У Дмитрия Брисенко прекрасное чувство юмора. Это тот юмор, который я люблю. Над ним не смеёшься, надрывая живот (хотя над некоторыми местами я хохотал в голос). Он как-то спокойно тебя веселит, помогает принять абсурдность бытия, которую сам автор, кажется, принимает с лёгкой усмешкой.
Подборку мы собрали ещё до чумы, но сейчас, когда у нас на глазах «разрывается оболочка обыденности», актуальность этих странных текстов для меня удивительным образом возросла (вы здесь даже найдёте «Конец потребления» – то, что нам пророчат по окончании пандемии). Реальность за короткое время умудрилась обскакать их на бледной лошади. Там, где у Брисенко уютный, почти домашний абсурд, в жизни уже дурной сон.
Но, что особенно дорого, за комичными и фантастичными вещами то тут, то там проступает настоящая поэзия обыденности. Увидеть красоту заката способен каждый, а разглядеть её в повседневности – удел немногих. Мне, например, дорог мальчик, который «устал караулить чемоданы и пустил в плаванье вдоль бордюра горелую спичку». Как Дмитрию Брисенко удаётся всё это – абсурд, уют и красоту – соединить, для меня загадка.
Евгений Сулес
Дмитрий Брисенко — поэт, прозаик. Родился в Великих Луках. Жил на Урале и в Подмосковье, учился в РХТУ им. Д.И. Менделеева. Публиковался в журналах «Волга», «Урал», «Русская жизнь», «Полдень ХХI век», «Новая Юность» и др., а также в нескольких антологиях современного рассказа. Автор книги стихов «Из всех орудий» (2019). Живет в Москве.
Дмитрий Брисенко // Без вести пропавшие
На самом деле всё просто
Нужно зайти в метро, спуститься на платформу. Там, среди толп людей отыскать одного или двоих. Их обычно больше и не бывает. Да, важный момент: лучше, чтобы это было лето. Летом их проще найти: они кутаются в тёплые вещи. Это может быть шерстяной свитер, или неопределенного цвета пиджак, на два размера больше, поверх водолазки, или любая другая комбинация. Некоторые носят пуховик. Ботинки на меху, вместо сандалий. Это не бомжи, хотя иногда они выглядят как бомжи. Точно не скажешь, но, по всей видимости, они не страдают от жары. Они не улыбаются. На их лицах застыла сосредоточенность и покорность судьбе. Такие лица бывают у людей, посвятивших себя какой-то идее. Я не знаю, что ими движет, но предполагаю, что их оставили здесь — и тут есть два варианта. Первое: они сделали какую-то ошибку, достаточно серьёзную, и их не забрали туда, куда зима уходит, чтобы потом, через три сезона, вернуться обратно. И в то же время ошибка не настолько серьёзная, чтобы расплавить их на летней жаре. Поэтому они до поры остаются в своей подземной тюрьме, которая только и может дать им немного прохлады в летнем пекле. Они сохраняют надежду, сурово и сосредоточенно ждут возвращения зимы. Тогда они смогут наконец выйти на поверхность города и смешаться с его жителями. И тут второй вариант: их оставили не за ошибку, нет. Их оставили наблюдать. Что мы тут делаем в межсезонье, как себя ведём, о чём разговариваем, что и как тут вообще происходит. Никто из тех, кто отступил с зимой, об этом не знает. Наблюдатели смогут отфильтровать нужную информацию из тысячи ежеминутно произносимых фраз. И эта информация поможет понять, что нужно сделать, чтобы зима больше не уходила. Где-то наверху будет принято решение «подправить имидж» зиме и жахнуть, наконец, климатическим оружием, а заодно сделать с населением что-то такое, не знаю, на уровне ДНК. Либо ещё что-нибудь. Я сам нормально отношусь к идее вечной зимы, и меня не пугает мысль о бесконечных продуваемых пространствах. Что до «наблюдателей», или, по другой версии, «провинившихся» — что-то в них вызывает во мне сочувствие. Когда я иду в метро, несу в руке небольшой кофр-холодильник. Внутри лежит замороженный в формочках лёд. Нужно видеть лицо «наблюдателя», когда я открываю кофр и протягиваю ему несколько прозрачных, холодных кубиков льда.
