Допустим, все мы внезапно оказались в конце семидесятых, в разгар литературного спора между «горожанами» и «деревенщиками». В те годы, возможно, прозу Александра Пономарёва я бы для себя не отметил — схожую тематику разрабатывали слишком многие из теперешних классиков. А сейчас такая литература неожиданно читается как что-то свежее и немейнстримное. Когда «фолк» ассоциируется скорее с нью-эйдж мифологией и мистикой, перемешанной с социалочкой, а деревенская проза почти поголовно черна и мизантропична, уютные рассказы-притчи Пономарёва с их чуткостью к читателю и мягким юмором смотрятся вполне выигрышно.
Иван Родионов
.
Александр Пономарёв родился в 1970 г в Москве. Окончил Институт инженеров водного транспорта. Публиковался в журналах: «Наш Современник» «Сибирские огни», «Бельские просторы», «Нева», «Российский колокол», «Смена», в «Литературной газете» и др. Автор сборников иронических рассказов «Нервные люди», «Обыкновенная история», «Вкус к жизни». Финалист и лауреат ряда российских и международных литературных конкурсов, в том числе лауреат ХII Международного литературного конкурса им. В.Г. Короленко.
.
Александр Пономарёв // Благословение бабы Маши
.
В каждой местности, особенно в сельской, обязательно должны быть местные достопримечательности. Например, если одна деревня славится своими пуховыми платками, то другая обязательно будет родиной великого поэта. В каких-то краях урождаются подосиновики величиной с покрышку для «Москвича», а где-то даже летом идет снег.
А вот деревня Лукашкино знаменита тем, что над ней постоянно висит грозовой фронт. Грозовая активность здесь не хуже, чем в пресловутом месте впадения реки Кататумбо в озеро Маракайбо. Грозы в Лукашкино возникают регулярно, причем на любой, если так можно выразиться, вкус и манер. Тут тебе и шаровые заряды, что вылетают из телевизора и улетают в розетку, и горизонтальные всполохи, которыми тучи яростно обмениваются между собой, и ленточные, бьющие по тебе дуплетом. Местные поговаривают, что встречались даже бисерные, правда, никто толком не знает, что это такое. Думали сначала, что по Лукашкино некая аномалия магнитная проходит. Но какая, к лешему, аномалия, когда тут железа отродясь не бывало, а даже если и было что, то местные мужики в пункт приема сырья давно уже отнесли.
Приезжала как-то даже научная экспедиция, всё обнюхала, измерила и, наконец, вынесла вердикт: «Не по нашей части проблема, чертовщина какая-то». С тем и уехала. Тогда на сельском сходе порешили, что согрешил кто-то из предков, крепко согрешил. По такому случаю местный батюшка по имени Митрофан отслужил водосвятный молебен и совершил крестный ход вокруг самой высокой точки Лукашкино — Либеровой горы, исторически считавшейся в Лукашкино центром притяжения молниеносных и бесовских сил.
Но всё тем не менее осталось по-прежнему. Хотя не совсем. Шаровые молнии вроде бы на нет сошли. Правда, обычные стали еще назойливей и злее.
Вот с одной из таких гроз и началась история, героями которой, точнее, даже местной притчей во языцех, стали баба Маша с двадцатью сотками сортовой картошки и её мужик — дядя Миша с мопедом «Верховина». Впрочем, картошка и мопед к существу данной истории имеют исключительно второстепенное, опосредованное отношение.
Бабе Маше на момент, когда в Лукашкино развернулись драматические события, о которых пойдет речь, исполнилось шестьдесят с лишком. Несмотря на свои достойные годы, она сохранила следы простой, негромкой русской красоты — ладно сбитая, груболицая, увенчанная пучком русых, без единой сединки волос, она плыла по улице и улыбалась миру своими ямочками на не потерявших молочную спелость щеках. Под стать своей внешности она была богата каким-то внутренним смиренным благообразием, благолепием. Кроткая, работящая, покладистая. Не жена — золото.
Как бы в противовес своей бабке мужик её — дядя Миша — внешность имел заурядную, мозглявую, а нрав вздорный, склочный и где-то даже сволочной. И красоту души своей супруги если и ценил, то далеко не в первую очередь. Потому что больше всего дядя Миша уважал качество деревенского самогона, настоянного на еловых шишках, которым, к слову, тоже славилось щедрое на разных умельцев Лукашкино. Да так ценил, что дегустации его порой продолжались по паре недель кряду. Покладистая баба Маша смиренно относила в чулан, куда он уходил в «навигацию», две огромные фляги самогона и три банки соленых огурцов, оставляла ведро для помоев и вешала снаружи большой амбарный замок. На тот случай, если «окаянному кровопивцу» вздумается побуянить. А еще дядя Миша был изрядный лоботряс. Понятно, что лбом он тряс в свободное от навигации время. Другими словами, в году где-то дней сто.
