Время перемен захватывает не только людей и их суетный мир, но и другие слои и планы существования, человеку не очень заметные. Например, элементалям, населяющим стихии, тоже не очень удобно от всей этой нелепой тряски. В круговорот вовлекаются и более крупные сущности, непонятные предметы промежуточной величины. Меняется и размывается все вплоть до сакральной географии и вселенского эфира. Человек не настолько ограничен, чтобы считать осмысленным и взаправду существующим только себя. Конечно, не каждый. Ладно, у тебя получится. Присмотрись – заметишь. Не торопись. Не бойся.
Михаил Квадратов
Сергей Золотарев – поэт, прозаик. Родился в 1973 году в городе Жуковском Московской области, учился в ГУУ им. С. Орджоникидзе. Печатался в журналах «Арион», «Новый мир», «Новая Юность», «Новый берег», «Новый журнал», «Дружба народов», «Волга», «Урал», «Prosodia» и других. Автор книги стихотворений «Книга жалоб и предложений» (2015, Воймега), лауреат премии журнала «Новый мир» за 2015
Сергей Золотарев // Т-105
Ветер валил деревья и корчевал рекламные штанги. Буквы Торгового центра летали над городом.
Подъехав к площади, Сочнев развернулся и встал у здания администрации. Прожив в родном городе жизнь, он словно впервые увидел то, что будет занимать его ближайшие месяцы. Левее главного корпуса Центрального Аэрогидродинамического института им. Рябушинского (ЦАГДИ), на котором часы показывали городское время и горела изумрудная светопись ЦЕНТР АВИАЦИОННОЙ АУКИ, стояла труба. Обнесенная углом чугунного забора. Вертикальная аэродинамическая труба. Промышленный конструктивизм тридцатых. Квадратный корпус помещения и заглотившая его от земли, ушедшая ввысь, обогнувшая крышу и сверху пронзившая куб здания огромная кирпичная цилиндрическая змея, диаметром метров десять. Чугунный балкончик, опоясывающий трубу на талии, выглядел легким и безопасным. На таком хочется курить.
Ветер ломал шапки прохожих.
Прозревший Сочнев постоял на диком ветру, оглядывая периметр закрытого института. Над корпусами авангардных ангаров причудливо темнели на фоне осеннего неба огромные стальные тельферы и какие-то громоздкие геометрические конструкции неясного назначения. Дом номер один – первая городская гражданская постройка, снова конструктивизм. Дальше – здание Института Приборостроения с небесной – второго пришествия – гармошкой сложенной крышей. Стоял и осознавал, что перед ним не просто необычайная промышленная архитектура, но часть какой-то метафизически активной некогда (да и теперь еще) территории мира. Именно в этом месте проходил по его душе разлом.
Все эти с детства знакомые силуэты впервые вызвали в нем подобие эстетического чувства. Так, долго проработавшие бок о бок сослуживцы вдруг обнаруживают симпатии и зачинают роман, еще посмеиваясь в кулачки над абсурдностью ситуации, не принимая ее всерьез, уже даже родив близняшек.
Сочневу за сорок. Высокий, плотный, с лицом поэта Геры Власова.
Первая труба, Т-105, как подсмотрел в справочниках, простаивала без действия. Давным-давно была воздвигнута вторая, гораздо более мощная, большего измещения труба горизонтального наддува, внутри территории, видная с нижней дороги как нечто монструозно-нелепое и довлеющее пойме Москвы-реки.
Вертикальная труба продувала летательные аппараты в режиме штопора. И только. Человек в режиме штопора также нуждался в продувке.
Сочнев полюбил пешие прогулки по периметру вписанного одной частью в городское пространство, а со второй окруженного лесом закрытого института. Человек шел и гладил чугунные копья ограды. Нагибался и трогал облупившуюся, отпавшую штукатурку основания, а в лесу подходил к шлакоблочной полуразвалившейся и худо заделанной стене и смотрел сквозь огромные щели. В советское время за такое могли посчитать шпионом. Но теперь уже что. В этих прогулках Сочнев однажды даже нашел вдавленную в снег флешку возле забора. Фантазировал, что некто перебросил ее через забор с территории. Представлял чертежи с совершенно секретной информацией. Носитель оказался пустым.
