Рассказ Егора Фетисова — о тонком устройстве нашего мира, о вине и ответственности, о связи поколения приходящих и поколения уходящих. О связи со многими поколениями уже ушедших. «С мертвыми как раз говорить легко, не надо притворяться. Они знают нас как облупленных». И если принести букет цветов на кладбище чужому дедушке, тебя встретит его душа, пеночка-теньковка, её легко узнаешь, если запустишь в айфоне приложение определения голосов птиц.
Михаил Квадратов
.
Егор Фетисов родился в Санкт-Петербурге в 1977 году. Писатель и переводчик. Автор романов «Ковчег» (2017) (лонг-лист премий «Национальный бестселлер» и «Ясная Поляна»), «Пустота Волопаса» (2021) (лонг-лист премии «Национальный бестселлер»), «Медвежье кольцо» (2022) (лонг-лист премии «Русская премия»), а также сборника рассказов «Жизнь, занесенная песком» (2022), детских книг «Мадс и Митя» (2018), «Пиратский отпуск без мамы» (2020), «Остров гноллей» (2024). В соавторстве с поэтом Михаилом Квадратовым написал роман «Барбус» (2021) под псевдонимом Братья Суматранские. Составил и перевел с датского антологию современной датской прозы «Темная сторона хюгге» (АСТ, 2021). С 2015 года редактор литературного журнала «Новый берег».
.
Егор Фетисов // Особый день
.
Таща за собой тяжелую, затянутую темно-зеленым брезентом тележку, Хельга свернула на боковую улочку. Где-то за спиной пронесся, гудя и улюлюкая, грузовик, арендованный выпускниками гимназии для вечеринки. На несколько секунд вопли юношей и девушек и оглушительная музыка полностью перекрыли собой равномерный шум транспорта, потом праздничный гвалт стал отдаляться, а вскоре и вовсе затих. Хельга знала, что они заходят на новый круг и вскоре появятся снова. Жара стихла вместе с началом летних каникул. Прохладный ветер шумел в кронах деревьев. Кусты роз разрослись, и под тяжестью распустившихся бутонов ветки свешивались через невысокие, опрятные, свежевыкрашенные белой краской заборы. Осыпавшиеся лепестки устилали неровный асфальт узких тротуаров. Узкая улица вся состояла из роз и черепичных крыш. За розами прятались садовые стулья, припаркованные велосипеды, почтовые ящики. Последние как раз и интересовали Хельгу: в каждый нужно было положить газеты, помеченные соответствующим номером дома.
Тележка громыхала, норовя скатиться на мостовую: она занимала тротуар почти целиком, грозя зацепить очередной припаркованный велосипед. Если сложенные вдвое газеты не помещались в щель почтового ящика, приходилось разворачивать всю пачку, засовывать по одной, рекламные буклеты туда же, яркие и бессмысленные. В одном из палисадников вместо роз росли яблони, ветви тяжело сгибались над белой оградой; зеленые, кислые, не вызревшие плоды валялись под ногами, частично раздавленные подошвами. Тишину нарушали только одинокое пение черного дрозда и приглушенный шум ветра.
Хельга вышла с утра пораньше, чтобы разделаться с работой до полудня. Потом у нее были планы: они с подружками собирались на близлежащий пляж — купаться, загорать, болтать о том о сем, главным образом о следующем учебном годе, последнем перед поступлением в гимназию. Почти весь класс собирался в «Гефион» идеально подходивший школьникам их района по топографическим критериям. Большинству, но не Хельге, жившей на противоположной стороне большого парка. Дорога до гимназии должна занимать не больше 16 минут. Хельга замеряла, до «Гефион» получалось порой тринадцать, порой четырнадцать, в зависимости от светофоров и плотности потока велосипедистов. Но кто знает, какие результаты дадут расчеты муниципалитета… Конечно, без гимназии она не останется, но папа говорит, что могут засунуть куда подальше, в какую-нибудь дыру, в которую никому неохота. Ее подружкам это не грозит, они вытащили счастливый билет — с точки зрения топографии. Впрочем, учебный год еще не скоро. Просто трудно избавиться от мыслей об учебе, они вращаются в голове по инерции. Через несколько дней вращение замедлится, надо просто подождать.
На следующей неделе они всей семьей едут на машине в отпуск, куда-то в горы. Хельга хотела на море, но на море оказалось далеко и дорого, а в горы ближе, к тому же купаться можно будет в озерах. Так сказал папа. Она представила себе горные озера с прозрачной водой. Мысленно присела на корточки на берегу, оставалось только протянуть руку и…
— Не нужно бросать в ящик, принцесса, дай лучше мне, будь добра.
