Подписаться на Telegram #буквенного сока
Михаил Квадратов // Юлия Лукшина. «Хрустальный дом». Повесть и рассказы. Издательство «Альпина.Проза», 2025
Часть 1. Заметки о книге
Действие как повести, так и рассказов в книге «Хрустальный дом» не очень линейно что во времени, что в пространстве. Но ведь так и в жизни. Иногда мы это даже замечаем, но стараемся не верить. Вроде бы персонажи и не должны встретиться в своей реальности, но пересекаются. Кто утверждает их жизненные планы? Часовая стрелка ускоряется, и мы оказываемся в будущем, или она начинает крутиться в обратную сторону, и тогда находим себя в прошлом. Но всегда должна быть опора. Вот хрустальный дом, например. Он на месте, а вся жизнь вокруг него. Это и есть центральный персонаж книги. «Перед Крымской войной родители ездили на Всемирную выставку в Лондон. Ажурный вид Хрустального дворца и тамошние оранжерейные чудеса так поразили мать, что она загорелась построить собственную — на английский манер. В ту пору в воздухе витало страстное неравнодушие одной империи к другой». / «Некогда посреди парка высились кружевные, затейливые оранжереи для орхидей, с подогревом и фигурной крышей, похожие на шкатулки — на английский манер. От них остался ржавый каркас в мусорном перелеске». / «В оранжерейную руину приходили курить и трахаться, а деревянный стул торчал тут всегда. Бегать в дальний конец парка Артемьеву не разрешали». / «В оранжерейной руине росла громадная липа. Ее ветви лезли сквозь каркас, где вдоль сварных балок все еще торчали стеклянные зазубрины. Говорят, руине двести лет, а то и больше. Здесь я прятался и размышлял, куда бежать от Саввы. В прошлом году радикал-коммунисты убили президента Сергея Артемьева, а потом устроили баллистический самострел». По крайней мере, всегда на месте металлический каркас, да и немного хрусталя сохраняется. А вокруг кипит существование. Живы наши современники, предки и потомки, которых иногда только и можно увидеть, что на старинных фотографиях с проступающими картинами будущего. Баба Нюра, мать русалки, ушедшая жить в пруд к дочери. Табун съеденных в войну лошадей, сталинский вохровец и советы сидевшей на зоне бабушки, которые всегда помогут в теперешней жизни. Воспоминания о бабушке не сидевшей. Любовь: и первая, и последняя. Бытовые сюжеты и сюжеты не очень бытовые. Старушка, спасшая мальчика в блокаду ценой своей жизни. Вообще в книге много про детей и бабушек. Это начинающиеся и завершающиеся жизненные циклы, кто-то рождается, кто-то умирает. Но все живы. Даже те, кто стал туманом. Или навсегда остались дачниками в ощущениях мертвой лисы.
Часть 2. Художественные приложения
«Они приближаются.
Смерть омывает мне морду, ласкает передние лапы.
Слышу движение на соседних участках. К соседям через дорогу приехала серебристая машина; открывают ворота, вдыхают наш звонкий воздух.
На участке справа женщина с тяжелым крупом в черных лосинах внимательно осматривает стволы яблонь. Она вглядывается в кору молоденькой яблони, стучит по ней и ногтем поддевает, покуривая смрадную сигарету.
Дальше по улице жгут мусор, несет паленой резиной. Еще дальше, за общим забором, лежит малое шоссе, оно ведет к большой трассе. Чую вибрацию от всех машин, от грузовиков и мотоциклов, слышу груженые, слышу порожние, автобусы с детенышами, прицепы с разным.
Но вокруг нас со смертью только крыльцо, только кристаллы талого снега, пахнет сырой листвой, сырым деревом и арбузом.
Я прожила счастливую жизнь. Отпрыски мои рассеялись по лесам. Я охотилась всласть, и движенья мои были легки. Иногда болела, тогда шерсть моя редела, залысины на спине приходилось тереть о траву, но на мне как на кошке — все быстро, все незаметно, и хвост мой овевал ветер, хвост мой вел меня. И нос мой вел меня, и листья под лапами, и листья над головою, и мышцы мои упругие, все это было мною и было радостью.
Я нажила счастливую смерть. Собаки загрызли.
Не знаю, впервые такое случилось. Возраст ли, собаки ли были голодные как волки, но они выманили меня из норы и погнали, и одна из них оказалась быстрее меня. Искусством отвлечения владею виртуозно, поэтому не знаю, как ей удалось перехватить меня на косогоре.
Челюсть сомкнулась на холке. Подлетела вторая собака, затем остальные. Но я вырвалась, вырвалась довольно скоро. Да вот только дело-то уже сделано.
Но смерть не печалит меня. Воздух в смерти тот же. И все мое остается при мне — и запах листвы, и вкус грибов, и отпечаток шишки в сетчатке слепого глаза — все, что вошло в меня, перейдет со мной в просторный туманный лес.
Машина подъехала и застряла у ворот в слякотной выемке. Рев, глина и снег летят в стороны. Назад-вперед, назад-вперед.