Так что из всего известного нам о дяде Мише можно сделать нехитрый вывод, что баба Маша находилась в списке его приоритетов где-то на третьем почетном месте. Или, скорее, даже на четвертом. Потому что была у дяди Миши еще одна слабость. В трезвое время жизни герой любил возиться со своим мопедом «Верховина», который перманентно находился у него в ремонте.
— Магнето есть у кого ненужное, не знаешь? — спрашивал он время от времени каждого встречного. — А то мое искру чё-то не дает. Вот поставлю новое магнето — и на рыбалку махну. На днях, наверное, поеду.
Интересно, что магнето в случае с дядей Мишей — это понятие собирательное. В зависимости от его текущей потребности вместо магнето вполне могла быть головка цилиндра, ведущая шестерня или какая-нибудь храповая муфта.
А «на днях», оказавшись в компании селян, он снова бросал свой клич:
— Ребят, может, у кого тросик газа завалялся лишний, а то у меня чё-то лопнул? В райцентр на днях задумал ехать, а тут трос, итить его, этот.
Но никто так никогда и не видел дядю Мишу верхом на «Верховине» ни «на днях», ни «после дождичка в четверг», ни даже после морковкина заговенья — потому что, несмотря на все его усилия, чудо-техника самостоятельно с места трогаться отказывалась. Но дядя Миша, беззаветно влюбленный в свой мопед, всё равно не отчаивался и верил, что в один пре-красный день он оседлает верного коня, потом включит третью скорость и, дав полный газ, рванет на нём по утопающей среди подсолнухов просёлочной дороге в светлые заоблачные дали. В свободное же от дегустаций и ремонта мопеда время он (куда деваться: не потопаешь — не полопаешь) помогал бабе Маше по хозяйству. Правда, той для этого приходилось проявлять чудеса терпения и дипломатии.
— Самый ядрёный самогон, говорят, из картошки получается, — начинала она издалека, усаживаясь на любимого конька дяди Миши.
— Это точно, из Жуковского раннего выходит первый сорт, — охотно подхватывал тему дядя Миша. — Из Луговского тоже знатный продукт получается, только перегонять три раза надо.
— А чем тебе синеглазка не нравится? — развивала интригу баба Маша и потихоньку переводила разговор в нужное русло. — У нас в погребе шесть мешков такой лежит как раз.
Доставать надо и сажать.
— Завтра достанем.
— Сегодня бы надо, — настаивала баба Маша. — А завтра уже сажать. Иначе хрен тебе по осени будет без редьки, а не самогон.
— Верно, Маня, — соглашался он. — Дело нужное. Завтра, значит, и достану. Прорастет покуда, а на той неделе посадим. Нынче же, пожалуй, грамм двести того, что из Жуковского получилось, жахну. Разохотила ты меня. Нашарь-ка мне поллитровочку не в службу.
— Тьфу ты, леший, — тихонько стонала баба Маши и, надев опорки, лезла в погреб за самогоном.
Где-то неделю спустя после случившегося разговора о необходимости посадки картошки баба Маша сидела на лавочке в палисаднике и, прислонив к уху переносной радиоприемник «Маяк», норовила поймать прогноз погоды. В тот момент для неё это было вполне актуальным занятием, ибо вокруг Лукашкино плотной стеной сразу со всех четырех сторон света сгущались свинцовые тучи.
— Третий день громыхает, — скорбела она. — Льет и льет, а пора бы уже за картоху приниматься. Хотя, будет тут тебе посадка, когда изверг какой день в чулане пятый угол ищет.
За своими горькими мыслями баба Маша не заметила, как где-то совсем рядом сильно вспыхнуло, после чего земля под её ногами вздрогнула и через мгновенье уже оказалась у неё под головой. Так что искомый прогноз, можно сказать, сам прилетел ей в голову.
Не успела баба Маня упасть, как по деревне пронеслось зловещее:
— Машу ударило!
Все соседи оторвались от своих дел и что было сил припустили к дому бабы Маши: оказать ей первую помощь или наоборот сказать последнее «прости» — в зависимости от её потребности. Когда прибежали на место, то увидели лежащую навзничь бабу Машу с радиоприемником «Маяк» в вытянутых руках, из динамика которого доносилось: «В окрестностях деревни Лукашкино в течение дня сохранится ясная солнечная погода, ветер слабый до умеренного, относительная влажность…» Вокруг тела раздались нестройные голоса:
— Эй, сделайте что-нибудь уж, люди!