Голос доносился из ниоткуда.
Хельга вернулась в реальность и обвела взглядом палисадник. В дальнем углу, под кустом с белыми цветами, названия которых Хельга не знала, сидела старушка, похожая на огромного птенца. У нее был пух вместо волос, как у птенца, и глаза, как у птенца, и птичий голос, и кисти рук, похожие на не до конца оформившиеся и неоперившиеся крылья. Руки лежали на столе рядом с белой фарфоровой чашечкой кофе, и Хельге было странно и немного неприятно смотреть на них как на неодушевленный предмет. Так неподвижно и безжизненно могла бы лежать пара перчаток. Улыбка у старушки тоже была как у птенца, которого вот-вот покормит заботливая мать: невероятно, как пожилой человек мог так широко открывать рот. Зубы у старушки оказались неожиданно белые и ровные, наверное, вставные. «Кучу денег стоят», — пронеслось в голове у Хельги.
— Я сейчас, — нарочито громко крикнула она: пожилые люди обычно туговаты на ухо, часто пользуются слуховыми аппаратами. Хельга знала это не понаслышке: папа работал в компании, производившей такие аппараты. Поставив тележку на тормоз и убедившись в том, что та не укатится, Хельга отодвинула засов и толкнула калитку, открывавшуюся внутрь. Подойдя к столику, она протянула женщине газеты. Теперь с расстояния в пару метров Хельга заметила на ней серебряные сережки в виде маленьких пауков и про себя одобрительно кивнула. У старушки явно был вкус.
— Положи на стол, принцесса, и посиди со мной пять минут. У тебя найдется пять минут для старого человека?
Хельга сказала, что сегодня первый день каникул, имея в виду, что пять минут найдутся, но продолжала стоять, не садясь.
— Ты разрешишь мне угостить тебя кофе? — спросила старушка, и Хельга кивнула. Ей неловко было признаться, что она не пьет кофе. Пробовала пару раз, и он ей страшно не понравился: горькая жидкость, оставлявшая во рту неприятное и настойчивое послевкусие.
— Возьми чашку на кухне. Найдешь? Справа, в шкафу, на верхней полке, — голос доносился снаружи, потому что Хельга уже вошла внутрь, в прохладный полумрак, пахнувший временем и вещами. Она достала с полки чашку, такую же белую и фарфоровую, как у хозяйки дома, и на всякий случай сполоснула ее. Потом заглянула внутрь и убедилась, что смыла пыль.
— Налей нам по чашечке, — попросила старушка, кивнув вернувшейся Хельге на черный пластмассовый термос. Кофе и правда был горьким и невкусным. — Прости, нечем тебя угостить, — извинилась она. — Ни конфет, ни печенья. Я стараюсь не есть сладкое, мой врач считает, что у меня в крови и так достаточно сахара.
Хозяйка дома обвела взглядом палисадник. Наконец ее глаза остановились на лице Хельги. Они были почти бесцветными, но с все еще уловимой голубизной — наверняка молодые люди в свое время находили их красивыми.
— А ты, значит, работаешь? — задала старушка вопрос, не требовавший ответа. — Трудно?
Хельга ответила, что нет, разве что в старых ящиках щели очень узкие — газеты и рекламные брошюры рвутся. Но она старается класть аккуратнее. И потом, это все-таки реклама. Настоящую почту подросткам не доверяют, так что ответственность не особо давит.
Старушка понимающе кивнула.
— Учебный год закончился? — улыбнувшись, спросила она.
Хельга кивнула.
— Так я и думала, — продолжала женщина. — Когда гимназисты начинают разъезжать по району, включив музыку на полную катушку и сигналя каждые пять секунд, я понимаю, что начались каникулы. Мы тоже были такими. Правда, уже давно.
Стараясь не морщиться, Хельга отхлебнула кофе.
— Ты тоже собираешься в гимназию? — поинтересовалась старушка.
— Через год.
— И куда?
— Все идут в «Гефион». Но мы живем далеко, могут не принять.
— А что, теперь принимают только тех, что близко? — во взгляде старушки сверкнула насмешливая искорка.
Хельга подумала, что сложно объяснить, как оно на самом деле, и ограничилась кивком.
— Мы с мужем учились в Хеллерупе, там и познакомились. Он был на год младше меня, красивый мальчик, и глаза такие, знаешь, улыбчивые…
Хельга спросила, где он сейчас, и женщина показала рукой наискосок через участок, за спину Хельги и куда-то дальше, неизмеримо дальше, как показалось девочке.
