Наталия Черных — внимательный наблюдатель и отличный рассказчик. Если не спешить — можно услышать много разного. Если долго наблюдать — увидишь массу интересного. Оказывается, среди людей живут другие, отличные от нас, но не во всем, конечно. Существуют маленькие принцы, которые родились все в один год, когда вдруг должным образом сложились планеты; удивительные сироты, отбившиеся от своей особой цивилизации. Ты узнаешь про игрушки, собранные советскими детьми детям вьетнамским. Принцы тем временем стали ласковыми абьюзерами, прекрасные представители других цивилизаций так и живут среди нас, вьетнамские дети победили, а советские не очень.
Михаил Квадратов
.
Наталия Черных родилась на Южном Урале, училась во Львове (1985 – 1986). В 1987 окончила Библиотечный техникум (теперь колледж) Мосгорисполкома по специальности «библиотечное дело». С 1987 года живёт в Москве. Работала библиотекарем в Литературном институте имени А. М. Горького, переводчиком с английского в издательстве «Терра» (1994 – 1995), рецензентом в издательстве «АСТ» (2000 – 2005) и т. д. С 2005 года — куратор интернет-проекта «На Середине Мира», посвященного современной русской поэзии. В 2020 проект приостановлен. На 2023 год — 12 книг стихотворений. Издано три романа: «Слабые, сильные» (журнал «Волга», 1, 2015), «Неоконченная хроника перемещений одежды» («ЭКСМО», 2018), «ФБ любовь моя» («Волга», 7, 2019), книга повестей «Приходские повести» («ЭКСМО», 2014), шесть книг очерков на религиозные темы («ЭКСМО», «Воскресение», «Никея»). Лауреат премии имени Святителя Филарета за лучшее религиозное стихотворение (2001). Лонг-лист премии «Большая книга» за роман «Слабые, сильные» (2015). Лауреат премии критики «Летающие собаки» за эссе о поэзии Елены Фанайловой (2013). Лауреат премии «Московский наблюдатель» за тексты о литературных мероприятиях, 2019 и 2021 годы.
.
Наталия Черных // Снова о маленьком принце (три рассказа)
.
Снова о маленьком принце
Она не была мне подругой в привычном смысле. Мы часто встречались в одном известном кафе, много времени проводили вместе за мистической ахинеей, читали друг другу стихи, и она всегда меня «перечитывала». Скончалась она почти молодой, окруженная любимыми животными, верным помощником и двумя великолепными сыновьями. От нее почти не осталось ни стихов, ни песен — а то, что осталось, уже не кажется таким блестящим и интересным, и это не только мое мнение. Хотя у меня к ее стихам, в которых порой мелькали странные нежные видения, сохранилась слабость.
Из ее рассказов того времени я запомнила историю о маленьких принцах. Именно о маленьких принцах, потому что маленьких принцев много и каждый из них уникален. Их невозможно собрать вместе. Невозможно представить, чтобы хотя бы несколько из них подружились. И у каждого маленького принца есть своя роза, и эта роза тоже уникальна и совершенно не похожа на другие розы. И у каждого маленького принца есть свой лис.
― Тогда планеты расположились так, что родилось сразу много рыцарей. В разных странах, разного цвета кожи. Но все они были рыцари. Только эти рыцари, конечно, королевского рода, были изящными и сильно уменьшенными копиями больших древних рыцарей. В каждом, как в капле, отражались Неистовый Роланд и Ланселот Озерный. Это были творчески безмерно одаренные люди, верные и трепетные любовники, лучшие мужья и отцы. Просто все это нужно было разглядеть в конкретном человеке.
Перед моими глазами пронеслись со световой или больше скоростью, а может, наоборот, медленно, как нежеланное умирание, советские киноленты семидесятых. С героями, у которых пышные волосы, яркие глаза, героические рты и незабываемые голоса.
Потом она назвала год, в который родились маленькие принцы. Это был год рождения моего мужа. Но тогда ни о каком муже я не подозревала.
— Ты всегда останешься тупой деревенской бабой, — обычно отвечает муж на мое возражение. Обычно я пожимаю плечами и иду дальше работать. Потом он подходит и робко чешет меня за ухом.
