Борис Кутенков: «В социальных сетях Людмилу после её ухода из жизни называли «королевой современной литературы», отмечали в ней «царственное» и «ахматовское». И в этих определениях есть точность — не сводящаяся к внешнему. Хранительница истории и вечности, какой была Ахматова по отношению к ушедшей эпохе, – вспомним «Поэму без героя»… Для нашей сегодняшней героини, видимо, такой эпохой были 90-е и, быть может, самое начало 2000-х — время, когда она (после уже сложившейся научной карьеры!) начала свою деятельность литературного критика; время, которое зафиксировала с такой любовью в многочисленных репортажах и статьях. И время, сравнения с которым в её личной картине мира не выдержало то, что наступило позже».
14 июля со дня ухода поэта, литературного критика, педагога Людмилы Вязмитиновой исполнилось два года. В преддверии этой даты мы обратились к некоторым друзьям и коллегам Людмилы и попросили ответить на два вопроса:
1. В чём, на Ваш взгляд, значимость поэтической, культуртрегерской, критической деятельности Людмилы Вязмитиновой? Какие из этих аспектов её работы оказались важны лично для Вас?
2. Какую роль в Вашей жизни сыграла Людмила Вязмитинова?
На вопросы отвечают Кирилл Анкудинов, Светлана Богданова, Дмитрий Гвоздецкий, Наталия Черных, Кирилл Марков, Евгений Абдуллаев, Клементина Ширшова, Ростислав Ярцев, Елена Черникова, Александр Марков, Анна Голубкова, Ольга Балла, Андрей Грицман.
Кирилл Анкудинов
(Поэт, литературный критик)
1. Я бы назвал Людмилу Вязмитинову «вечной спутницей». Были и есть люди, которые неотрывны от современной им литературы; эти люди всегда «в литературной ситуации», они создают летопись литературной жизни. Такие люди литературе нужны: ведь творческая среда эгоцентрична, она преимущественно состоит из самоутверждающихся эгоцентриков и потому ей недостаёт любви как стихии. Людмила Вязмитинова была воплощённая любовь, она любила литературную среду и самоотверженно жила ей. Я мог бы сравнить её с Авдотьей Панаевой; но это сравнение будет не в пользу Панаевой. Во-первых, союз Людмилы с Андреем Цукановым — редкий пример идеального «соединенья двух сердец» в современной богемной среде (у Панаевой, как известно, всё было неоднозначно). Во-вторых, Людмила отличалась удивительной выдержанностью и спокойностью нрава (чем Панаева, опять-таки, похвастаться не могла).
У Людмилы были две парадоксальные черты. Она совмещала чёткость индивидуальных суждений (любимая её фраза — «я не согласна!») с удивительной добротой ко всему (в первую очередь к тому, с чем она была не согласна). И ещё она сочетала довольно авангардные приоритеты в эстетике с традиционализмом в жизни и в быту.
2. Лично мне Людмила была необходима для процесса «синтетизации» моей картины мира. Когда я познакомился с ней, у меня было чересчур аналитичное мировидение, ему не хватало синтеза. Живое общение с Людмилой, а потом, после того как я покинул Москву, почтовая переписка с Людмилой, помогли мне обрести гармонию в себе.
Необходимо сказать о том, как мы познакомились. Людмила и Андрей пришли из «Лиги Литераторов» («Лилит») Ковальджи и Бунимовича в квартиру Алёши Корецкого, где из обломков «Лавстрита» (локации поздних хиппи) формировалось «Между-речье». Они были старше нашей «между-реченской» среды. И они по своему эстетическому настрою были радикальнее, левее нас. Ведь они были связаны с кругом Константина Кедрова, для нас мало приемлемым. Это было как если бы кубофутуристы (притом самые радикальные) явились бы в «Сердарду» к Пастернаку и Юлиану Анисимову (роль Анисимова оставлю за собой; Бобровым был пришедший к нам позже Данила Давыдов, а Пастернаком — конечно же, Корецкий, хоть он и не любит Пастернака).
Удивительно то, что Людмила и Андрей прижились в нашей среде с нашими заморочками и подводными течениями. Впрочем, они всегда были своими среди молодёжи всех времён (вплоть до нынешней молодёжи) и в самых контрастных себе литсредах. Говорю же — «вечная спутница». Всегда доброжелательная и всегда настойчивая — со своим «я не согласна». Наша футуристическая нянюшка (и бескорыстнейшая повитуха юных талантов). Её так не хватает нынешней литературе!