Печная тяга с полей, прилегающих к городу, была изменяющейся, но постоянной. Воздушные массы несли холод, тепло, аллергены и звуки.
Решение пришло внезапно. У него были друзья среди администрации, руководства ЦАГДИ, строителей, а также крутых московских культуртрегеров, рестораторов, устроителей лофтов и разных необычных пространств. Что если задействовать их с целью вдохнуть новую жизнь в старую форму? Да, хотя бы музей?
В школе Сочнев проходил практику в ЦАГДИ – приобретал азы профессии чертежника, в своем прежнем виде ушедшей вместе с Советской эпохой. Сочневу импонировали массивные кульманы с распашонками ватманов, нравилось рисовать стрелки и надписывать работы в правом нижнем углу специальным чертежным шрифтом. Вся эта архаика, вся конструкторская упорядоченная документация рождали в нем чувство Творца не в меньшей степени, чем церковное пение. Вселенная была спланирована в похожем институте – так ему хотелось думать.
Преподавал черчение аэродинамический волк – профессор Гринац. Смешной сухой старик в малиновом берете и костюме, вечно испачканном мелом. Григорий Алексеевич Гринац был строгим, но мягким. Как карандаш ТМ. Сочнев вспомнил, как долго они хихикали, когда на доске объявлений, что на центральной площади, обнаружили популярные тогда стенгазеты с фамилией Гринац (сына), упоминаемой в том роде, что пьянству – бой!
Готовальня как обет молчания. Кульман как доказательство того, что Земля плоская. Карандаши для черчения использовали ТМ, Т2, где Т – уровень твердости. Рвать ватман тоже необязательно, потому запредельные Т6 и Т9 чертежники не использовали, но мягкость считалась чем-то принижающим, вроде художественности, так как использовалась в основном в изобразительном «искусьстве». А это – область туманная и никчемная. Бессмысленная и нарочитая. Темная икающая. Потакающая низменным расплывчатым формам, в пандан четким и божественным линиям чертежного отдела. Ибо бог, как известно, конструктор, а не художник.
Григорий Алексеич Гринац так и говорил: «Художественность меня не волнует. Меня волнует достоверность. Меня не волнует математика. Меня тревожит нравственность. Физические законы мира всего лишь инструмент для передачи нравственных».
Чертежи червячных передач, валов, неведомые детали загадочных машин с вынесенными тонкими карандашными размерами, со значками диаметров и деликатными стрелками – создавали впечатление уместности мироздания в масштабах Вселенной. Действительность, описывающая вписанную в нее реальность.
Все это, оказывается, жило глубоко под наносами быта и культурного слоя. И вот – перевалив за сорок – Сочнев словно вернулся в детство. Он вспомнил, как на фоне увлечения всякими геометриями, они на пару с Серегой Нестеровым создали свою – совсем не линейную доктрину.
– Кстати. О главном. Буквально, в двух словах, – говорил Серега. – В двух этих табуированных словах вся система координат русского человека. Смотрите: мужское слово ХУ…, где Й это перевернутая Z, дает нам Декартову систему координат – оси XYZ. Женское слово – также состоит из числа π и слова «зда», которое есть ничто иное, как старорусское «основание, крыша, развалина». «бдех и бых яко птица особящаяся на зде». Также, сохранилось оно корнем в слове «здание». «Здати» – сооружать, строить. В итоге имеем – мужскую систему координат лучевого типа и женскую – кругового. В двух словах.
И долго еще потом друзья примеряли свою теорию на все случаи жизни.
Ветер продувал равнину до костей. Трубчатый ангел – утренний гость.
Первым шагом было – навести справки о состоянии постройки, ее использовании. Сделать это оказалось неожиданно просто – достаточно было позвонить главному инженеру Жоре. Жорик дал исчерпывающие характеристики, и Сочнев понял, что на верном пути. Здание простаивало и использовалось под склад делопроизводства канцелярии.
Второй шаг – и здесь тоже помог Жорик – юридическая возможность передачи трубы юрлицам или городу. Территория закрытого института являлась особо охраняемым объектом. И в целом, принадлежала чуть ли не военному ведомству – нужно было искать лазейки. Но, оказалось – и здесь не так страшно. Во-первых – особая секретность была давно снята, вместе с внутренними войсками на периметре. Охраной занимался какой-то ЧОП. Во-вторых, юридический статус Института – Федеральное Государственное Унитарное предприятие – позволял искать концы в Москве, а там – отчего-то – выходило проще. Государственный научный центр – тоже, кстати, добавлял оптимизма потому, как в таком случае уж на музей точно можно будет рассчитывать.
