6 октября 2024 в Библиотеке поэзии (Библиотека № 76 им. М. Ю. Лермонтова) состоялась 103-я серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». Стихи читали Дариа Солдо и Александр Разин, разбирали Ольга Балла, Степан Самарин, Алексей Колесниченко (очно), Мария Маркова и Мария Мельникова (заочно).
Вели мероприятие Борис Кутенков и Александр Хан.
Представляем подборку стихотворений Александра Разина и рецензии Ольги Балла, Марии Мельниковой, Алексея Колесниченко и Марии Марковой о ней.
Видео мероприятия смотрите на Rutube-канале и в группе проекта
Обсуждение Дарии Солдо читайте в этом же выпуске «Формаслова»
.
Рецензия 1. Мария Мельникова о подборке стихотворений Александра Разина
Александр Разин принадлежит к авторам, с первых строк вынуждающим читателя сделать нелёгкий выбор — какой способ восприятия предпочесть? Сверхбыстрый, всецело подчинённый первичному интуитивному впечатлению, почти что превращающий поэзию в вокализ, или сверхмедленный, превращающий чтение в кропотливое исследование? Или, может быть, получится без потерь, не разрываясь от переключения скоростей, совместить их? Спойлер: не получится, но и без совмещения тоже не выйдет полноценного чтения. Хорошая поэзия всегда должна заставлять читателя хоть чуть-чуть разрываться.
Заверни мне воды
Перстень оливковый
Рукой сада слабой
Кораблик укроет
Воск сот ветхих
Дыма столп
Разведёт паром
Покой сына
Говорит ей
Пока не дошёл над прахом
Дождь даром
При первом прочтении быстрым способом это стихотворение обтекает сознание, как ручей — камень. При первом прочтении медленным способом оно способно причинить почти физическую боль. Однако если преодолеть оторопь и ощущение беспомощного метания в наполненном странносочетающимися словами безвоздушном пространстве, прочесть текст ещё раз и ещё раз, разобрать на слова и собрать обратно, всё встанет на свои места. Непростая работа, но она того стоит.
Сверхбыстрое, не рассуждающее чтение позволяет в полной мере насладиться мелодическими достоинствами стихов Разина и оценить ту хрупкую красоту, что возникает в тексте, когда хорошо поставленный звук становится на место логики. Сверхмедленное, трудолюбивое — даёт возможность отдать дать авторской лингвистической находчивости. Злоупотребление редкими и архаическими словами — почётный экспонат золотой коллекции литературной пошлости. Однако у Разина и кассоне, и виссон, и кондак более чем исправно играют свою партию в стихотворении. То же — с библейскими аллюзиями. Разин нашёл свой уникальный язык для повествования о божественном, язык сложный, утончённый, требующий от воспринимающего максимального сосредоточения и доверия. Религия здесь предстаёт частью прихотливого узора вечно пребывающей в движении мировой красоты. А красота — разновидностью безумия, припадком, детской игрой в бисер, беглой ночью с паром из рта. Сложно сказать, много это или мало… пожалуй, это идеально для читателя с действительно отважным воображением.
.
Рецензия 2. Ольга Балла о подборке стихотворений Александра Разина
Должна признаться, что понимание стихов Александра Разина стоило мне некоторых усилий, и нет чувства, что эти усилия увенчались в полной мере успехом, — но вполне возможно, так и задумано. Сформулируем же некоторые результаты этих усилий.
Что здесь, по моему разумению, явно есть:
– стремление соприкасаться с (трансцендентным, сакральным, с Богом) без посредничества чего бы то ни было, — соприкасаться телесно, всей своей хрупкой жизнью (хрупкость и ранимость жизни в представленной подборке неоднократно подчёркивается); самоумаление. В первом же стихотворении — поэт (лирический субьект) подставляет всего себя Божьей милости. Вообще, происходит соприкосновение телесного и сакрального, повседневных вещей и сакрального. Библейские Агарь и Сарра, новозаветный Святой Иаков оказываются в одном контексте с каравеллами, хлебом, колодцем, серьгами, якорем.
