываешь в разных городах, встретишь множество людей, все это укладывается в мозаику, мозаику жизни, но уложенную искусным мастером; стекляшка к стекляшке, камешек к камешку. Автор ничего не выдумывал, скорее всего, припоминал, но это и не пересказ произошедшего. И, вообще, что такое воспоминания (и, заодно, каков процент автора в главном герое).
Часть 2. Художественные приложения
«Отступление шестнадцатое: Что такое флэт, сквот и квартира
Квартира, флэт и сквот — вещи различные: понятие квартиры не требует пояснений, в квартире есть хозяева с пропиской и со своим устроенным бытом, и вписывают, как правило, они только тех, кого хорошо знают и хотят видеть. В квартире могут жить и дети, и родители и все нормы жизни определяются не гостями, а хозяевами.
А вот флэт — это уже некоторым образом коммуна, где часто гости становятся хозяевами, где, помимо гостей, есть вписчики (люди случайные, безразличные или даже неприятные формальным, т.е. прописанным на данной жилплощади хозяевам), и один раз я был свидетелем, когда хозяйка флэта, вернувшись к себе домой, не увидела ни одного знакомого лица и, мало того, была встречена словами: “Найди себе другое место, здесь и так много народа”.
На сквоту (сквоте) же никто не прописан. Это чаще всего большая квартира (или несколько квартир) в расселенном доме, где из прежних хозяев уже никто не живет, но отопление, газ, а порой даже и телефон еще не отключили.
В Москве, например, в середине девяностых, были в основном известны два сквота, на Бисах, в булгаковском доме недалеко от станции метро Маяковская, и на Остоженке. Это были настоящие поселения, полные всякой разной “жизни”. Мастерская, творческая лаборатория, художественная галерея, храм — любое из этих определений подходило к обоим. Но у каждого было свое, совершенно неповторимое лицо. На Бисах — мастерские художников, музыкальная студия, киносъемочная площадка… Некоторое время там существовал даже Университет Хиппи, весьма интересное учебное заведение, где реальные и совершенно нереальные преподаватели (от великих странников до докторов наук) читали лекции и проводили семинары для всех желающих. Остоженка больше походила на музыкальную лабораторию и (в конце своего существования) на ашрам.
Сквотам, как и всяким живым образованиям, свойственно болеть, излечиваться, умирать и рождаться. И Остоженка, и Бисы не являлись исключением. Оба болели и излечивались от пожаров, бандитских наездов, злокачественных коммуналок с настоящими коммунальными разборками».
Михаил Квадратов // Дмитрий Данилов. «Черный и зеленый». Повести и рассказы. Серия «Уроки русского». Издательство «КоЛибри», 2010
Часть 1. Заметки о книге
«Нудная бытовка. Не дочитал и выбросил», — написал гражданин в интернете.
«А, может, это и не проза вовсе. Может, это такие стихи», — написал другой гражданин про один из романов Дмитрия Данилова.
«Автор сумел раскрыть в обыденном и повседневном нечто удивительное». Вот.
Все про всех уже написано, надо только подобрать, но, конечно, не присваивать чужие сочетания букв, а ставить кавычки, мол, это чужое.
Конечно, книга про девяностые, про простую работу в девяностые, не все же были бандитами и олигархами, большинство просто работали. И стреляли тогда не везде и не всегда. Постройки, электрички, автобусы еще долго оставались прежними, как в предыдущей размеренной жизни, да и сейчас много чего такого остается. Много чего простого описывается в книге «Черный и зеленый», в ее повестях и рассказах. Но это конечно, верхний слой, в любой книге всегда несколько слоев.
Описательная, медитативная проза с повторениями и перечислениями. Хорошая минималистическая проза. Время прошло, и теперь уже можно говорить, что это ранняя проза Дмитрия Данилова, из нее потом вышли несколько романов и сборники верлибров. А потом и пьесы. На него повлияли Леонид Добычин и Юрий Мамлеев, но это так, к слову, для тех, кому интересно, кто любит классифицировать, это факультативно. Многие влияют на многих, и все влияют на всех. На меня вот повлияли соседи за стенкой, например.
Хорошо читать Дмитрия Данилова, а еще Леонида Добычина и Юрия Мамлеева. Вообще, многое бы прочитать и даже кое-что перечитать. Но жизнь коротка.
Часть 2. Художественные приложения
«Около станции Обнинск шумливо действует диковато-беспорядочный рынок, но если пройти немного дальше и углубиться в собственно город, можно ощутить аромат интеллигентности и научности. Здесь когда-то построили первую в мире атомную электростанцию, или, как это некоторые называют, АЭС, и для ее постройки и эксплуатации завезли сюда много умных людей. Сейчас атомная станция закрылась, но умные люди по инерции остались здесь в весьма большом количестве, и можно наблюдать, как они, умные люди, прогуливаются по зеленым улочкам Обнинска, с печатью либерально-научной осведомленности на умных лицах.
<…>
Продавщица в книжном магазине, она же его хозяйка — тоже, судя по всему, умная, интеллигентная девушка, девушка с такой внешностью могла бы быть, к примеру, критиком в газете EL-НГ или переводчицей Селина или Ж. Жене, а она вот хозяйка и одновременно продавец в книжном магазине в городе Обнинске Калужской области, городе первой в мире атомной электростанции, наверное, ее родители принимали живейшее участие если не в постройке, то уж точно в эксплуатации станции, а теперь их дочь — хозяйка и продавец в собственном книжном магазине, может быть, они, ее родители, мечтали о другой участи для своей дочери, об участи, например, переводчицы Сартра или Камю или критика в “Литературной газете”, а может, и нет, может быть, они тоже были продавцами в книжном магазине, может быть, в этом же самом, в маленьком подвальчике, которым теперь владеет или который арендует эта девушка, которая буквально за минуту объяснила, почему продажа ей открыток и книг совершенно невозможна, потому что она, девушка, и ее магазин берут товар только на реализацию, а “в деньги” они не работают, а открыточно-книжная фирма, наоборот, работает только “в деньги”, а на реализацию не дает».
