Рассказы Надежды Келаревой — истории из жизни, а жизнь, несмотря ни на что, не так уж и безнадежна, ведь всё ещё будет. Как тебе здесь? «Странная все-таки комната. Бесцветная. Серые обои с растекшимся узором, продавленный диванчик, постаревший плюшевый медведь, голый, местами изрезанный линолеум. Точно чего-то не хватает. Радости? Будто здесь никто никогда не был счастлив. И только елка настоящая. И Лена, конечно». В жизни бывает по-всякому: вот рыдаешь у школьной доски, а оказывается, что тебя любят; лежишь в сугробе, и это вдруг — счастье. Печальная школьница, потом и сама учитель, а дети нынче ох не добрые… Но ничего, когда-нибудь кто-то из них всё поймет.
Михаил Квадратов
Надежда Келарева, поэт. Родилась в 1998 году в городе Онега Архангельской области. Окончила Санкт-Петербургский государственный университет по направлению «Филологические основы редактирования и критики». Публиковалась в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Звезда», «Интерпоэзия», «Юность», «Урал» и других. Живет в Санкт-Петербурге.
Надежда Келарева // Как тебе здесь?
В сугробе
Леночке
— С Новым годом! — я снимаю шапку, и она тут же осыпается первым январским снегом.
— С Новым годом! — Лена вешает мое пальто в шкаф. — Тетя оставила шампанское. Будешь?
— Детское или алкогольное?
— Настоящее.
— Прикольно!
В большой комнате тихонько работает телевизор, один из тех, которые старушки укрывают кружевными салфетками.
— Не смотришь?
— Да я так, фоном.
Лена приносит из холодильника шампанское, разливает по стаканам.
— За что?
— Не знаю… За что там обычно?
— За любовь, за здоровье…
Чокаемся. Кислятина!
Лена виновато улыбается. Она выглядит так же, как всегда. Длинный красный свитер с высоким горлом, синие джинсы.
— Ну чего ты там одна! Давай с нами! — еще утром уговаривала я.
— Вы там своей семьей…
— Ты нам уже родная!
— Лучше ты ко мне. Потом.
И вот час назад били куранты. Восьмиклассница Лена сидела в пустом доме за журнальным столиком и пила шампанское. К тете она переехала недавно, до этого жила вместе с мамой у бабушки. Бабушка на днях попала в больницу, а мама уже больше года в Москве, учится на режиссера.
— Когда тетя придет с работы? — спрашиваю, рассматривая живую, щедро увешанную дождиком ёлку.
— Часов в девять утра… Длинная смена.
— У тебя же есть ключи? Пойдем к нам, а?
— Не знаю даже…
— Елена Владимировна!
— Надежда Александровна!
Смеемся. Давимся шампанским.
Пахнет елкой. Сколько мы в последнее время ни рубили елок — все как пластмассовые. А эта какая-то другая. Особенная.
— Где вы такую елку нашли?
— Да тете кто-то подарил, представляешь!
— Круто! А мы в этом году искусственную решили…
— Зато не придется думать, куда ее потом, после праздников…
— Ну, как тебе здесь? Привыкла уже?
— Ничего, нормально. Всё квартиры-квартиры… Деревянный дом скрипит, конечно, продувается… Зато печка! Вот, вчера училась растапливать…
— Здорово!
Лена убирает шампанское, ставит чайник.
Странная все-таки комната. Бесцветная. Серые обои с растекшимся узором, продавленный диванчик, постаревший плюшевый медведь, голый, местами изрезанный линолеум. Точно чего-то не хватает. Радости? Будто здесь никто никогда не был счастлив. И только елка настоящая. И Лена, конечно. Она возвращается задумчивая, с чайником и выдает:
— Я, наверное, в Архангельск перееду. К папе. Он давно зовет.
«А как же я?» — думаю. Но вырывается:
— А как же школа? Учителя? Там же наверняка другая программа…
— Ничего, наверстаю, если что. Вот бы тебя с собой взять!
— Да, хорошо бы…
— Блин, он вообще не меняется! — Лена кивает на телевизор.
— Да, пластические операции, все дела…. Ладно! Пойдем уже к нам. Мама торт испекла.
— Если торт…
Пока собираемся, я представляю, как буду без Лены. С пятого класса мы сидели за одной партой. Всех пересаживали, а нас нет. «Мы с Тамарой ходим парой», — шутила учительница физики, встречая нас в коридоре. И правда, куда Лена, туда и Надя. И наоборот. Даже тетрадь общую завели, что-то наподобие дневника. Писали по очереди, оставляли друг другу смешнючие послания, делились песнями. А дальше-то как?
— Ну? Идем? — Лена протягивает пальто.
— Сейчас…
На улице светлее, чем в коридоре. Мягко спускается снег. Лена улыбается:
— Как будто замедленная съемка….
— Может быть, останешься?
— До лета точно здесь. А дальше…
— Ладно. Просто страшно.
Лена останавливается, закрывает глаза и падает в сугроб.