— Что сделать-то?
— Ну, искусственное дыхание, что ль…
— Ага, щас сделаю я ей дыхание, а она как даст разряд, и из меня самого дыхание вон. В ней, поди, вольт тысяч десять эдак щас. Как в скате морском.
— Верно, не по технике безопасности это…
— А что по технике тогда?
— Да пес его знает.
— Точно, ну её к лешему, к ней и подходить-то страшно. Вот специалисты приедут…
— Люди, вы люди или кто?..
— Нельзя, не по-людски это, всё равно надо делать что-то.
— Вот и делай сама…
По итогам дебатов большинством голосов решили, что всё-таки вместо первой помощи более уместно будет сказать ей последнее «прости», потому как это есть самое разумное и естественное, что можно сделать в данной ситуации.
— Прости нас, Маша!
— Не поминай лихом!
Бабы захлюпали, мужики потянулись за папиросами. За этим и застал их дядя Миша, который появился чуть спустя, потому как с замком амбарным заминка вышла. Несмотря на то что не совсем твердо держался на ногах, он довольно резво кинулся к своей бабке, забыв про всякую технику безопасности.
— Маня, Маняша, да что это такое, а, — бормотал он, держа её за голову.
— Не уберёооог!
Скупая пьяная слеза оросила нос покойницы. От падения на лицо капли практически неразбавленного спирта новопреставленная поморщилась, открыла один глаз, потом второй.
По толпе прокатился вздох облегчения.
— Жива!
— Шевелится, вроде…
— Господи Иисусе!
Дядя Миша, несмотря на свой сволочной характер, тоже растрогался. Взволнованный, он решил сказать ей что-то теплое, душевное, сообразное ситуации:
— Ма…
Однако дяди Мишина супруга почему-то не была настроена сентиментально. Вместо того чтобы раскрыть ему свои объятия, она от души хрястнула его по морде радиоприемником.
— Ша… — Надрался, ирод, людей бы постыдился, скотина.
— Маня, ну ты чё в самом деле. Я ж законно…
— Марш в дом, сволочь ты эдакая, там договорим!
И опять — бац ему в сопатку, да так, что у дяди Миши чуть голова не отлетела.
Метаморфоза, произошедшая с кроткой и покорной женщиной, судя по всему, объяснялась тем, что организм бабы Мани в одночасье принял просто атомный заряд атмосферной энергии. Хоть аккумуляторы от неё заряжай. Глаз у неё засверкал, спина распрямилась, даже брыли на щеках разгладились. Помолодела баба лет на десять, посвежела, заискрилась вся. И, что немаловажно, деловая стала, энергичная, в руках всё горит и пляшет.
Вернувшись домой, она первым делом помыла посуду, потом переколола дрова, затем переворошила сено и поставила на место покосившийся плетень. За остаток дня многомалё чего полезного по дому сотворила. А ночью даже на чердаке разобралась.
Дядя Миша её даже слегка уважать стал. Не бояться, конечно, нет. Все-таки характер у неё сохранился в целом добрый и незлобивый. А так — опасаться, ну мало ли, как бы не вышло чего. И в меру сил (за бабой Машей кто нынче угонится) стал тоже суетиться по хозяйству. В общем, работа на подворье у бабы Маши закипела.
Солнце едва-едва выглядывало из-за рощи, а вся слободка уже слышала, как она дает зычным голосом мужу разнарядки:
— А ну-ка, Минька, ноги в руки и дуй в погреб за посевной картохой.
— Айн момент, Манечка.
— Пусть покуда в тепле полежит, оживет. Днями сажать будем. А нынче антоновку побелить не мешало бы.
— Не извольте уже сомневаться.
— И коз вывести на выпас не забудь…
Само собой, никакой речи о чулане теперь и быть не могло. Даже больше. В хлопотах по хозяйству дядя Миша забыл про «святая святых» — свой мопед. Но ничего не бывает вечно под луной. Со временем энергетический эффект от биологической добавки у бабы Маши стал спадать. Она всё чаще присаживалась на лавочку, чтобы перевести дух, и всё реже отдавала по утрам лоботрясу ценные распоряжения. На радость дяде Мише, к ней потихоньку возвращались её привычная меланхолия и сонная апатия. И вот он, осмелев, стал потихоньку бросать взгляды в сторону чулана.