Kfnbybwf / Латиница
X`hn! Ye rfrjuj [htyf! FFF? uh`,fyfz kfnbybwf! Ytyfdb;e! <kby? xnj ;t ltkfnm-nj? yfgbcfk 30 cnhfybw? gjqle dsvtoe cdjq uytd/ Djn lbdfy? djn njgjh — ltkj cltkfyj/ Eaa? ytvyjuj gjgecnbkj/ Kflyj? lbdfy ,sk ujdyj/ Lbdfy ,sk uh`,fyjt ujdyj? [eq? gbplf? dc` hfdyj ‘nj ybrnj yt ghjxbnftn/ Kflyj/ Regk. yjdsq rhfcysq? xnj,s htpfk ukfp/ B r x`hne hfccrfp!
– – –
Я начал писать рассказ. Это была большая, захватывающая история про инопланетных захватчиков, древних богов и жителей подземных городов, там были погони и сцены переодевания тайных агентов, а главная героиня умела превращаться в бетонную стену. Довольно поздно я обнаружил, что не переключил раскладку, и это так испортило мне настроение, что я решил не писать дальше, а вместо этого пошёл в магазин и купил там новый диван.
Татуированные бляди
Это рассказ об обмане читательских ожиданий. В принципе, на этом можно и закончить, Буковски уже вышел за дверь и дым от его сигареты растаял. Но невозможно остановиться, когда рядом сидит такой потешный котейко! Рыжий, с голубыми глазами, хитро выглядывает из-под стола. Нужно успеть поймать момент и запечатлеть его. Вот, успел! Теперь я выложу фото в инстаграм, подобрав самый яркий фильтр. Сделано! Хотя позвольте, при чём тут «я»? У этого рассказа есть герой — вот же он, сидит за рабочим столом, под которым прячется котик. У героя на носу очки, он смотрит в монитор ноутбука. Скроллит страницу, там что-то мелькает, герой задумчиво произносит: «Татуированные бляди». Вообще говоря, если наш герой и был для чего-то создан, то лишь для этого момента, для этой фразы, а что там будет происходить с ним дальше, это уже никому не интересно, это всё за кадром истории. Котик призывно мяукает, герой наливает ему немного молока и медленно растворяется в воздухе, как дым от сигареты Буковски. Котик лакает молоко. В инстаграме уже 15 лайков. Через час их будет 227.
Дзен, или Искусство уборки
Восемь утра. Звонок в дверь. Открываю.
— Здравствуйте! — говорит Ольга.
— Здравствуйте! — говорю я.
— Как вы? — спрашивает Ольга.
— Бодрячком! — отвечаю я.
— Прекрасно, — говорит Ольга. — Поздно легли?
— Да нет, — говорю я. — Не очень.
На самом деле мы с женой заснули где-то в три ночи, но это не важно.
Мы проходим на кухню. Я беру с сушки свежеотмытую турку. Через пять минут мы уже пьём кофе, едим бутерброды с паштетом и сыром и ведём дружеский смолток: немножко о погоде, немножко о детях, немножко о планах — кто куда поедет отдыхать летом. Ольга поедет в Анталию, мы — пока не решили, куда.
Через час Ольга начинает собираться: ей ещё надо заехать к нашим знакомым, которые живут в другом конце города. Долго ехать.
Когда Ольга уходит, мы наконец выдыхаем. Кажется, всё прошло прекрасно. Раковина сверкает, на полу ни крошки, плинтусы отчищены, пыль вытерта, полы вымыты. Мы хорошо подготовились к визиту.
Познакомились мы полгода назад. Постепенно, шаг за шагом, наши отношения крепли, становились всё более дружескими. Теперь мы иногда даём Ольге ключи от нашей машины, покупаем билеты в кино и на театральные премьеры, позволяем даже жить на даче — сами редко там появляемся.