Я падаю следом.
Легонько толкаю ее плечом:
— Мы, наверное, пьяные!
— А небо кружится?
— Пока на месте… А у тебя?
— Только покачивается…. Чуть-чуть.
— Со звездами?
— Не, они крепко держатся.
Хрупкие шаги две тысячи тринадцатого. Всё еще впереди.
А пока — ясность и нежность, прочность и невесомость. Снег, слезящийся на щеке. Время, которое бережет.
— Давай запомним сейчас это? Чтобы возвращаться? — предлагает Лена.
И мы возвращаемся.
Поднимаемся, отряхиваемся, хохочем, заходим в дом, где мама домывает посуду.
— Вы куда пропали? Я уже переживать начала! Давайте-ка чаю!
— Мам, недалеко же…
Даже из две тысячи двадцать пятого — недалеко.
— Тортик обалденный!
— Кушай-кушай, Леночка! Бери конфетки! Всё на столе, не стесняйся!
— Спасибо огромное!
— Девчонки! А времени-то уже! Вам принести второе одеяло?
— Да хватит одного… Лен, как думаешь?
— Нет, я все-таки принесу. Вы в ноги его, если что.
И мы остаемся одни.
Гаснет на кухне свет.
Лена закрывает глаза и падает в сугроб.
Я падаю следом.
У доски
— Главное, построже-построже с ними! И слабости не показывать! Иначе всё, дисциплине крышка! И вашему, Надежда Александровна, авторитету! Ну, готовы?
— Да.
Я не была готова.
Меня поставили на два переполненных пятых класса: Б и Ж, выделили кабинет в конце коридора, показали, как пользоваться электронным дневником. Заходя в школу, я первым делом общалась с охранником, который всё время восклицал: «Ну надо же, а выглядите как ученица! Класс девятый! Десятый максимум!» Однажды техничка пристыдила меня за опоздание. Я шла ко второму.
И вот, в середине февраля, худо-бедно поняв, что к чему, я стояла у доски и — рыдала. А они, пять минут назад гогочущие на весь кабинет, сидели, точно приклеенные к партам, и виновато дышали.
Полгода я пыталась их успокоить. Мы даже придумали игру. За каждое замечание я писала на доске букву, пока не получалась «Тишина». «Тишина» грозила дополнительной домашкой или внезапной проверочной.
Зато теперь молчат. Это провал.
Вытираю слезы.
— Какой вывод мы сделаем из сегодняшнего урока?
— Мы плохие!
— Мы ужасно себя вели.
— Простите нас!
— Поставьте нам двойки!
Может быть, надо было сразу выбежать из класса? Хотя это еще унизительнее. Да и как оставишь их без присмотра? Присмотр красными опухшими глазами, конечно, лучше. А слезы всё катятся и катятся.
— Урок окончен, все свободны!
Сидят.
А обычно только скажешь: «Записываем домашнее задание», уже учебники в рюкзаки запихивают.
Ладно, в сущности, ничего сверхъестественного не произошло. Да, шумели. Да, хохотали. Так ведь уже столько месяцев с ума сходят. Почему сейчас?
Хоть сразу увольняйся.
Дальше-то как?
— Домашнее задание: подумать о своем поведении. Как сделать так, чтобы подобное не повторилось.
Голос дрожит. Позорище.
— Надежда Александровна, вы от нас теперь откажетесь?
— Посмотрим.
— Не надо, пожалуйста!
— Я подумаю.
Зато они видят, что я живая. Вот оно, мое человеческое! Пошатнувшись, сажусь за стол, заставленный разноцветными стопками тетрадей. Спрятаться бы за них, крикнуть: «Я в домике!» И будь что будет!
— От нас предыдущая учительница тоже ушла… В началке.
— Довели?
— Довели… Вы просто добрая…
— Слишком, видимо.
— А мы привыкли, что на нас кричат…
— Это плохо. Но… На сегодня хватит. Идите домой. Урок о-кон-чен!
Сидят.
А мне как с таким заплаканным лицом выйти из класса? Надежда Александровна, что случилось? Да так, ничего. Аллергия!
Завтра об этом узнают все: родители, учителя, другие дети. В школе слухи разносятся мгновенно. И пускай разносятся. Чего уж теперь. Только бы сейчас перестали смотреть. Нет бы залипнуть как обычно в телефоны. Или по старинке записочки передавать. Ничего подобного.
Где же звонок? С часами что ли что-то… У меня? У техничек? У этого мира?
Звенит! Слава богу!
Зашевелились, но как-то медленно, осторожно. Никто не рванул в коридор. Наоборот. Подошли к доске. Выстроились друг за другом и вдруг начали меня обнимать, по очереди.
Стоят, шмыгают носами.
— Простите нас!
— Извините, пожалуйста.
— Мы не хотели!
Самый шебутной из них, Игорь, дернувшись вперед, чмокает меня щеку.
Прокатывается смешок, похожий на дружный выдох.
— Надежда Александровна, вы улыбаетесь?
