Егор Фетисов // Евгений Клюев. «Андерманир штук. Социофренический роман». Издательство «Время», 2011
Буквенный сок // Евгений Клюев. «Андерманир штук. Социофренический роман». Издательство «Время». Журнал «Формаслов»
Часть 1. Заметки о книге
«Андерманир штук» – роман не фантасмагорический, а социофренический, как сам Клюев указывает в подзаголовке. То есть, заданный в определенной «иной» логике. Художественной. Эта логика текста и привычная нам «реалистическая» логика проступают одна сквозь другую, образуя такой же палимпсест, какой образуют несколько временных пластов Москвы, увиденные одновременно. Автор предлагает сфокусировать зрение как для рассматривания автостереограммы «волшебный глаз», главному герою Льву приносит такие его девушка Лиза. Некоторые люди способны, вглядываясь в двухмерное изображение, увидеть трехмерное. Некоторые – нет. Сможешь отвлечься от ненужных деталей, увидишь иную общую картину, и уже тебе решать, реальная она или фантасмагоричная. Москва становится местом, где это совмещение-наложение-палимпсест осуществляются. Есть улочки-переулочки, ведущие из реальной Москвы в параллельную, которая просто не перестала существовать в тот момент, когда в свое время сменили названия. Так их – в несколько слоев краски – и изображает на своих акварелях Лиза. В эту «социофреническую» логику текста вписаны далеко не только абсурдные темы, но и вполне даже социальные. Потому что если взглянуть под этим углом, то параллельная Москва не просто элемент фантастики, она на самом деле живет в людях, с новыми лозунгами старое никуда не ушло, вот все эти люди: от сотрудников госбезопасности до вышедшего на пенсию старого коммуниста. Времена не меняются. Они накапливаются. И человек обречен перемещаться в них в самых различных формах: от эмиграции до смерти. Жизнь и смерть так же параллельны, как две Москвы, создавая, как это называет сам автор, Территорию, карты которой не существует. Есть только очередная картинка, которую тебе показывают, – «андерманир штук». Только вот кто показывает: очередной же фокусник или Господь Бог?
Часть 2. Художественные приложения
«Антонио Феери подошел к нему и взял у него из рук микрофон. Надо было что-то сказать публике: все равно что… несколько фраз – любых.
– Мне семьдесят лет, – зазвучал над ареной старый голос. – Шестьдесят из них… или все семьдесят? – я провел в цирке. Но фокусы, которые я покажу сегодня, гораздо старше меня. Некоторым из них тысячи лет от роду. Они описаны в учебниках для начинающих иллюзионистов и не требуют никакого реквизита: вы видите сами, что на арене вокруг – ни-че-го. Все, что сейчас возникнет здесь, будет только мечтой – нашей с вами. Плодом нашей с вами фантазии.
Антонио Феери положил микрофон на барьер и снова вышел на середину арены. Свет медленно сошел на нет. В белом луче была видна лишь рука – кисть руки, без перчатки. Кисть руки, которая издалека напоминала задумавшуюся о чем-то своем птичку.
Ничего не происходило с кистью руки. Она была неподвижна и нема. И не давала никаких обещаний – просто ждала. Но откуда-то возник ветер… ветерок, незаметный. Длинные белые пальцы легонько вздрогнули и чуть сместились вниз, словно сбитые с толку дуновением этого ветерка. И из них, из длинных бледных пальцев, осторожна начала произрастать белая роза. А уже через несколько мгновений пальцы держали розу за черенок. И отделилась от розы белая бабочка. Она быстро порхнула во тьму, но белый луч поймал ее – поймал и принялся следить за полетом бабочки под купол цирка, где та внезапно пропала из виду, словно растворившись наконец в белом луче.
Тоненькая скрипка в оркестре – не мелодией, а только несколькими беспорядочными тихими щипками – сопроводила этот короткий полет и смолкла.