Но выемка невелика. Машина справляется. С грохотом водружается на поляне перед голыми кустами и словно делает выдох. Хлопки дверей. Жаркий металл. Кого-то рвало».
Михаил Квадратов // Андрей Белый. «Петербург». Роман. Серия «Главные книги русской литературы». Издательство «Альпина.Проза», 2023
Часть 1. Заметки о книге
Отдельным изданием роман «Петербург» Андрея Белого вышел в 1916 году. Это очередное значимое произведение москвичей (по рождению) о Питере: традиция со времен Пушкина и Достоевского. Как правило, москвичей там недолюбливают. Бродский, например, считал Белого плохим писателем. Но, с другой стороны, петербуржец Набоков назначил «Петербург» лучшим романом 20 века на русском языке: «Мои величайшие шедевры прозы двадцатого столетия таковы, в приводимой последовательности: “Улисс” Джойса, “Превращение” Кафки, “Петербург” Белого и первая часть сказки Пруста “В поисках утраченного времени”». Кажется, со стороны всегда виднее. Андрею Белому — около 20 часов с Николаевского вокзала (Мск) на Николаевский вокзал (СПб). С 1904-го московский символист Белый ездил сюда по несколько раз в году, к коллегам-петербургским символистам, и с девушкой тут у него были очень сложные отношения (эти любовные события потом вошли в историю литературы). Все как всегда между Москвой и Питером. Здесь Белый застал революцию 1905 года, начало слома эпохи. «В Петербурге террористы едренее». Сюжетно «Петербург» — роман про отцеубийство. Роман-глыба, по нему написано много статей, защищено немало диссертаций. Коротко не расскажешь. Зловещий Всадник, царство фосфорических пятен и невских бацилл, зараженное пространство и время. Ритмическая проза, которая как нельзя подходит для передачи «мозговой игры». И сам Петербург как «мозговая игра». Расщепление личностей персонажей, мерцание, сознание, переворачивающееся в бессознательное. Саспенс, который держит до последней страницы книги. В 1922 году вышел сокращенный и облегченный вариант романа «Петербург» в Берлине, но и такой в большевистской России уже не был нужен. В СССР роман был фактически под запретом — буржуазный символизм, не удовлетворяет идеологическим требованиям. Хотя по большому счету там нет ничего антисоветского, даже наоборот, борьба масс против угнетателей. Но слишком сложно, читателю надо проще, опять же — автор никуда не ведет, наблюдает из-за угла. В связи с этим, как всегда, встает вопрос о смысле литературы. Хотя дебаты в конечном счете упираются в рассуждения о пользе назидательной литературы для одномерной идеологии. Ну а кому-то нужна и литература как просто литература. Как свободный поток. Этим она, похоже, и жива.
Часть 2. Художественные приложения
«Мокрая осень летела над Петербургом; и невесело так мерцал сентябрёвский денек.
Зеленоватым роем проносились там облачные клоки; они сгущались в желтоватый дым, припадающий к крышам угрозою. Зеленоватый рой поднимался безостановочно над безысходною далью невских просторов; темная водная глубина сталью своих чешуй билась в граниты; в зеленоватый рой убегал шпиц… с петербургской стороны.
Описав в небе траурную дугу, темная полоса копоти высоко встала от труб пароходных; и хвостом упала в Неву.
И бурлила Нева, и кричала отчаянно там свистком загудевшего пароходика, разбивала свои водяные, стальные щиты о каменные быки; и лизала граниты; натиском холодных невских ветров срывала она картузы, зонты, плащи и фуражки. И повсюду в воздухе взвесилась бледно-серая гниль; и оттуда, в Неву, в бледно-серую гниль, мокрое изваяние Всадника со скалы все так же кидало тяжелую, позеленевшую медь.
И на этом мрачнеющем фоне хвостатой и виснущей копоти над сырыми камнями набережных перил, устремляя глаза в зараженную бациллами мутную невскую воду, так отчетливо вылепился силуэт Николая Аполлоновича в серой николаевской шинели и в студенческой набок надетой фуражке. Медленно подвигался Николай Аполлонович к серому, темному мосту, не улыбался, представляя собой довольно смешную фигуру: запахнувшись в шинель, он казался сутулым и каким-то безруким с пренелепо плясавшим по ветру шинельным крылом.
У большого черного моста остановился он.
Неприятная улыбка на мгновение вспыхнула на лице его и угасла; воспоминанья о неудачной любви охватили его, хлынувши натиском холодного ветра; Николай Аполлонович вспомнил одну туманную ночь; тою ночью он перегнулся через перила; обернулся и увидел, что никого нет; приподнял ногу; и резиновой гладкой калошей занес ее над перилами, да… так и остался: с приподнятою ногой; казалось бы, дальше должны были и воспоследовать следствия; но… Николай Аполлонович продолжал стоять с приподнятою ногой. Через несколько мгновений Николай Аполлонович опустил свою ногу.
Вот тогда-то созрел у него необдуманный план: дать ужасное обещание одной легкомысленной партии.