– Внимание к предметам, к их облику, в том числе к их звуковому облику: в стихотворении «Стук кассоне…» (само сочетание слов содержит звукопись) такой кассоне с резными, украшенными стенками и описывается: яблоки, простое и гранатовое, — видимо, элементы узора на нём. В одном контексте с итальянским сундуком оказывается кондак, — если это византийское, православное песнопение, а не дохристианская греческая «палочка, на которую наматывался свиток с текстом» (скорее всего, так и есть, поскольку палочку со свитком с языка снять проблематично), тогда мы снова видим взаимодействие в пределах одного контекста мирского и сакрального.
– Заметна также довольно настойчивая склонность сближать — ставя рядом или на соседних строчках — сходно звучащие слова: «ладошки лошадки», «осью осенней», «в <…> воде водится», «сонет — стонет», «ве́нок венок», «мускулом музыки», «пастелью — постелью», «глубокие корни — глубокие кости», «струнной иди стройной», «капли куплет», «связки — слёзная»…
Слова у Разина часто тянутся друг к другу по одному только созвучию, и это позволяет нащупать некоторое родство и обозначаемых ими вещей, состояний, качеств и т.д., — а Разин склонен сближать весьма далековатое, о чём мы ещё скажем ниже.
Возможно, одним из сквозных мотивов стоит признать тягу малого к (дарующему смысл и само существование) большому: человека ли к Богу, ходящей ли по рукам разменной монеты к человеку, а может быть, тут тоже — человека к тому же Адресату, как оно, скорее всего, и есть («подбери меня / верни меня себе»);
– Любовь и потребность в ней точно есть, но эта тема, кажется, не доминирует.
Обращают на себя внимание также:
– неологизмы и церковнославянизмы, редкие для сегодняшнего внерелигиозного слуха настолько, что звучат как неологизмы: «сетчаточный» — от слова, как я понимаю, «сетчатка» (глаза), «ложноцветущий», «крылаточка», «благоплодная», «корнеглазая», «жемчужнотреснувший», «небесносердечное»;
– настойчивые инверсии — «рукой <…> слабой», «сот ветхих», «дыма столп», «зубов боль», «орехов грецких», «чернозёма тело», «автопортрет кулонный», «пророчества молоко», «тени тремоло», «неба суставы» — предполагается, видимо, что они придают речи возвышенный модус (вероятно, в представлении автора это работает также на ритм), иначе непонятно, чем оправданные: прямой порядок слов, кажется, был бы ничуть не хуже;
– нарушения, разумеется намеренные, нормативного / рутинного синтаксиса, нарушения, так сказать, синтаксических ожиданий: «ягнята души о души волчат воют-баю-блеют», «до молока надо достать из души», «ты в меня увядаешь», «меня вянет изнутри из собственного тела на»;
(Стихотворение «То ноют чашечки-волчки…» — выглядит как частью заговóр, частью колыбельная, небольшой частью молитва: «Рабы мы, рабы Твои есть и были» — но с колеблющимся обращением: возникая в середине текста, обращение к Богу затем теряется, — дальнейшее вряд ли обращено к нему: «только не вырони, отойди — за ним игра»: Бог не выронит, и отойти ему некуда);
– оборванные синтаксические конструкции (возможно, свидетельство того, что эта поэтическая речь открыта неизвестному, разомкнута): «всегда было алее земли воинства, крепче их поцелуя было» — а что было алее земли и крепче поцелуя, о том не говорится; «повешенный хотел бы быть поцелуем сквозь сирень проклёвывавшейся не из слов» — к чему относится слово «проклёвывавшейся» — неведомо; «виселица таила бы, как онá» — «таить» — глагол переходный, но к какому объекту он относится, от нас утаено.