– Бра-во! – коротко и дико выкрикнул кто-то – видимо, на полуслове испугавшись собственного голоса, и тут же – в поддержку нелепому этому голосу – цирк зааплодировал, и ладони зрителей светились в полутьме, как бабочки, бабочки, бабочки…»
Егор Фетисов // Дональд Рейфилд. «Жизнь Антона Чехова». Издательство Б.С.Г.-Пресс, 2010
Часть 1. Заметки о книге
Внимательный взгляд со стороны на жизнь Чехова и на вторую половину XIX века в России. Рейфилд не анализирует тексты, хотя сопоставляет некоторые жизненные факты с сюжетной стороной того или иного произведения (например, продажа Чеховым поместья в Мелихове, где купивший его Коншин вырубает вишневый сад, посаженный Чеховым). Прочитав книгу Рейфилда, мы узнаем, что Антон Павлович, оказывается, не родился в пенсне, а стал носить его в 1896 году после сильных головных болей, вызванных тем, что правый глаз у него был близорукий, а левый – дальнозоркий. Маленькая деталь, позволяющая подкорректировать известный портрет писателя, выполненный Иосифом Бразом. Этих деталей огромное множество, и задача читателя – соединить их в общую картину. Многолетняя дружба Чехова с Алексеем Сувориным, издателем газеты «Новое время», и разрыв с ним в 1899 году, когда Чехов продает эксклюзивные права на все свои произведения книгоиздателю Адольфу Марксу; общение с Горьким и Буниным (последний ухаживал за сестрой Чехова Машей, но предложения так и не сделал); непростой треугольник Чехов – Ольга Книппер – Немирович-Данченко, все это дает возможность посмотреть на Чехова по-другому. Рейфилд дает широкую панораму эпохи, при этом не жалея деталей для ее тщательной реконструкции: от происхождения Антона Павловича, чей дед был крепостным у деда Владимира Черткова, друга и секретаря Льва Толстого, до вражды «Нового времени» (тогдашние «ватники») и «Русской мысли» (тогдашние либералы) и становления МХТ, частного театра, который благодаря в том числе Чехову, составил конкуренцию императорским театрам. Рейфилд не стремится завлечь читателя «пикантными» подробностями, он просто ничего не упускает: гроздьевидный геморрой дополняет портрет Чехова так же, как взаимоотношения писателя с Чайковским или поездка на Сахалин. И last but not least: вы получите удовольствие от перевода Ольги Макаровой.
Часть 2. Художественные приложения
«Ответ Антона на череду писем Ольги Книппер был, пожалуй, самым сердечным из всего когда-либо адресованного ей: “Я не удерживал тебя, потому что мне в Ялте противно и потому что была мысль, что все равно скоро увижусь с тобой на свободе <…> Напрасно ты сердишься <…> Никаких у меня тайных мыслей нет”.
Он ждал от нее сочувствия и взывал к ее актерскому самолюбию: “Мой кашель отнимает у меня всякую энергию, я вяло думаю о будущем и пишу совсем без охоты <…> Минутами на меня находит сильнейшее желание написать для Художественного театра четырехактный водевиль или комедию. И я напишу, если ничто не помешает, только отдам в театр не раньше конца 1903 года».
Они непременно обвенчаются и проведут медовый месяц там, где захочет Ольга, хоть на Северном Ледовитом океане. Она же беспокоилась о том, чтобы он не забыл взять в Москву свой паспорт. Теперь она была “Олей”, “лютераночкой”, “собакой” – так отныне она будет подписывать свои письма. Антон был готов пойти под венец хоть в день приезда – при условии, что “ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе”; он всего более хотел избежать поздравлений и шампанского, “которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться”. Дожидаясь, пока ему не станет лучше, он дни напролет проводил в разговорах с Куприным, который, по его собственному признанию, перепробовал в жизни все, кроме беременности. Однако чеховская записная книжка запечатлела и другие, не столь радужные настроения Антона: “чувство нелюбви, спокойное состояние, длинные, спокойные мысли <…> Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь”».