Светлана Богданова
(Поэт, прозаик, культуртрегер)
Людмила Вязмитинова для меня — поразительное явление. Помню её в Литературном институте, тогда она казалась странной и серьёзной, она училась на Высших Литературных Курсах, а там в студентах были уже взрослые люди с высшим образованием. Не чета нам, учащимся дневного отделения. А тут ещё — и критик, среди юных и не очень поэтов и прозаиков она выглядела чудачкой: как можно заниматься критикой, когда вот оно, настоящее творчество, живое, экспериментальное, бьющее через край! И как это можно осмысливать, каталогизировать, как можно копошиться в чужих буквах и жить этим?..
И всё же Люда и сама была поэтом, и это делало её взгляд особенным, умным, глубоким и на удивление экстравертным. У неё было острое чутьё на людей и на литературу, и она действительно видела коллег и жадно анализировала то, что они делали. Так, когда мы ещё только учились, она разглядела невероятный талант нашего общего с ней друга и моего однокурсника Данилы Давыдова. А вскоре обратила внимание и на мои труды.
У Люды была особая ниша в критике: она писала литературные репортажи, недаром Данила назвал её «хроникёром литературной жизни». Это — в предисловии к книге, обладательницей которой мне довелось стать: «Тексты в периодике. 1998-2015» (Москва: ИП Елена Алексеевна Пахомова, 2016). (Книгу можно скачать по ссылке: https://formasloff.ru/2022/06/16/ljudmila-vjazmitinova-teksty-v-periodike-1998-2015/. – Прим. ред.) Это издание Вязмитинова привезла на один из литературных вечеров и подписала мне. «Она очень тяжёлая, так что я её притащу, если ты точно купишь», — строго сказала она накануне. Я подтвердила желание купить книгу. Когда Люда её вручила мне, я была поражена: 770 страниц чистого текста с крошечным содержанием. «Как здесь не хватает библиографии и именного указателя!» — в сердцах воскликнула я. Люда вздохнула и покачала головой: «Ты хоть представляешь, какой это был бы титанический труд? Мне жаль на это времени и сил». И я понимаю, почему она так сказала. Эта книга полна ностальгических историй из жизни клубов и салонов, работавших в России и в Америке, в ней есть и репортажи с фестивалей, рецензии, и большие статьи, полные литературы, имён и всяческих рассуждений. Книгу можно читать с любой страницы: погружаешься, увлекаешься, и тоска отступает.
«Видимо, к настоящему моменту человеческое сообщество достигло состояния такой перепутанности добра и зла, как в умах, так и в сердцах, что нечто толковое о вечных вопросах можно сказать только позаботившись о сдержанности — как в чувствах, так и в выводах, как автора, так и его героев». (Из эссе «Травмы, печали, нежности», стр. 344 упомянутой книги).
Здесь же есть блок с фотографиями. На некоторых вечерах, которые Людмила запечатлела, мне довелось присутствовать, и так теперь славно вспоминать об этом, разглядывая прекрасные молодые лица моих коллег и знакомцев!
Последние годы жизни Людмилы мы много с ней разговаривали, она приезжала ко мне в гости, благо я жила в центре, и это было очень удобно. Помню её прогнозы и её трогательную уверенность в том, что она никогда не ошибается (впрочем, с этим я была согласна тогда и согласна и сейчас). Вот яркий пример: Вязмитинова была уверена, что возвращается эпоха магического реализма. Ещё помню, как мы бесконечно спорили, может ли творчество все-таки быть арт-терапией, может ли оно исцелять или это — чистая игра? Она уверяла меня в первом, я же стояла на втором. И сейчас, когда её нет и когда я так много стала общаться с начинающими авторами, могу сказать: Людмила, как и всегда, была права. Более того, мне и самой удалось однажды испытать целительную силу творчества, правда, играя в арт-терапию, ставя на себе очередной литературный эксперимент. Жаль, Люда этого не застала. А ещё мы с ней любили рассуждать о книжном рынке, о том, что издательства давно отошли от качественной интеллектуальной литературы и занялись литературой коммерческой. Люда говорила об этом с неизбывной грустью, я — с обычным для меня странным азартом висельника. Здесь — ничего не изменилось, и, если бы довелось мне теперь обсуждать эту тему с Вязмитиновой, уверена, наши интонации и наши тогдашние слова были бы повторены.