— На кладбище, в Биспебьерге.
— Простите, — извинилась Хельга.
— За что, принцесса? Мне приятно поговорить о нем с кем-то. Дочка наша живет во Франции, на западном побережье, приезжает, конечно, но не так часто, как мне бы хотелось. Одно время я ходила на могилу и разговаривала с Фредди, но теперь совсем ноги не держат, все больше сижу, если солнце, или лежу в доме, читаю.
— Чем занимался ваш муж? — спросила Хельга, чтобы проявить интерес.
— Он писал детские книги.
Хельга подумала, что старушка сейчас предложит сходить в дом и принести их, они наверняка хранятся где-нибудь на почетном месте, но та только задумчиво смотрела в сторону кладбища, на котором был похоронен ее Фредерик.
— А ты кем хочешь быть, принцесса? — спросила она немного погодя.
Хельга пожала плечами.
— Не знаю, — ответила она. — Мне ничего не нравится так, чтобы… — она сбилась в поисках подходящего слова.
— Чтобы посвятить этому всю себя, — закончила за нее фразу старушка.
— Да, наверное, — согласилась Хельга. — Думаю, вы правы. Дело в этом. — Потом собралась с духом и выпалила: — А как вы с вашим мужем ходили разговаривать, если он уже умер? Ведь нельзя говорить с мертвыми.
— Почему? — удивилась старушка. — С мертвыми как раз говорить легко, не надо притворяться. Они знают нас как облупленных. Хотя Фредерик и при жизни все обо мне знал, так что разница, в сущности, невелика. Душа бессмертна, поверь мне, принцесса. Одного вот только боюсь — когда и моя душа отлетит от тела, найдемся ли мы с Фредериком? Я много дурного успела совершить, пока была моложе — и в поступках, и в мыслях… А Фредерик, он как младенец: каким пришел в мир, таким и ушел из него — ни пятнышка не посадил на себя. Боюсь, как бы нас там — она кивнула вверх — не разлучили на неопределенное время. Это было бы жестоким наказанием, признаюсь тебе.
На кормушку с семечками, висевшую на дереве, приземлилась по-летнему желтая синица, осторожно помотала головой из стороны в сторону, тоненько попискивая, и скользнула вниз — к долгожданной добыче.
— А что вы такого дурного… сделали? — осторожно спросила Хельга.
— Дурного… Было дело… Однажды я убила человека… — спокойно ответила старушка, внимательно наблюдая за синицей. — Да, представь себе: перед тобой Матильда Раунхильд, два года тюрьмы, такое случается в жизни.
Хельга смотрела на нее во все глаза, представляя себе окровавленный нож в руках собеседницы.
— Убили? — едва слышно выдохнула она.
Матильда кивнула.
— Не нарочно, разумеется. Сбила… насмерть. Ее звали Сабина Моструп, она была помолвлена и могла выйти замуж, если бы не моя невнимательность и не шарики. Воздушные.
На лице Хельги было написано недоумение, и Матильда пояснила:
— Я водила автобус. Только не городской, желтый, а знаешь, такой большой, туристический. Иногда забирала на нем детей из выездного детского сада.
— Знаю. Мы с братом ходили в такой садик. Под Роскилле. Ну, в смысле, не вместе… Сперва я, а потом он, спустя три года… — поправилась Хельга, мысленно подсчитывая, не ошиблась ли в количестве лет. Нет, все правильно, три года. — Моего брата, кстати, тоже зовут Фредерик, — добавила она. — Автобус, такой, как у вас, забирал нас каждое утро и отвозил в домики в лесу, а после обеда привозил обратно. Да вы сами знаете, чего я вам рассказываю. Для меня ужасно важно было, чтобы родители стояли утром возле автобуса и махали мне рукой в окно. А потом, когда мой брат пошел в тот же садик, я сама уже стояла и махала… Скажите, а при чем тут были шарики? — спросила она, вдруг оборвав рассказ.
В доме напротив, на другой стороне крошечной улочки, открылось окно второго этажа, и на балкон вышел грузный дряблый мужчина в белой футболке и спортивных трусах. Несколько секунд он громко кашлял, спугнув синицу. Птичка бросила семечки и ретировалась в крону дерева. Хельга подумала было, что мужчина приступит к утренней зарядке, но в его руке откуда-то появилась трубка, которую он тщательно раскурил и уселся на пластиковый стул, глядя поверх крыш.
— Это Вахид, — сказала Матильда. — Он из Ирака. Его жена работает в парикмахерской рядом с парком.
Имени жены она не упомянула, видимо, посчитала неважным. Хельга отхлебнула из чашки. Кофе окончательно остыл, и она с трудом проглотила его.