Так, по крайней мере, сказал Жорик.
– На музей-то уж точно можно будет рассчитывать. Пойдешь директором. Будешь пионеров Тывы водить под напором.
– Под надзором.
– Напором воздуха, потому, как продувать их будем.
Жора Туз хочет денег, потому и помогает. С Жорика все – как с гуся вода. Ни один грех к нему не липнет. Потому, что – как он сам полагает – все делается им от чистого сердца. Этакий осознанный пользователь собственной наивности.
Гражданские, навигационные, астрономические сумерки накладывались на город. Ветер, не переставая, нагонял тьмы и страху.
Сочнев же в какой-то цветочной эйфории путешествует по местам своей памяти. Бэримор – Бэри – бородатый молодой еще мужичок – предмет их школьного неявного подтрунивания. Просто из-за одной своей схожести с персонажем фильма. Где ты, Бэримор? И как тебя звала мама? Мы не помним, но помним облик и все, что с ним связано. А связано – счастье. А счастье нельзя забыть. Сколько Сочневских одногодок – безымянных, не знакомыми впрямую – ходили по улицам того советского закрытого наукограда. Вызвать их из памяти – все равно, что населить бездну обитателями.
Ветер на равнине всегда сильный. Говорят, в тридцатые годы подходящее для института место искали, в том числе, с учетом Розы ветров.
Достали документацию на само инженерное сооружение – чтобы понять, каким образом можно – и можно ли – переделать это вот все под клуб!
И ведь поняли. И ведь можно.
Теперь главное – письмо на имя. Просьба о смене собственника. Заверенное самим директором ЦАГДИ.
Текст должен был быть слепым, как котенок, чтобы только читающий мог указать ему правильный путь и провести его.
Согласование заняло два месяца. И это еще скорехонько.
А вот проект Городского клуба – зарезали.
«Сегодня зарубили проект. Вся эта академическая супесь… Им кажется, что все делается ради выгоды», – записал Сочнев на своей страничке в соцсети.
Одно отрадно – Роза, секретарь Диснейлендова, девушка с нюхательным табаком глаз, сочувствующе смотрела на него, и Сочнев чихнул. Он набрал ее телефон и предложил встретиться по поводу переработки проекта и протокола подачи на пересмотр.
– Девушка похожая на Розу-хутор: наверху – снег, внизу – субтропики. Надо быть готовым к скоростному спуску. Полезно иногда спускаться с небес на землю, – думал Сочнев.
Она была замужем. Но вскоре уже ездила к нему, устроив отношения в снимаемой сестрой квартирке на первом этаже панельного дома. С ней Сочнев понял, что сексуальные отношения – та область, где добро примиряется со злом. То поле, на котором бывшие враги совместно подбирают раненых и хоронят убитых в одной братской могиле. То поле, в котором растет трава Петров крест.
Петров крест, или чешуйник, или потаённица, или царь-трава — род растений семейства Заразиховые.
– Надо различать личную и общественную формы существования. Организатор вынужден вести общественную жизнь. Это психически иная субординация. Подчинение частных мотивов надмирным, – говорил Диснейлендов, когда бывал в хорошем настроении. – Вам не должно казаться, что я несправедлив к вам. Я стараюсь быть ровным по отношению ко всем. Вы должны добиваться моей несправедливости, – Сочнев стал видеться с ним чаще и удачливее.
Через месяц проект был одобрен большинством голосов. В тот же вечер Роза предложила заночевать в трубе – романтическая ее натура искала достойного промышленного обрамления.
Сочнев давно имел пропуск, и они просто не вышли вечером через проходную – заработались до утра.