Память хранит воспоминания о первой встрече — и то чувство жгучего стыда, которое мы испытали, когда Ольга разбудила нас звонком в домофон. Жена проснулась с криком, я подскочил на кровати, затем, морщась от боли, — наступил на какую-то мелкую игрушку, побежал открывать дверь. Помню её «здравствуйте» и свою растерянность от вида разбросанных на полу вещей и общего беспорядка в квартире.
Читатель, конечно, давно догадался: Ольга — наша домработница. Да, таков наш нелёгкий выбор. Нанять домработницу — социально ответственное решение; не каждый может позволить себе такую роскошь, как генеральная уборка квартиры перед приходом клинера. Но наши с Ольгой отношения того стоят. Еженедельный утренний кофе у нас на кухне и беседы как бы ни о чём — не самая высокая плата за возможность практиковать осознанность. Ни занятия йогой, ни интенсивные медитации, ни чтение Алмазной сутры не приносили таких хороших и устойчивых результатов: за каких-то полгода мы продвинулись гораздо дальше, чем за десять лет беспрерывного, изнурительного поиска Пути. И, судя по всему, искать нам осталось недолго. Сатори уже где-то рядом. Я чувствую это по характерным предвестникам — что-то словно бы управляет мной, будто я проник в другую реальность; в голове всё чаще слышен как будто бы треск — это разрывается оболочка обыденности.
Нам хорошо и спокойно.
Без вести пропавшие
Вот жил на свете один мент. Молодой, академию закончил. И стал он расследовать исчезновения людей, которых в без вести пропавшие записывают. Отметил на карте адреса, где они жили, их маршруты, места, где их видели в последний раз. Густо изрисовал все линиями и точками. Смотрит он на эту карту и ничего понять не может. Неделя проходит, другая, никак не проясняется. Всматривается в карту до ряби в глазах. А ты же помнишь, были такие книжки с 3D-картинками? Там хаос из точек, и если на такую картинку долго смотреть, то из этой каши вдруг проступала объемная картинка! Люди, когда видели, звонили ночью друг другу и орали в трубку: вижу красивый парусник! У меня получилось! Вот так и с тем ментом. Он смотрел-смотрел в это месиво на карте и вдруг увидел то место в лесу, в котором все люди исчезали! Решил он туда пойти. Собрал личные вещи, сложил в рюкзак, смазал табельный «Макаров», взял две обоймы в запас, да ещё буханку хлеба и три банки тушенки. Пошёл в тот лес. Идёт, а там все гуще и гуще. Выходит вдруг на полянку. А там стоит такая железная хрень типа летающей тарелки! И светится, как дискотечный шар, и музыка какая-то весёлая, и ведут туда людей под руки какие-то переодетые в костюмы не-люди. А люди смеются, как в каком трансе! Тут заметили мента эти не-люди и давай палить по нему из лазеров. Ну, он тоже не промах, выхватил «Макарова», расстрелял все обоймы, даже подстрелил кого-то и побежал назад. Лазером ему вот только пол-ладони отхватило, в которой пистолет держал. Потом он начальству своему обо всём рассказал, а то его уволило за потерю личного оружия и перерасход патронов. Небось, нажрался, орало начальство, да руку-то по пьяни и оттяпал на лесопилке! Знаем мы, что в лес-то ты за дровами ходишь! Никто ему, конечно, не поверил…
Я стоял за круглым столиком в кафе. Внутри был полумрак, лампы на стенах горели в полнакала. В этот поздний час в кафе, не считая меня, был единственный посетитель. В какой-то момент он подошёл ко мне, вежливо предложил угоститься бутербродом с сыром (я отказался), после чего рассказал эту историю про мента. Но это был ещё не конец…
— А знаешь, зачем они людей на тарелки сажают? Они их как бесплатное топливо используют. Отлавливают тех, что любят поржать, после вечеров юмора и всякого там урганта и камеди клаба. Отводят в места дислокации тарелок (та, о которой я рассказывал, пряталась в глубине Битцевского парка), сажают на борт и врубают им нонстопом тупые приколы с Ютуба. Те ржут, а не-люди отводят их смеховую энергию в специальные энергетические резервуары для хранения. Потом бедолаги загибаются от нервного истощения, и их лазерами разносят на молекулы. Вот их никогда и не находят. Такие дела, брат. Дай, сколько не жалко, догнаться хочу.