— Шарики… — негромко продолжала Матильда. — Праздновали день рождения Марка… Все как будто случилось вчера. Погода была ужасная. Дождь лил как из ведра. Обычно я мало обращала внимания на погоду, приезжала на место и в кабине ждала, пока все забирались в автобус, педагоги пересчитывали детей, и мы возвращались в город. Но в тот день… Дело в том, что Марк был сыном моих хороших знакомых. Немецкая семья, приехали из Фленсбурга, Кристофера перевели по работе… Я им и посоветовала отдать Марка в выездную группу: свежий воздух, прогулки в лесу. Поэтому, приехав, я присоединилась к празднику. Ненадолго, правда, но этого хватило, чтобы промокнуть до нитки. И кто-то из родителей, их было человека три-четыре, предложил глотнуть джина, чтобы согреться. Помню, я отказывалась, а потом подумала, что действительно пустяки, к тому же в следующие дни намечалась прорва работы, никак нельзя было простужаться… В общем, я сделала пару-тройку приличных глотков, и мы поехали.
Дети шалили, кто-то пел, настроение у всех было замечательное, несмотря на дождь, но какое-то странное предчувствие не отпускало меня, внутренний голос шептал, что этот день особенный. Понимаешь? Не такой как все. И тут кто-то отпустил несколько шариков, воздушных, и дети стали бить по ним и гонять по салону… В какой-то момент шарики заслонили мне зеркало заднего вида, я как раз поворачивала направо, нужно было смотреть в боковое, а я в него глянула только мельком и инстинктивно — опять на шарики. Такое случается иногда, правый поворот… Я не заметила велосипедиста справа от меня. Не заметила Сабину. Я… переехала ее насмерть. Через несколько минут на месте уже была полиция, которая определила, что в моей крови присутствует алкоголь…
Хельга не знала, что сказать.
— Ты, наверное, хочешь знать, что было дальше, принцесса? Дальше тюрьма, в которой со мной обращались лучше, чем я того заслуживала. Так мне казалось. А выйдя на свободу, я принялась разрушать нашу с Фредериком жизнь. Ты спросишь — зачем? От унижения. От нервов. Мне хотелось убедить себя и окружающих, что все справедливо, я и правда порядочная дрянь, хотя внутри меня кто-то твердил: несправедливо, несправедливо, несправедливо. Чувство горечи разъедало меня изнутри. К тому же я больше не работала, днями сидела дома, начала пить… Ночью меня мучила бессонница, днем я страдала от головокружения. Врачи брали у меня десятки анализов, потом списали все на стресс. А я… Я просто хотела забыть. Забыть Сабину, искореженный велосипед, забыть те несколько метров, которые я, как в бреду шла к ней, моля Бога о том, чтобы он оставил ее в живых… Но он не оставил…
— А Фредерик?
— Фредерик написал детскую книжку про автобус, который хотел посмотреть мир и отправился в кругосветное путешествие. Там были мальчик с девочкой: Билле и Марта, автобус подбирает их, голосующих на дороге, и они едут втроем в поисках счастья. Билле — это был он сам, а Марта — я.
— И они нашли счастье? — спросила Хельга, которой ужасно хотелось, чтобы хотя бы в книжке все закончилось хорошо.
— Смотря что называть этим словом, — задумчиво ответила Матильда. — Они пережили много особых мгновений, неповторимых, удивительных. Я каталась с Фредериком на его автобусе, из страны в страну, из города в город, переживала приключения вместе с Билле и постепенно выздоравливала. Так Фредерик спас меня от сумасшедшего дома.
— Потрясающе, — сказала Хельга.
— Да, — согласилась старушка. — Я сама так думаю. А думаю я об этом каждый день. И знаешь, мысли вращаются по кругу, но я неизменно прихожу к одному и тому же выводу: неспроста он был, тот день, он заставил меня полностью изменить отношение к жизни. Жаль только, Сабине это стоило так дорого.
Вахид докурил трубку, громко прокашлялся и исчез с балкона.
— Принцесса… сможешь оказать мне услугу? Важную-преважную?
Хельга кивнула.
— На втором этаже, в дальней комнате стоит этажерка с разными безделушками. Там на верхней полочке лежат деньги, несколько купюр. Возьми их и купи, пожалуйста, розы, только выбери красивые. Отнеси их Фредерику, скажи, что они от меня…
.