Возможно, так всё и сошло бы на нет, но в конце июня снова разразилась гроза. Баба Маня в тот момент как раз раскатывала на кухне тесто для пельменей. Дядя Миша же, поменяв цепь на мопеде, обнаглел настолько, что собрался достойно отметить это событие, достав из погреба бутыль самогона. Перед тем как приступить к трапезе, он опасливо оглянулся на свою бабку, но та лишь, скорбно втянув шею в плечи, вздохнула:
— Ну что с тобой поделаешь, с иродом?
Дядя Миша, поняв её взгляд правильно, плеснул себе сотку и, довольно крякнув, понес лафитник ко рту. Но в тот момент, когда его губы уже были готовы слиться воедино со стенками стакана, в окно ударил мощный порыв ветра, захлопнув форточку, куда уже через секунду забарабанили крупные градины.
— Ой, батюшки, там куры гуляют, поубивает же, — спохватилась баба Маня и, наспех вытерев о передник руки, побежала спасать несчастную птицу. Не успела она выскочить во двор, как раздался треск, словно рухнула старая огромная ветла у сарая, а сразу же за ним послышался истошный бабий визг:
— Машу ударило!
Как и в прошлый раз, подле бабы Мани достаточно быстро собралась толпа, гадая, насколько роковой могла оказаться для неё встреча с Перуном на этот раз.
Устремив глаза к небу, баба Маня лежала, смиренно скрестив на груди руки, и даже не дышала. Все вокруг с удовлетворением отметили её свежий вид и умиротворённость.
— Ну ведь надо же, как живая.
— Главное, что не мучилась.
— Ммань, ты… чё, ты… чё это уддумала-то, а? — всхлипнул, глотая слезы и едва связывая от волнения слова, с трудом пробившийся сквозь толпу дядя Миша.
Услышав нетвердый голос супруга, баба Маша вдруг резко дернулась всем телом. Затем с невероятной силой и свистом втянув носом весь кислород, который был в радиусе полукилометра от неё, села. Придя в себя, она первым делом нашла взглядом дядю Мишу и, ткнув ему в грудь оконечностью указательного перста, сказала:
— А ну дыхни, сволочь… — Ну, всё нормально вроде, жить будет, — обрадовался народ и начал потихоньку расходиться.
Дядя Миша, понятно, тоже сначала обрадовался, но, увидев, как засверкал Машин глаз и как напружилась её грудь, слегка приуныл и на всякий случай отошел подальше, чтобы не получить ненароком по щам. Баба Маша, войдя в дом, ничего не сказала по поводу наполненного первачом стакана, но зато так пронзительно кашлянула в кулак, что дядя Миша, сделав из тетрадного листа воронку (не выливать же), мигом сцедил то, что, увы, не успел употребить, обратно в бутыль.
— Иди картоху окучивай, супостат, — только и прошипела баба Маша, словно Зевс, испуская взглядом молнии. Но ни-чего, впрочем, больше от неё и не требовалось.
Ближе к осени, как с нетерпением ожидалось дядей Мишей, энергетический запал у бабы Маши стал снова сходить на нет. Потихоньку жизнь возвращалась на круги своя. Сначала во двор из сарая был извлечен мопед, а еще спустя неделю у дяди Миши забрезжил подходящий повод — Успение.
Накануне наступления повода печальная и тишайшая баба Маша по сложившейся традиции покорно отнесла в чулан стандартный праздничный набор — три банки с огурцами, две фляги первача и ведро. Отнесла и, обессилено прислонившись спиной к двери, скорбно задумалась: «Ох, горька ты, бабья доля. Вот сейчас закатится мое ясно солнышко на три недели кряду в «навигацию» и кто тогда картоху копать будет? Двадцать соток картохи как-никак — это вам не шутки. Потом осень наступит, дожди зарядят, превратив поле в непролазные хляби. Про-падёт как пить дать картоха. А с другой стороны, что делать-то с супостатом, что?» Вспомнила бабка, смахнув слезу, как ладно было у них в семье совсем еще недавно, пока в ней присутствовала внутренняя сила, ниспосланная небом. Воистину, не небесная кара за грехи те разряды были, не несчастный случай. Это было её благословение!
Раздумья прервал далекий раскат грома, который напомнил Мане о том, что сейчас над деревней начнется очередная грозовая свистопляска.
— Кстааати… а ведь это мысль. Надо только найти место побойчее!
Когда она окончательно решилась, то откопала в сарае среди хламья палку какую-то подлиннее и отправилась навстречу грозовым всполохам. Бабы соседские, конечно, удерживали, увещевали, как могли, у виска крутили. Да куда там.