Незнакомец протянул руку. На его руке не хватало четырех пальцев.
— Да, да. Всё верно: я и есть тот бывший мент. Не веришь?
Я выгреб из кармана всю мелочь, ссыпал на стол. Допил одним глотком кофе из стаканчика и ушёл.
Новогодняя
До Нового года минут сорок, пролетаем какой-то забытый километр МКАД, впереди пост ГИБДД, редкие в этот час машины резко сбрасывают со ста двадцати до восьмидесяти, потому что возле этого ГИБДД стоят, замерев, как на семейном снимке, четыре сержанта; впрочем, выясняется, что до машин им нет никакого дела; один из них, видимо, старший, осторожно обхватил руками китайский фонарь, наполненный горячим воздухом и готовый уже через минуту улететь в чёрное новогоднее небо; менты стоят небольшим кругом и завороженно смотрят, как на парадном кителе старшего переливаются багровые отблески и оживает, распрямляется волшебный китайский фонарь, и сейчас уже можно загадать желание; да, сейчас самое время загадать желание, за сорок минут до Нового года, пока красный огонь будет подниматься над забытым постом на МКАДе и улетать, оставляя в небе рубиновый след, в сторону Капотни, где ватный дым из градирен достигает стоп Феликса Баумгартнера, а жители смотрят на небо в поисках тайных знаков.
Якобы
Для того чтобы жизнь засверкала новыми гранями, достаточно знать, что «якобы» это просто несколько Якобов.
Всё дело в нашей неспособности к расстановке знаков препинания.
Верно так:
«Говорят Якобы: он уехал».
«Прочитал эту, Якобы, интересную книгу».
Очевидно, что мы имеем дело с некими обстоятельными, загадочными, возможно, историческими фигурами или целым сообществом людей. Но кто эти Якобы, зачем они — сие непостижимо. Мы уже пожившие и поглупевшие люди, и тут одна надежда на потомков, которым пока нет даже имени, назовём их пост-зумеры. Они разгадают.
Бабья доля
Многим известно выражение «бабья доля» — обычно под этим понимают что-то невообразимо тяжёлое и неподъёмное. Однако у этих слов есть и другой смысл, о котором мало кто знает. Бабья доля (baba beat) — это музыкальный термин, обозначающий действие дирижёра, во время которого он подаёт специальный знак оркестру, чтобы мужчины стихли и начали играть женщины. Придумано это было по аналогии с сильной и слабой долей, а впервые исполнено 8 марта 1929 года в Кёртисовском институте музыки (США). В архивах сохранилось несколько произведений с бабьей долей для струнного оркестра, их написал один малоизвестный чешский композитор в 30-е годы прошлого века и они редко исполняются. Чтобы послушать вживую произведения с бабьей долей, нужно знать точное время и локацию. Обо всём этом вы можете прочитать в нашей музыкальной афише. Оставайтесь с нами!
Аномальные овощи
Капуста в «Пятёрочке» столь велика, что её пилят на куски два здоровых мужика, вооружившись двуручной пилой. Я попросил взвесить килограмма два. Один из мужиков, тот, что постарше, глянул на меня хмуро и сказал, что два килограмма это вон огурцы, или помидоры, или кабачок, а им, чтобы отвесить мне пару кило, придётся выпиливать лобзиком до вечера. Пришлось взять самый маленький кусок, на десять кило.
Зато свекла такая мелкая, что, выронив случайно одну свеклу на пол, можно гоняться за ней по магазину весь день, а она будет ускользать и прятаться по щелям и под стеллажами.
Другие овощи, такие как лук, морковь, чеснок и картошка, размеров обычных и затруднений при покупке не вызывают.