– вариант — конструкции с лакунами: «Покой сына / говорит ей» — кто говорит и кто такая она, которой предлагается покоить сына (думаю, в данном случае это глагол) — остаётся неизвестным; «и вышли тотчас» — весьма неочевидно, кто именно вышел;
– физиологизмы, в том числе при разговоре о вещах нефизиологических, причём часто болезненные: «ноют чашечки-волчки глаз», «оно больней сверлит», «слепой якорь», «яблоко стонет», «песня — припадок», «царапинка ранка звуков», апостолу предлагается идти по небу «кровью», «слёзная косточка», «неба суставы», «лоханка почки на ветке»; «око <…> больней сверлит, чем зубов боль», «жемчужнотреснувшего неба суставы»;
– сближение очень далековатых вещей — из совсем разных планов бытия: корабль укроет оливковый перстень слабыми руками сада; паром разведёт столп дыма и воск ветхих сот; «память вод-языка — до молока надо достать из души, а не до крови из тела», густой млечный сок вцепляется в (чьи-то) руки и при этом стискивает герб, повешенный хотел бы быть поцелуем сквозь сирень, челнок расправлен волосом аквилона (ну это ещё из самого понятного), куплет капли припадает пополам по рукам глади (это уже сложнее), жемчуг на шее открытой спиралевидной души лица. Как эти вещи связаны — догадаться не получается; я бы назвала такое нагнетанием неочевидного; множественной неочевидностью: жемчуг на шее не просто души, а ещё и души лица, и при этом открытой. «Подбил плотник сеятель иконописца праща плаха» (не говоря уже о том, что это — из числа упомянутых выше разомкнутых конструкций: на что подбил? чем подбил? — и вся эта история оказывается в одном контексте, в пределах одного катрена с тем, что «лоханка почки на ветке / из земли в сердце вырастает». Связь между первой и второй половиной катрена уловить не удаётся.
Из частотных образов:
– Прежде всего вода: «в живой воде водится», «перелив воде», «пристальная вода», «заверни мне воды» и связанный с нею круг образов: волны: «челнок по волнам»; влага: «дыхания влажная бабочка»; капли: «капли-погодки»; дождь: «заточенный косой дождь»; река: «колокольные серьги медные / тише виссона славят реку»; то, что по воде плавает: каравеллы, опять же челнок, корабль, паром; якорь: «слепой якорь»;
– С нею частотой упоминания вправе соперничать руки: «над моими руками», «из рук в руки», «молитвы руки», «поход по рукам», «по рукам глади», «связки руки», «рукой сада слабой», «вцепившийся в руки» (густой млечный сок), «голые руки девушки» или их части — ладони или то, что относится к рукам: «одни ладошки лошадки», опять же «кровь, ладонь, рукава», «толщиною в ладонь», «плач пошёл по глазам пальцами», «в пальцах связанных мускулом музыки их позвонков»; «в запястьях духа»;
– Реже — другие части тела (но тело как таковое, таким образом, довольно настойчиво): глаза — «глаза — рабы», «плач пошёл по глазам», «сетчаточных дел мастер», «радужки пепельный нимб»; ноги — «поход <…> под ногами»; рот — «из уст в уста», «я часто представлял его вытаскивающим из себя в свой рот»; сердце: «сердца-улитки», «сердца-близнецы», «из земли в сердце вырастает»; кровь: «до молока надо достать из души, а не до крови из тела», «Кровью апостол по небу струнной иди стройной», «кровь, ладонь, рукава»; слова, от которых боль зубов, воспитаны «языком на губах»; упоминается также «язык над гортанью», «жемчуг на шее <…> души», кости («Глубокие кости питают», «слёзная косточка — / косточка знания»), флейта вен («вéнок»): «вéнки» также глотаются облаками, у чернозёма и волн есть тело, а у музыки — «мускул», а тянется она «нога на ногу» (вообще-то конвенциональное выражение в таких случаях — «нога за ногу», в смысле плетётся медленно, но, возможно, автор имеет в виду что-то другое);
– растительность / растения и образы, с ними связанные: «Этот род многолетних растений — / Закушенный стебель»; «язычковый цветок», «сирень», «цветок папируса», а также лес и сады;
– колокол: «колокольной жизнью», «колокольные серьги»;
– молоко: «пророчества молоко», «до молока надо достать из души», «густой млечный сок»;
– молитва / вообще настойчивые обращения к Богу: первое стихотворение — само молитва; опять же «молитвы руки»; в стихотворении «Как тебе удалось провисеть…» Господь поминается через каждую строчку (или через две).