Вспоминая теперь этот свой неудачный поступок, Николай Аполлонович неприятнейшим образом улыбался, представляя собой довольно смешную фигуру: запахнувшись в шинель, он казался сутулым и каким-то безруким с заплясавшим по ветру длинным, шинельным крылом; с таким видом свернул он на Невский; начинало смеркаться; кое-где в витрине поблескивал огонек».
Михаил Квадратов // Гала Узрютова. «Выбор воды». Роман. Серия «Европейский роман». Издательство «АСТ», 2024
Часть 1. Заметки о книге
Роман «Выбор воды» Галы Узрютовой — книга-притча. Проза-поэзия, проза психологическая, медитативная, по пути повествования захватывающая ручейки бессознательного. В бессознательное не всегда легко проникнуть, оно бывает чужое, закрытое, а даже если коллективное — у каждого своя точка входа, дверца с замком и ключом. Читателю вообще не всегда легко. И не очень легко читать «Выбор воды». У главной героини романа Киры тяжелая задача: найти особое место, и это, скорее всего, окажется водоем, который примет кости животных, плоть которых девушка съела в прошлой жизни, и теперь носит их в мешке по странам и континентам. Задача оказывается практически нерешаемой. Десятки мест, и всегда что-то мешает. «Мы хлебаем шулюмку деревянными ложками из одной миски. В ней тяжелеют потроха. В наш суп попадают куры соседкины, дичь охотников, живущих на задах. В наш суп другим не лезть». Без мяса голодно. Как без него. Что изменится, если перестать поглощать мясо животных? Мясоедение — изначальная потребность человека. Отказ от него — видимо, следующая стадия развития цивилизации, но неизвестно, к чему это может привести. Плоть животных переходит в плоть людскую, все едино. Кира давно в пути, теперь идет вокруг словенского озера Бохинь. Она надеется, что здесь удастся от всего лишнего избавиться. «В детстве я думала, что в каждом городе есть Волга, и все дети растут у Волги. Любая река — это Волга». Кира родилась на берегу Волги, а Волга не отпустит никогда, потому что ты ее часть. Точно так же преследует желание есть мясо, хотя это травматично, в детстве ее заставили съесть волжского окуня Руфуса, который был девочке как родственник. И это не единственная детская травма, но постепенно клубок начинает разматываться. Кира надеется, что именно Бохинь примет ее тяжелую ношу. Однако, кроме всего прочего, для этого нужно пройти свою дорогу. Дорога не отпустит, пока ты не пройдешь ее целиком. «Всё, что попадает под ноги, должно быть пройдено, даже если это буран или замёрзшая Волга шириной семь километров. Уроки должны начаться вовремя, русский язык — в понедельник».
Часть 2. Художественные приложения
«Выкладывая кости из мешка на траву, я рассказываю Йоже о каждой.
— Почему ты в Волгу не могла кости выпустить?
— Я живу на Волге, пью из Волги, — и если бы я выпустила их в Волгу, значит, пила бы их снова и снова. Поэтому я хотела отпустить эти кости подальше от дома. Чтобы они никогда не доплыли до Волги, никогда не вернулись ко мне. Столько раз пыталась — и нигде вода не хотела забирать кости. Даже закопать пыталась — тоже без толку. И Бохинь не хочет принимать этот мешок. Вся эта затея с ритуалом прощания — просто бред. Я думала, что иду вокруг озера, — но я лишь возвращаюсь на автобусную остановку, с которой сюда приехала.
— В Бохине вода три раза в год обновляется. И вообще — из этого озера уходит намного больше воды, чем приходит. Подземные источники. Эта вода всё сотрёт.
Вода не искажает дно Бохиня. Камни не кажутся больше или меньше. Они такие, какие есть.
Раздеваюсь, беру мешок с костями и захожу в воду.
Она прохладна.
Целу́ю каждую кость и отпускаю её в воду. Одну за другой.
Последним медленно отпускаю Руфуса, замотанного изолентой. Сначала его скелет не двигается, потом — плывёт.
Вытряхиваю взвесь со дна мешка.
Кости медленно движутся по озеру и окружают меня.
Окунаюсь и плыву.
Раздвигаю кости руками.
Плыву.
Нет ничего, кроме этой воды.
Прятать в неё, доставать из неё.
Она — и речь, и звук, и горы, и тропа.
Её никогда не было, она была всегда и появилась только сейчас.
Её видишь раз в жизни.
Она знает твоё имя — и тут же забывает его.
Из озера выныривает полосатый окунь с красными плавниками.
Смотрит мне в глаза и уплывает — в Волгу.
Руфус.
Моё стадо движется по озеру за ним, все стада моего рода.
Стадо растёт и становится таким большим, что вода в озере поднимается и трогает ноги Йоже, стоящего на берегу.Когда я выхожу из воды, Йоже подаёт мне платье своей матери.
В озере, стекающем по животу, рукам и ногам, нет холода.
Мы обнимаемся, Йоже отплывает на лодке в Уканц, но, окликнув, бросает мне грецкий орех. Успеваю подставить руки. Расколотый. В его вкусе — что-то большое. То, что в скорлупе не помещается.С каждым шагом одежда теряет тяжесть воды».
.