Объяснительная
Сегодня утром, застилая кровать, я оказался в поле действия аномальных гравитационных сил, в связи с чем, будучи притянут диваном и не в силах освободиться, пролежал на указанном диване около двух часов. Не имея возможности контролировать так называемых детей и выполнять прочие возложенные на меня обязанности, читал книгу и потом ещё немного спал. Прошу исследовать данный участок пространства-времени на предмет наличия аномальной гравитации и других искажений физических законов нашего мира.
Конец потребления
Когда я был маленьким, я очень любил сахар. Я садился около сахарницы (то есть занимал позицию, точнее описываемую словом вокруг — к сахарнице было не подойти), брал Самую Большую Ложку и начинал есть. Родители не сказать что были в большом восторге от моего увлечения и всячески пытались меня от сахара оградить, рассчитывали минимально вредную дозу, вводили какие-то коэффициенты, составляли регламент потребления и делали массу других таких же бесполезных вещей.
Родители прятали от меня сахар, но я всегда его находил. Я был лучшим в мире сыщиком. Если же моя дедукция давала сбой, я включал Отвратительный Громкий Голос, и родители сдавались. Я садился вокруг сахарницы, брал Самую Большую Ложку… в общем, эта история длилась бы, наверное, по сей день, если бы не друг моих родителей дядя Лёня. Он-то и положил этому конец. Он сказал родителям:
— А зачем вы от Димки сахар прячете? Да дайте, пусть съест сколько хочет.
Был какой-то всенародный праздник, и дядя Лёня пришёл к нам в гости его отметить. Я тоже готовился отметить праздник, и слова дяди Лёни вызвали во мне священный трепет. Я стал носиться по дому и орать от радости.
Родители послушались совета. Это меня невероятно удивило, но я виду не подал. Мама выдала мне сахарницу, за ней Самую Большую Ложку… И я съел сколько хотел! И даже чуть-чуть больше. И потом ещё, совсем немножко. И потом, на посошок, самую малость, несколько крупинок. А потом понял, что больше съесть уже не смогу. Ни сегодня, ни когда-либо ещё. Это открытие сразило меня наповал, но я даже не мог толком выразить эмоции. Сидел и устало ковырял ногтем трещину на ободке сахарницы.
Я уже давно не ем сахар ложками, много лет, а Самая Большая Ложка стала самой обыкновенной, если только не потерялась при переездах. Но я хорошо помню тот день, когда не смог есть сахар.
Не прислоняться
Однажды я стал свидетелем курьёзного случая, который произошёл на Курском вокзале в конце 80-х.
Там, на привокзальной площади, были остановки рейсовых автобусов. И вот иду я как-то к горьковским электричкам, а прямо передо мной идёт враскоряку пьяненький дядька. В какой-то момент ему вполне понятым образом приспичило. А туалет один на весь вокзал, и поди ещё до него дойди. Нужда же, судя по ужимкам, на грани терпимого. В общем, огляделся дядя по сторонам и, не придумав ничего лучше, пристроился к задней части одного из автобусов.
А дальше происходит вот что: автобус тихонько отстраняется от дяденьки и уезжает согласно своему расписанию. И мужичок остаётся один, весь как на ладони. Потрясённый открывшимися видами, начинает беспокойно озираться, переступать с ноги на ногу, не находя однако сил досрочно закончить процесс.
Не понимая причин столь вопиющего эксгибиционизма, прохожие хмурят лица, убыстряют шаг, кто-то уже грозит милицией, а солидный господин в костюме и при галстуке даже взмахнул возмущённо портфелем!
Жертва жестокой коллизии тем временем пытается делать незанятой рукой объясняющие ситуацию пассы, но в силу описанных причин объяснения не получается, а выходит скорее наоборот, будто гражданин ещё и своевольничает. Ему бы помочиться по-быстрому, а он устроил посреди площади фонтан, да ещё и философствует!
Кончилось всё благополучно: дяденька, порядком намаявшись, наконец иссяк и нырнул в толпу, свидетели этой сцены зарядились впечатлениями на неделю вперёд (НТВ тогда не было), небольшой участок площади Курского вокзала засверкал как после дождя, а маленький мальчик, уставший караулить чемоданы, пустил в плаванье вдоль бордюра горелую спичку.