Чего тут нет:
– биографии, личности, персональных чувств автора («я» присутствует очень сдержанно, косвенно: появившись в первой строчке первого стихотворения «над моими руками», оно вскоре уходит и появляется потом очень ненадолго, в основном в форме глаголов: «побегу лесом по снегу побегу тенью», «ловлюсь», но также и в форме вопроса: «кто я?»);
– истории, социальных проблем;
– метафизики, кажется, тоже нет (взывания к Господу всё-таки вряд ли метафизика);
– аллюзий, цитат скрытых и нескрытых, диалога с предшественниками и современниками.
Отсылки к мировой или какой-либо иной культуре немногочисленны. За мировую культуру тут представительствуют кассоне (Италия, XIII—XVIII века), кондак (от Византии — по всему православному свету), аквилон, иконописец, мадригал и Плиний (которому принадлежит ложноцветущий мадригал независимо от того, что эта музыкальная форма возникла несколько позже смерти Плиниев и Старшего, и Младшего), указанные выше — немногие — библеизмы и один евангелизм, а также Аглая и Лаура, которые, по всей вероятности, тоже к чему-то отсылают: возможно, Аглая — к Достоевскому, а Лаура к Петрарке, но это не очень уверенное предположение. Впрочем, апелляции к Господу во вполне традиционных выражениях тоже могут быть причислены к таким апелляциям, поскольку взяты из символического инструментария христианской культуры и прямо отсылают к ней). Весь этот набор выглядит довольно эклектичным.
Отсылок к природе, физиологии и растительности куда больше: видимо, они для поэта убедительнее.
Попытка вывода:
– В каком-то смысле перед нами попытка радикального переписания реальности, а отчасти и первоизобретения речи — в разных стихотворениях с разной степенью радикальности.
– Возможно также, цели автора немиметичны — никакую реальность он описывать не собирается и не ставит перед собой цели создавать «похожие» изображения каких бы то ни было частей мироздания, он создаёт самоценные конструкции: не столько говорит о чём-то, сколько создаёт объекты, говорящие сами о себе. Остаётся понять их логику.
– Ведущим, формирующим его движением мне увиделось ощупывание (случайно ли здесь столько рук?) мироздания — опасного, причиняющего много боли и человеку, и не ему одному, и скорее враждебного (но, может быть, опасного ненамеренно).
.
Рецензия 3. Алексей Колесниченко о подборке стихотворений Александра Разина
Александр Разин собрал пропущенные Мандельштамом звенья и сплёл из них кольчугу, носить которую можно только наизнанку. Это не делает чтение стихов проблематичнее (хотя иногда и кажется, что предлагаемый автором шифр — излишне преднамеренный). Напротив: расписываться в собственной аналитической беспомощности в отношении метода создания (рождения?) этих стихов парадоксально приятно. Читателю позволяют на минутку вынырнуть обратно в пространство мимезиса:
Этот род многолетних растений —
Закушенный стебель
Скрещённых теней (за пастелью садов) —
и быстро погружают обратно в непрозрачную речь, в которой стремишься уцепиться за каждое слово и звук сразу, чтобы определить направление движения, но быстро понимаешь условность движения как такового.