— На кошку похожа.
Когда муж выпьет вечером первую стопку, то закидывает ногу на ногу и очень забавно, не к месту говорит:
― Я фея из бара. Вино и мужчины — моя атмосфера.
И попробуй объяснить самой себе, что он умен, тонок, красив и невероятно одаренный. Что на самом деле так и есть. Что он маленький принц.
Но вернусь в прошлое.
Тогда на тираду покойной я, видимо, тоже пожала плечами, что она сочла знаком недоверия. Она вообще плохо переносила недоверие и критику, но так и должно было быть. Она считала, что в одной из прошлых жизней была кельтской принцессой. Наверно, я была королем Артуром.
― Ты не понимаешь, какие они лучшие, ― неловко от сильного волнения выдохнула она, ― как они трепетно и верно к женщине относятся.
Со скидкой это утверждение можно применить и к моему мужу. Рыцарь, грубая натура, что делать. Кругом война. Но в сторону иронию. Тот портрет, который покойная нарисовала мне когда-то, вполне соответствовал портрету моего мужа.
Когда я назвала ей год его рождения (мы тогда только познакомились с мужем), она засияла:
― Я так и думала. Он маленький принц.
Маленький принц вечером садится на свой любимый стул и смотрит в окно на закат. Пейзаж из нашего окна, правда, красивый. Речной. Но кашляет и капризничает он как роза.
В последнее время мне часто снятся летящие куда-то птицы. Вероятно, это те самые дикие межпланетные гуси, с которыми решил путешествовать маленький принц. И я чувствую рядом с собой тихое, невзрачное шелестящее движение. Это змея. Я уже знаю, о чем буду ее просить. Я даже вижу место, где буду разговаривать со змеей.
Но картинка пока не складывается. В ней нет Лиса.
Бывает так, что сложная задача решена в начале и в конце. Но совершенно не ясна середина. И на решение уходит очень много времени.
.
Генрих
Свойство города таково, что он выносит к самым глазам то, что лежало в глубине снов. Подлинная, сильная и яркая жизнь, давно ушедшая во мне под лед ежедневности, тем не менее дает о себе знать, как только я останусь наедине с городом. Старая, но никоим образом не забытая, любовь ветвится, растет и дает очень интересные цветы и плоды.
Ясность, как написал умнейший, есть одна из форм полного тумана. И я очень хорошо чувствую, почему именно тумана. Недоверие и есть этот туман. Не чувствам, не глазам, не звукам, не цветам недоверие. А тому ясному и полновесному образу, который рождается едва ли свыше и существует, на любование видящему его, сам по себе.
Сначала мне показалось, что я увидела обычного мальчика-кузнечика, утомительного в своей ненавязчивости. Но потом присмотрелась и поняла, что это нечто совсем другое. Он был среди пестрой публики моей любимой «Точки» как главная мачта на корабле. Во мне на секунду проснулась покойная моя знакомая, которая важно говорила: «Это прическа, а это — хаер». Под «хаером» имелось в виду нечто свободно и красиво растущее, но не без ухода. Так вот, у него был хаер светло-медного цвета. Вероятно, он и сам был рыжий, но черты его как-то сразу ушли под волну. Я запомнила только силуэт и походку. Темно-синий, цвета беззвездной ночи, плащ с отлетками развевался, а силуэт стройно, как мачта, неторопливо двигался в очень оживленном пространстве.
Сначала я подумала, что мне показали (кто и откуда?) Алешу Карамазова, скромнягу и бунтаря. Затем меня коснулось какое-то легкое и точное воспоминание, которое приложило к моему рту тонкий свой палец, и я не смогла проговорить его, но узнала в лицо.
Вероятно, это был просто дизайнер. Но обстоятельства и обстановка раскрыли в нем нечто совсем иное. Он был сирота.