***
Хельга шла по аллее, ведшей за город. Мимо проезжали машины и велосипедисты. Вдоль пешеходной тропинки время от времени попадались пустовавшие скамейки: до близлежащих жилых кварталов было далековато, непонятно, для кого эти скамейки вообще поставили. Хельга думала о роли случая в жизни: как вдруг все может перевернуться вверх тормашками, а ты в этом даже не виновата. Или все-таки виновата? Ну уж Сабина точно не виновата в том, что дети отпустили шарики в салоне автобуса… Но, может, она виновата в чем-то другом?.. Голова от этих размышлений шла кругом.
Хельге никогда раньше не приходилось общаться с человеком, совершившим убийство, пусть и неумышленно. Матильда была очень приятной пожилой женщиной, и все же… К тому же Хельга переживала, что оставила тележку с почтой — вдруг пойдет дождь? Брезент не защищал от влаги полностью, и газеты могли подмокнуть. Но главное, что ее смущало — она не сразу смогла нащупать причину этого смущения — Хельга не знала, как заговорить с мертвым. Матильда ведь просила не просто отнести цветы, а сказать, от кого они. Глупая затея. Хельга даже конфирмацию не праздновала в этом году, в отличие от большинства подружек, потому что не верила в воскресение, чудеса, загробную жизнь.
Она выросла в семье, где превалировали естественные науки. Черная дыра, темная материя, гены, проконсул как предок человека, архей, протерозой, палеозой, мезозой, кайнозой. Эти слова имели смысл, выстраивались в логическую систему. И вдруг в голову Хельги пришла мысль, от которой внутри все похолодело: что если две тысячи лет назад случился особый день? Перевернувший мир с ног на голову? Ведь перевернуть систему можно, не опровергая ее. Это не значит, что миллионов лет не было. Просто пришло время нового витка… И раньше все было неслучайно, а сейчас стало еще закономернее. Слышал бы папа, о каких глупостях она рассуждает…
Букеты приятно оттягивали руку. Хельга купила три, чтобы на кладбище объединить их в один большой. Поднесла цветы к лицу, вдохнула, но едва ощутимый аромат моментально был поглощен агрессивным запахом духов прошедшей мимо африканки. Она оставляла за собой длинный шлейф, проникающий в ноздри и дальше через них — в мозг. Прямо напротив входа на кладбище находился крематорий. Не доходя до него, Хельга свернула налево, в сторону южной часовни. Так сказала Матильда, и на плане при входе действительно все было четко обозначено.
Справа и слева от дорожки тянулись вечнозеленые хвойные кусты. В их глубине пел черный дрозд. На ближайшей развилке стояло богатое надгробье генерального консула Тейльмана, Хельге случайно было знакомо его имя: недалеко от дома, в котором она жила, был парк, обрамлявший пруд, а рядом с парком — красивое старинное здание, построенное генеральным консулом Тейльманом для масонских вдов. На особняке висела большая мраморная доска с благодарственной надписью.
От Тейльмана нужно было взять еще левее. Потом направо, на лиственную аллею, которая в октябре, наверное, станет багряно-коричневой. Хельга прошла мимо могилы с одинокой белой розой. Дорогу перебежала белка, позади осталась огороженная площадка с грудами камней, может, для каких-то кладбищенских нужд. Где-то здесь, наискосок через лужайку, по словам Матильды. И вот он, небольшой камень в траве. С надписью «Покойся с миром. Фредерик Хольте. 1942 — 2017».
Березы заколыхались в вышине от ветра. Огромная ива качнула тяжелыми ветками. Запахло грибами и мхом. Хельга осторожно, чтобы не исколоться, развернула букеты, сняла полиэтилен и резиночки, стягивавшие стебли роз. Соединила букеты в один. В кроне ивы тенькала какая-то пичуга. Хельга достала из кармана айфон, открыла программу — определитель птиц, включила диктофон. Пеночка-теньковка. На самом деле Хельга просто хотела оттянуть момент, когда нужно было сделать обещанное — заговорить с умершим семь лет назад человеком. Она положила цветы на могилу, потом ей показалось, что положила неправильно, бутонами в ноги. Снова подняла и переложила наоборот. Ей было не заставить себя. Правда, глупая затея. Она и с куклами никогда не разговаривала, когда была маленькой. Что за вздор — разговаривать с куклами, они неживые.
Хельга вышла на дорожку, Фредерик и сам догадается, от кого цветы, не так это и сложно. И всё-таки… Она обещала Матильде. Хельга развернулась и вернулась через лужайку к могиле. Она знала, что скажет. Слова пришли сами как-то вдруг. Хельга села перед могилой на колени и негромко произнесла:
«Привет, Билле. Я принесла тебе цветы от Марты…»
.