Ночью среди кирпичного воздуха и собственного дыхания они обнаружили примесь чужого надсада. Похоже на то, как если бы они стали вирусами и были помещены в легкие исполина. Труба дышала. И дышала неравными интервалами, издавая низкий – на грани человеческого слуха – гул, перемежаемый паузами, сменой ритма и тональности. Поначалу любовники искали источник звуковых колебаний в незакрытой вентиляции или «травящей» установке, но нет – все было отключено и надежно закрыто. Люди вышли на небольшой опоясывающий лишай балкона и слушали утробные звуки, растекающиеся в ночном небе. Курили и вдыхали в летней тишине непонятную конструкцию колебаний, словно табачный дым, и были сами как звуки, доносящиеся из всего темного прошлого разом.
Утром пришло известие о передаче строения новорожденному АО. В два дня строители принялись демонтировать угол ограждения, заключающий в себя постройку.
Черт дернул Сочнева сказать о ночном инциденте Жорику. Тот не на шутку разволновался и пару дней даже не брал телефон. Позвонил уже сам. Назначил встречу – не по телефону:
– Дал задание собственной безопасности. Представляешь, что они нарыли, братиш? Прослушка выявила наличие информации, передаваемой при помощи всего механизма трубы от неясного пока источника. Запись передана специалистам для дешифровки.
– Это что ж получается? Сигнал шифрованный?
– Похож на шифрованный, по крайней мере.
– Это что, у нас на территории сидит кто?
– Я этого не говорил.
– Как бы, шпион, что ли? –
ЦАГДИ и секретность. ЦАГДИ и тайна всегда шли рука об руку.
Прошли недели две. Работы по демонтажу забора завершены. Новый временный возведен. Вывезены в соседнее здание тонны макулатуры.
Роза появлялась и исчезала достаточно регулярно. Их встречи все так же носили романтический характер. Но привязанности, того странного безотчетного тяготения, что существует в мире между любыми телами, не возникало. Время замедляется возле массивных объектов. Оно, как и ветер, притормаживается чем-то значительным. Время рядом с Сочневым летело вскачь.
В конце концов, шпиономания не получила продолжения. Все оказалось еще более странным. Как известно, в институте было две трубы. Случилось, что они каким-то образом общались между собой. Точно синие киты в океане по ночам, сбрасывали они нагнетенный воздух – оглашая округу тоскливыми, певучими, протяжными вибрирующими звуками. Всплывает кит в океане и выпускает выдох белого пара. Но звуки эти не были бессмысленными. Разбирая записи, специалисты с удивлением обнаружили смысловые последовательности в их переговорах. И даже сумели расшифровать несколько простейших фраз. Каким образом давно не действующая вертикальная труба-мальчик накапливала воздух, осталось загадкой. По ночам над городом висела едва уловимая мелодия любовной песни, а темнеющее небо с последними птицами переносило на своих волнах отзвуки легкого грассирования. Труба-девочка скучала по-французски.
Роза плакала, стоя на облюбованном балконе:
– Да ведь они страдают, Сочнев! Только представь, что ты хочешь разлучить их навсегда.
– Да это всё байки. Всё, что говорит Жора, надо делить на два. Может, он решил свою игру сыграть, почем знать? Ты предлагаешь мне отказаться от дела всей жизни – ладно пусть не всей – но значительного куска моей жизни. Сколько усилий затрачено. Сколько народу вовлечено. Ты думаешь, мне помогали за красивые глаза? Да у всех своя доля в проекте. Тебе легко говорить. А я, получается, кидаю серьезных людей. Ах, мисс ЦАГДИ переживает за две влюбленные аэродинамические трубы! Так, по-твоему, мне надо им аргументировать отказ от проекта при его утверждении?
– Не так. Не знаю как. Но они живые, вот, что я знаю.
– И никто другой об этом пока не должен знать. Мы еще крутой аттракцион замутим. Водить золотую молодежь по ночам будем.
– Опять – слышишь – опять вздыхает! Вот это наш мальчик. А это, – девушка толкает в бок Сочнева, – ответ! Мягкий и призывный.
– Идем уже. Холодно.
Ночью труба сгорела. Полыхала она недолго. Пламя вздымалось на огромную высоту – тяга была всемогущей! Зрелище было потрясающим! Точно все ветра, мятущиеся по равнине, взметнулись вверх и встали на дыбы.
От проекта пришлось отказаться. То, что осталось от строения, передали обратно Институту и вновь засекретили. Роза уволилась и больше в этой жизни Сочнев ее не видел.