Это была цивилизация существ, так похожих на людей, что их вполне можно назвать людьми. Они были прекрасны и здоровы, потому что научились управлять своим телом. Они смогли справиться с имущественным различием, психическими заболеваниями и массой общественных нарушений. Но на это ушло очень много лет, так что часть этих существ оказались сиротами. И эти сироты представляли угрозу всем завоеваниям этой цивилизации. Каждый сирота при достижении соответствующего возраста получал хорошую долю общего имущества. Но довольно частыми были злоупотребления.
Ядро общества, вечно молодые, прекрасные и бессмертные люди, стали искать решение этой проблемы и, наконец, нашли его. Каждый сирота обязывался при получении положенной ему части имущества создать себе родителей. Не свою семью, где он был бы главой, отцом и мужем, а именно сыном и братом. Для обучения правилам семейного общежития. Нужно было возродить семью в том виде, в котором она была когда-то.
Недостатка в технологиях воспроизводства тогда уже не было. И вот из пряди волос и крови стали возникать люди. Эти новые папы и мамы были на вид привлекательны, обладали ровным и терпеливым нравом и — главное — очень хорошо чувствовали своих родителей-сирот. Первые опыты на добровольцах дали скорее положительные результаты. Сироты охотно общались с новыми родителями, проводили с ними много времени, принимали, хотя и отчасти, их покровительственное отношение и замечания. Но они все равно были старше своих родителей. Как и почему — ученые не могли объяснить.
Эксперимент закончился трагически. Сироты, наконец, стали объединяться в группы, довольно агрессивные, и уже случилось несколько убийств родителей. Но что удивительно, новые родители так же стали убивать своих детей и довольно изощренными способами. При этом пропагандистская машина уже работала вовсю, и над трупами висели плакаты о семейных ценностях. Некоторые «семьи», которым повезло немного больше, жили в страхе и постоянных конфликтах.
Эта красивая цивилизация исчезла бы совсем, если бы не нашли простой и остроумный, как все древнее, выход: частичная амнезия. После процедуры человек просто забывал, что у него нет или есть родители, а помнил только, что есть важные люди и какие у них имена. Память о родовых связях была взята под контроль. На этом производство «новых родителей» прекратилось.
Попробовали усыновлять сиротам сирот. Это тоже дало поначалу успешные результаты. Такие связи держались довольно долго и ровно.
А плакаты о семейных ценностях так и остались. Семья ведь главное в жизни человека.
Но как звали того человека, который прошел, как корабль, махнув отлеткой синего, как безлунная ночь, плаща. Ричард, Манфред.
Генрих. Конечно, Генрих.
Роди себе отца, выстрадай себе мать.
.
Игрушки для Вьетнама
На третий или даже четвертый раз посещения именно этой «Точки» я стала обращать внимание на высокую немолодую женщину в униформе. И зачем менеджеры выбрали для униформы графитовый цвет с красной отделкой. Не к месту он среди столиков с сиюминутной едой.
Женщина действительно была высокой. Сейчас очень много молодых людей около двадцати лет, выше ста восьмидесяти. А женщина эта была им почти вровень. Дылда, вероятно, когда-то дразнили ее. Мне всегда важным казались в человеке волосы. Они много рассказывают о внутренней жизни. А у этой женщины я их почти не видела. Все волосы были спрятаны под бейсболку графитового же цвета, отчего все лицо имело потусторонний оттенок. Жесты ее были ровные, довольно резкие, но не слишком. Ей легко давались путешествия по заполненному залу с подносами. Высокая птица с небольшой головой и в очках. Птица в очках.
Но все ее движения были как бы во сне. Впрочем, и возраст тоже. Ей около семидесяти, это точно. Сухая, но крупная фигура. Глаза под очками, на фоне униформы бесцветные, что-то видели такое, что меня и привлекло.
После сдачи стакана крови на нужды анализов хорошо поесть горячего. Благо «Точка» относительно рядом с поликлиникой. Я сидела над креветками в панировке и мечтала о паре часов сна, так как встать пришлось рано. Высокая женщина пролетела недалеко от меня, опустошила поднос и скрылась. Хотя не сразу скрылась. Она обернулась. На фоне утреннего солнца четко обозначился небольшой строгий профиль с задорным, еще почти детским носом. Дворовая девчонка. Да еще бейсболка.