Михаил Квадратов // Владимир Губайловский. «Учитель цинизма». Роман. Серия «Index Librorum». Издательство ЭКСМО, 2014
Буквенный сок // Владимир Губайловский. «Учитель цинизма». Роман. Серия «Index Librorum». Издательство ЭКСМО. Журнал «Формаслов»
Часть 1. Заметки о книге
Каково формальное отличие мемуаров от романа? Видимо, во втором случае имя-фамилия писателя и одного из основных персонажей не совпадают. В первом случае часто бывают одинаковы.
Роман Владимира Губайловского в большой степени автобиографический. Существует авторитетное мнение, что чем больше автобиографии в романе, тем он менее зрелый. Что воспоминания писателя обязаны исчерпаться в первой, ну, в крайнем случае, во второй книге. А с третьего уж точно начинается приличная проза. Но хорошо ли, когда размышления автора о себе подчистую вымываются, а повествование выруливает к офисным золушкам или к битвам викингов с электрическими лунными динозаврами. Такое будут читать наверняка. Или, при щадящем варианте, можно использовать чужие воспоминания, но обязательно утвержденные экспертами с хорошим вкусом. Читать такие романы будут тоже по рекомендациям экспертов.
Роман «Учитель цинизма» в большей степени про жизнь студентов мехмата МГУ начала восьмидесятых. И, более того, значительная часть текста – философско-математические рассуждения. Написанные не занудно, доступно, правда, в мало кому известных областях, без дешевого популяризаторства и подмигивания читателю, что вот, мол, ботаны до чего охренели, и, вообще, что с них возьмешь.
В романе нет захватывающего сюжета, но персонажи нередко погибают. Как в жизни.
Когда не все понятно, не стоит сразу бросать чтение. Примерно так, видимо, обстоит дело с алхимическими книгами. Если кто-то говорит, что ему все понятно, есть смысл не верить. Но если продолжишь чтение непрозрачного текста, всегда найдешь полезное и новое. Однако, для этого нужно время, а его сейчас ни у кого нет; проще почитать про узнаваемое. С другой стороны, есть ли смысл пережевывать кашицу, мусолить известное, упиваться узнаванием и своим величием в узнавании. М?
Часть 2. Художественные приложения
«И был март. И до сессии еще далеко, как до китайской границы. Мы с Аркадием сидели в умывалке и читали. Занимались мы с ним перекрестным просвещением. Поскольку я писал нечто в рифму и считался видным знатоком поэзии, Аркадий спросил меня, с чего ему начать систематическое чтение стихов. Я уже тогда крайне скептически относился к такого рода приобщению к поэзии – читать стихи следует так же, как и писать, – случайно, украдкой от самого себя <…>
Если читать стихи украдкой, можно схватить что-то стоящее. Тем более что подлинные стихи нужно читать сразу во второй раз – в первый это абсолютно бессмысленное занятие. Стихи человек не читает – он их вспоминает.
Однажды в автобусе я увидел незнакомого человека, который читал нечто в столбик. Я стоял над ним, и раскрытая страница мне была отчетливо видна. За окном покачивался подмосковный зимний пейзаж – грязные сугробы по обочинам, яркое солнце, черные деревья. Я прочел два четверостишия – и больше не мог. Стихи раскололи оболочку. Горло перехватило от восторга. Ощущение было жестким и предельно ярким, как удар по глазам. Это был Блок.
Вот так и надо – случайно, через плечо, заглянув в чужую книгу. Тогда все может совпасть – отчетливость сказанного, почти лишенная смысла, и мгновенность ускользающего впечатления. Но Аркадий был человеком основательным, по крайней мере – хотел таким казаться. И я промямлил: вот, дескать, Блока и почитай.
Это ведь неразрешимая проблема. С чего начинать знакомство с поэзией? Можно ответить просто: если такая проблема есть, то начинать не надо вовсе. Лучше пока погулять и подышать. Случится – хорошо, не случится – что же делать? Не всем дано. Это не снобизм. Это полное бессилие перед громадой слова и практически полной герметичностью поэзии».