Чтобы почувствовать эти стихи, нужно расфокусировать зрение, как на детских картинках с оптическими иллюзиями. Трёхмерность появляется только если отказаться от всматривания:
Каких принести зёрен клятвы
Твоим вербным —
Карих
Орехов грецких колоть —
эти чейнворды ассоциаций не сближают понятия, а вбивают между ними клинья, благодаря чему сущностное (не визуальное, не акустическое — этих экспериментов здесь много, но их клейкая работа как раз ясна) значение отрезков речи, выбранных автором для кройки и шитья этих строк, внезапно даёт возможность прожить если не мистический, то точно нездешний опыт.
Велик соблазн заняться дословным переводом этих стихов на английский: есть ощущение, что устранение инверсий и устрожение синтаксиса сделает их ближе:
Бьётся земля
Пророчества молоко подай
Царапинка ранка звуков перелив воде —
пять существительных подряд в последней строке строфоида удивительным образом дают больше динамики, чем короткие выдохи глаголов в предыдущих. И это как будто несвойственно нашему языку, где переливы частей речи всё же чаще всего оставляют следы суффиксов и окончаний, тогда как в английском одно и то же по начертанию слово частенько может быть практически любой частью речи в разных контекстах (вспомним, что слово mother — глагол в повелительном наклонении).
Впрочем, соблазн удариться в оправдательные переводы быстро разбивается о тексты с прозаической визуальной организацией — не только потому, что здесь кольчуга слишком уж многослойна, но и потому, что в их звучании больше этнического, чем в «Слове о полку Игореве». Это и есть те «колокольные серьги медные» в структуре подборки, разве что тихими их не назовёшь — местами они оглушительны. Но, пожалуй, так и должен звучать настоящий заговор, к структуре которого эти тексты ближе всего: шёпот, устраняющий любые звуки, кроме себя:
… за ней в салочки на словах побегу лесом по снегу побегу тенью ночью от снега в следе, а на деле-то беги-поймай-ловлюсь…
В стихах Александра Разина много воздуха — точнее, это не воздух, просто вещество поэзии здесь пребывает в газообразном состоянии. Но оно инертно — в том смысле, что не вступает в реакции с содержанием, не переносит смыслы из строки в строку: смыслы высечены в камне, а поэзия их тщательно консервирует и спасает от внешнего влияния.
И это хорошо: химический состав этих стихов самодостаточен и не требует активного влияния извне для исследования. Филология неспособна обходиться без вчитывания, а им это только повредит. Только при неукоснительном соблюдении условий хранения в наших скоростях могут существовать такие вещи, как «жемчужнотреснувшего неба суставы», «хлеб терн преломлявшийся», «бусы друга», «дождь даром», «ночь беглая с паром изо рта» и другие находки. При этом нашедший их нарратор (не путать с автором) — не археолог, а мошенник, но настолько искусный, что сделал их только ценнее — за счёт своего в них присутствия.
.