И тогда я увидела один московский двор весной.
То была окраина, но уже Москва, самое начало шестидесятых. Телевизоры еще не в каждой квартире. Дерево на боках домов размокло от весенней влаги, но снег уже сошел, и песочница была полна. Мальчик, привстав, звонко закричал на подозрительного вида старушку с детским ведерком, в котором был «кошачий песок». Нельзя так, нельзя. Старушка, ничего не сказав, заковыляла к кустам, но вскоре оттуда послышалось ворчание. Грохот единственной на этаж стиральной машины, которой при случае просили попользоваться соседи, душный запах жареной на маргарине картошки и ласковые звуки концерта по заявкам.
Не в меру вытянувшийся ребенок, девочка, вышел из подъезда и зажмурился от металлически-намытого и неверного апрельского солнца. И тут я заметила то, что не увидела сразу. В углу двора, справа от песочницы, огорожено было небольшое, но, тем не менее, достаточно объемное пространство. Почти до половины наполненное игрушками и одеждой. Вещи просто лежали под открытым небом. Их портила ночная влага и поливал дождь. Но их не забирала мусорная машина и не трогал уже редкий в то время старьевщик. Девочка несла туда почти нового пластмассового розовощекого космонавта с ракетой в руке. На одной из планок красовалась небрежная дощечка: игрушки для Вьетнама.
― Надо порадовать вьетнамских детей, ― сказала мать. Было воскресенье, в школу идти не нужно было.
― Я подарю им Мишку, — сказала девочка.
― Нет, нужно отдать то, что нравится тебе самой. Иначе какой же это подарок.
Мать девочки была учительница.
И девочка решила подарить вьетнамским детям космонавта. Самое красивое и новое, что у нее тогда было.
Она шла почти в религиозном ожидании чуда к этой куче старья, которая уже начала дурно пахнуть.
— Воняет тут на весь двор, — брякнула сочная соседка с первого этажа и закинула ногу без чулка на ногу.
Но девочка шла, крепко, в последний раз прижимая к себе космонавта, с широкими от надежды глазами, в которых не торопились слезы.
Она будто видела окутанный влагой бамбук на берегу желтой реки.
На мгновение она остановилась, обняв космонавта, и сделала решительный жест.
Но тут к игрушкам подъехал грузовичок, в котором сидели двое не совсем трезвого вида молодых людей.
― Ну-ка, молодежь, ― прикрикнул на них седой, заросший щетиной водитель с папиросой, ― давай поскорее. Художники, тоже мне.
Девочка остановилась в замешательстве и некоторое время смотрела, как ловко и быстро молодые люди перебирают вещи, отправляя хорошие в мешки и в кузов, а плохие оставляя. Девочка так и стояла, обняв космонавта, пока ее не заметил водитель.
― Отойди, зашибут!
Но девочка протянула ему руки:
― У меня космонавт!
― Да ты что! ― Водитель удивился довольно искренно. ― Гагарин?
― Гагарин!
― И ты его отдаешь во Вьетнам?
― Да, во Вьетнам!
― Ну, давай его сюда.
И космонавт оказался на сидении водителя.
А тот рявкнул на молодых людей:
― Живенько! Теперь на помойку.
И подтлевшие грязные вещи оказались на помойке так быстро, что девочка почти не заметила, как.
Она спросила водителя:
― А вы сами отвезете его во Вьетнам?
― Обещаю, ― кивнул головой водитель.
Может быть, у этой женщины были дети и внуки, хотя у нее совсем не то выражение лица было, какое бывает у людей, у которых есть дети и внуки. Но для кого-то она старалась заработать эти не слишком жирные деньги грязной работой. И впечатления от этой работы не смогли растопить в ней лед того детского весеннего воспоминания, когда пластмассовый Гагарин поехал во Вьетнам. Ее любимец не остался гнить в общей куче, а устроился на сидении водителя. Это была очень трудная жизнь ― вот так, сомнамбулической птицей, одиноко и страшно. Но она шла по своей судьбе, как космонавт в ракете, и вьетнамские дети, помогая своим родителям, победили.
.