Пока баба Маша шла заклинать молнии, её ненаглядный успел приговорить три стакана и впервые за лето был на седьмом небе блаженства. Но в самый разгар праздника как оглашенная влетела соседка Нюрка и с порога сломала ему процесс наслаждения жизнью:
— Ты вот сидишь тут, ирод, водку пьянствуешь, и по барабану тебе, что Манька твоя на Лимберову пошла, а в руках-то у неё труба медная. Рехнулась бабка совсем. Молнию пошла ловить. А ты давай сиди, супостат, лакай.
Дяди Мишина ладонь сама выпустила стакан и сжалась в кулак.
— Ну я ей задам щас молнию, такую ей молнию задам.
И, напялив картуз, он нетвердой походкой направился на холм.
Дядя Миша и сам, наверное, не осознавал, что им руководило в большей степени в тот момент. То ли страх за свою дурную бабку, то ли опасение сломать перспективу так хорошо складывавшегося застолья в случае, если та всё-таки получит свой энергетический допинг.
Как и предполагалось, он нашел её на самой высокой точке местности. Баба Маша стояла во весь рост, торжественно держа, словно хоругвь, его телескопическую удочку. Вокруг неё неистовствовала природа. Небо было разрисовано причудливыми узорами, которые менялись, словно в гигантском калейдоскопе, и время от времени, падая на землю, взбивали огненные фонтанчики пыли.
— Шагай в избу, дура! — крикнул он бабе Мане, безуспешно стараясь заглушить раскаты грома.
— Сам иди туда.
— Дура.
— От такого и слышу.
— Убьёт же! — кричал своей неистовой бабке дядя Миша, задыхаясь от порывов встречного ветра.
— Пусть. Лучше уж так, чем всю оставшуюся жизнь терпеть твои выкрутасы, ирод…
Тут у них прямо над головой полыхнула молния, и над деревней эхом прокатился крик:
— Мишу ударило!
— Машу, что ли? Опять?
— Да нет, Мишу, говорят тебе, Мишу долбануло.
Когда вся деревня сбежалась к месту трагедии, то увидала следующую картину. Дядя Миша лежал на спине, раскинув руки и широко открыв рот. Из левого уха у него шел сизый дымок. Баба Маша в оцепенении сидела рядом, обхватив двумя руками удочку, и беззвучно шептала слова молитвы.
— Всё, амба мужику, — послышалось из рядов.
— Отшумел камыш.
— Отправился вслед за своим мопедом.
Мужики сняли как по команде свои картузы, а бабы нестройно завыли в голос:
— И наа когоо тыыы нааас остааавииил?..
Но тут разбуженный бабьим многоголосьем дядя Миша чихнул, неуверенно приподнялся на локтях, после чего, пошарив у себя за ухом, достал тлеющий бычок и жадно затянулся.
— Чё это было, кто скажет, а?
— Жи… живой. Родненький, — зарыдала баба Маня, упав перед ним на колени. — Пойдем, свет очей моих, я тебя до дому отведу.
Бабы, разом прекратив голосить, зашипели:
— Вот ведь ирод, ну ничего ему не делается.
— Дык пьяному море по колено.
А мужики, поняв, что продолжения у шоу не будет, стали потихоньку расходиться.
Придя домой, дядя Миша брезгливо понюхал стакан с сивухой, который поднесла ему на радостях баба Маша, но, вместо того чтобы освежиться, только поморщился и выплеснул его в ведро.
— Ишь ты, пакость какая.
На следующий день он ни свет ни заря поднялся, выдул залпом крынку молока и безо всякого увещевания (баба Маша блаженно улыбалась, досматривая третий сон) пошёл копать картоху. А в полдень вся деревня, с удивлением разинув рты, смотрела, как, словно игрушечная, летает в его руках лопата, как летят со свистом в разные стороны комья стерни и прямо на глазах растет у тына груда картофеля. За время своего картофельного марш-броска дядя Миша остановился лишь трижды, чтобы приникнуть губами к бидону с козьим молоком, который ему всякий раз заботливо подавала баба Маша.
Через пару дней всё было кончено: добро было выкопано, рассыпано по мешкам и спущено в погреб. А еще через неделю дядя Миша поехал на своей «Верховине» за опятами.
С тех пор в Лукашкино начался, если можно так выразиться, грозовой бум. Местные бабы наперебой, лишь только завидят облачко, спешили, прихватив с собой металлическую арматурину подлиннее, на местную возвышенность. Только зря, как оказалось, время тратили. Лучше бы они эти прутья по другому назначению употребили. Потому как грозы в Лукашкино сошли после того приснопамятного случая с дядей Мишей на нет. А вместо них зарядили тоскливые мелкие осенние дожди…
.