Рецензия 4. Мария Маркова о подборке стихотворений Александра Разина
Подборку Александра Разина было сложно читать. Казалось, что стихам не хватает пространства. Если бы одно — на большое белое полотно в окружении воздуха — марта или апреля с их прозрачностью и холодом, а за ним и другое, и третье, но получилось вот так — в немыслимой тесноте. Но даже так слышна бесценная музыка. Она в деталях, в находках, которым можно только позавидовать: «колокольная жизнь сердца-улитки», «яблоко — сонет», «пристальная вода, крылаточка / дыхания влажная бабочка» и другие. Их трудно вычленить, показать вне целого, обрезав все связи, потому что само их появление обусловлено внутритекстовым неумолимым движением. Оно — тоже музыка, иногда, мне кажется, лишённая повода, обоснования, но из-за этого существующая как бы в отрыве от реальности. Это признак той интровертированности, о которой я говорила выше. (См. отзыв Марии Марковой о стихах Дарии Солдо. — Прим. ред.) Думаю, сейчас любое поэтическое переживание сопряжено с трудностью, даже невозможностью высказывания. Известные средства не дают необходимой полноты и точности, всегда чего-то, как дыхания, не хватает, а вот такое погружение переживания в замкнутое самодостаточное пространство (по сути — лабораторию) позволяет сосредоточиться, не рассеиваться, не заниматься бесполезным поиском средств выражения, а говорить только для себя самого, без определённого начала и конца. Да, ими могут казаться границы выбранной формы, но она — лишь условность. В этом есть несомненный плюс, ведь такой подход освобождает стихотворение от авторских ожиданий, подразумевает отсутствие потенциального читателя. Но в этом заданном одиночестве есть, что удивительно, и максимальная открытость, как в личном дневнике с записями лишь для себя:
над головой живут
внутри что-то болит
из рук в руки
из уст в уста
смилуйсясмилуйсясмилуйся
Достаточно интимная интонация многих стихотворений подчёркивается общей смысловой сложностью и символизмом, как в стихотворении «То ноют чашечки-волчки глаз твоих…», напоминающем местами Песнь Песней Соломона: «…и если сот твоих сеть густо соткана, и при таком множестве не порвётся, то совьётся нами жемчуг, только не вырони…». Кажется, что личное переживание, с одной стороны, прячется за избыточностью речи, а с другой — проскальзывает между её слоями, появляется на поверхности и поражает лаконичностью и прямолинейностью: «откуда она? кто я?».
Надо сказать, что это стихотворение (и ещё одно, но о нём позже) показалось мне одним из самых удачных в подборке. В нём музыкальность ощущается более полной, почти незаметны стыки, разве что в сложносоставных «бьются-баю-бьются» и «воют-баю-блеют», но и они кажутся оправданными, положенными в общий поток вместе с полусказочным началом — для зачина и для разгона речи, для заговаривания на слаженную игру флейт. Этому стихотворению теснота, о которой я писала выше, как ни странно, помогает, выделяет его благозвучность, объём и неторопливость, делает более выпуклыми детали, словно выстраивая из них псевдопасторальную сценку где-нибудь на берегу реки забвения, отнимающей «память вод-языка».
Второе стихотворение — «Цветку папируса мадригал…». Мне не хотелось бы его кроить, но часть про пристальную воду — прекрасна и удивительно певуча. Предвестники её появления встречались в других стихах, но им словно не хватало воздуха (влаги!) развернуться в полную силу, а тут — дождь как он есть:
Ах, пристальная вода, крылаточка
дыхания влажная бабочка —
связки руки,
слёзная косточка —
косточка знания
благоплодная, корнеглазая…
.
Подборка стихотворений Александра Разина, представленных на обсуждение
Александр Разин родился в Барнауле, живёт в Москве. Публиковался в «журнале на коленке».
.
***
I
Над моими руками
колокольной жизнью
сердца-улитки
Смилуйся
Над уголками губ
общими словами
что идут по кругу
Смилуйся
над головой живут
внутри что-то болит
из рук в руки
из уст в уста
смилуйсясмилуйсясмилуйся
II
Одни ладошки лошадки
молитвы звуки
разменной монеты
поход по рукам, под ногами —
“подбери меня
верни меня себе,
меня себе а то
любить про себя
и правда жалко
и правда жалко”
.
***
I
Как каравеллам в колодце хлебным
ходить днесь осью осенней.
Агарь и Сарра —
Колокольные серьги медные
тише виссона славят реку.
Слепой якорь
Святой Иаков
II
Стук кассоне:
Там яблоко — сонет
Там гранатовое яблоко стонет,
в живой воде водится
Глаза — рабы
Цепи — двери
Кто кондак снял с языка?
III
Сетчаточных дел мастер
в запястьях духа
держит портреты подруг
Аглая и Лаура
IV
Детская игра
Бусы друга
.
***
Заверни мне воды
Перстень оливковый
Рукой сада слабой
Кораблик укроет
Воск сот ветхих
Дыма столп
Разведёт паром
Покой сына
Говорит ей
Пока не дошёл над прахом
Дождь даром
.
***
То ноют чашечки-волчки глаз твоих злее темноты зрачка не найти, а ты не бойся, всегда было алее земли воинства, крепче их поцелуя было, а тела́-волны разбредаясь бьются-баю-бьются горюя, ягнята души о души волчат воют-баю-блеют об общей душе; а по флейте ве́нок венок связных звуков в пальцах связанных мускулом музыки их позвонков далече жальче плачущих луговых марлевых ветров-пастухов тянется — нога на ногу — выдувающий флейты из дремучего лесного стада — это любовь, Рабы мы, рабы Твои есть и были, и если сот твоих сеть густо соткана, и при таком множестве не порвётся, то совьётся нами жемчуг, только не вырони, отойди — за ним игра; за ней в салочки на словах побегу лесом по снегу побегу тенью ночью от снега в следе, а на деле-то беги-поймай-ловлюсь — капли-погодки в зеркально чистый автопортрет кулонный смотрятся в правдоподобии; откуда она? кто я? откуда око, что оно больней сверлит, чем зубов боль от слов воспитанных языком на губах, жемчуг на шее спиралевидной души открытой того самого лица — память вод-языка — до молока надо достать из души, а не до крови из тела — всё надо,
и вышли тотчас; то была ночь беглая с паром изо рта
.
***
Каких принести зёрен клятвы
Твоим вербным —
Карих
Орехов грецких колоть
Звёздам под рукавом
Языку над гортанью
Тепло и тихо
Скрестись к луне
Радужки пепельный нимб
Чернозёма тело
Омытое зерно; клейковина
Поцелуй в разрезе
.
***
Этот род многолетних растений —
Закушенный стебель
Скрещённых теней (за пастелью садов)
За постелью садов
Клонит свет возлежать
Язычковый цветок
Заплетая в усадьбу (глубокие корни)
Глубокие кости питают
Глотают венки облака
Вцепившийся в руки
Густой млечный сок
Стиснувший герб
.
***
— Как тебе удалось провисеть здесь без снов, друг, как тебе, Господи, как повешенный хотел бы быть поцелуем сквозь сирень проклёвывавшейся не из слов, а виселица таила бы, как онá; плач вкрадчиво пошёл по глазам пальцами: мы смотрим и мы вспоминаем распущенные волосы, пыль под ногами, песни, растущие, Господи, ты в меня увядаешь, Господи, меня вянет изнутри из собственного тела на, как песни, ты смотришь на раскрытые волосы, на голые руки девушки, кровь, ладонь, рукава, Господи, что касается меня, умой друг, я вспомню, Господи, что меня касается, что оно меня касается, а не он владел способностью, искусством и умением, я часто представлял его вытаскивающим из себя в свой рот в твоё стихотворение небесносердечное, толщиною в ладонь этого повешенного
.
Siamese
Песня — припадок
сердца-близнецы
Кровью апостол по небу струнной иди стройной
Бьётся земля
Пророчества молоко подай
Царапинка ранка звуков перелив воде
Тени тремоло то
нет, то есть
Хлеб терн преломлявшийся
Пополам припадающий
По рукам глади
капли куплет
.
***
Цветку папируса мадригал
ложноцветущий Плиния
Секунда и пепла
глоток невинный.
Челнок по волнам расправленный
волосом аквилона.
Ах, пристальная вода, крылаточка
дыхания влажная бабочка —
связки руки,
слёзная косточка —
косточка знания
благоплодная, корнеглазая.
Заточенный косой дождь
прошедших ножниц
.
***
Жемчужнотреснувшего неба суставы
Подбил плотник сеятель
иконописца праща плаха
Лоханка почки на ветке
Из земли в сердце вырастает
Чего стоит?
Чего стоит
Чего стоит
.