В этой крошечной памятной заметке я не буду говорить о личном, о том, чем Люда со мной делилась, доверяя мне как другу. Но лишь скажу, что она была очень тёплым человеком, очень умным и очень грустным. Я пыталась её подбодрить — на свой, должно быть, нелепый лад неофита, обнаружившего, что нет ничего ресурсного в долгой печали, что лишь короткая печаль может питать творчество. Но мне не удавалось сдвинуть её с, кажется, многолетней, плотной и глубокой грусти. Наверное, слишком мало общались для того, чтобы серьёзно влиять друг на друга. Но достаточно для того, чтобы чувствовать ценность этого общения. Которого мне теперь очень не хватает.
Дмитрий Гвоздецкий
(Поэт, культуртрегер, автор YouTube-канала «Dобыча Rадия»)
1. Вязмитинова-поэт, Вязмитинова-культуртрегер и Вязмитинова-критик одинаково важны и дополняют друг друга. Поэзия Людмилы Вязмитиновой незаслуженно обделена вниманием. К сожалению, это довольно распространённое явление: когда человек много и успешно работает с чужими стихами, окружающие забывают о его собственных. Лично я снова и снова возвращаюсь к её сборнику «Месяцеслов» и каждый раз нахожу в нём для себя что-то новое, а более позднее стихотворение «Небо синее-синее выжжет тебе глаза…» считаю настоящим шедевром.
Успех литклуба «Личный взгляд» говорит сам за себя. Вязмитинова была умным, талантливым культуртрегером. Её фестивали, творческие вечера и круглые столы неизменно пользовались успехом. Ей удавалось собирать вместе ярких и очень непохожих друг на друга литераторов и наполнять зал заинтересованными, благодарными слушателями. Именно у неё в литклубе состоялся мой дебютный поэтический вечер, за который я ей до сих пор благодарен.
Думаю, Людмилу Вязмитинову можно без преувеличения назвать одной из ключевых фигур в литературной критике рубежа XX—XXI веков. Мне бесконечно близко её мнение, что критик — это прежде всего не тот, кто говорит, что такое хорошо, а что такое плохо, а тот, кто занимается аналитикой. Погружает произведение в контекст, пытается понять, почему автор пишет именно так и как его творчество соотносится с событиями эпохи и творчеством современников. Я считаю книгу статей Вязмитиновой «Тексты в периодике» фундаментальным трудом, бесценным для любого, кто хочет разбираться в современной поэзии.
2. Для меня Людмила Вязмитинова была другом, наставником и первым человеком в литературном сообществе, который в меня поверил. Она помогла мне сформировать свой стиль, развить вкус, научиться ориентироваться в поэзии и понять, куда двигаться дальше. Если бы не Вязмитинова, я бы не издал книгу «Фосгеновое облако», изменившую мою жизнь к лучшему. Вспоминаю, как серьёзно и вдумчиво она вчитывалась в каждое слово, как глубоко погружалась в каждый текст. О таком чутком редакторе-составителе можно только мечтать. А её предисловие заставило меня взглянуть на собственные стихи совсем другими глазами и помогло мне найти ответы на многие вопросы.
Наталья Черных
(Поэт, прозаик, эссеист)
1. Отвечать мне сложно, так как Людмилу я знала примерно с 1994, а это другой мир, другие отношения и другая литература. Полагаю, людей, знавших Людмилу более 25 или 30 лет, осталось немного. Я бы назвала из сравнительно близких мне Бориса Колымагина, с которым Людмила по журналистским делам приятельствовала. Тогда Люда была литературным наблюдателем: чутким, дотошным, внимательным. Но и тогда у неё была слабость выискивать звёзд поэзии. Она действительно поэтолюбивый человек. Впоследствии её стремление найти и открыть новую звезду приобрело несколько истошный оттенок. Она рассказывала мне о том или ином деятеле с восклицательными знаками в интонации, но эти знаки, как правило, себя не оправдывали. Складывалось впечатление, что она говорит в одних и тех же выражениях о Ватутиной, Дане Курской, Чемоданове и ещё о ком-то. Хотя это было не так. Мне видится, что она была сильно разочарована и в процессе, возникшем после того, как Дмитрий Кузьмин перестал принимать активное участие в деятельности московского литературного сообщества, и в авторах. Сетевая составляющая, ставшая главной в этот период, сыграла как положительную роль, так и отрицательную, и, на мой глаз, больше последнюю. Иногда Людмила мне прямо говорила о разочаровании, но её природная витальность и эмпатия побеждали. Делала своё дело и зависимость от общения.
Людмила сделала скорее множество наметок, невероятно полезных и важных, чем создала нечто цельное и оригинальное. Это я сказала на основе опытов после её кончины. Эти небольшие и последовательные действия не дают полного представления о картине уже ушедшего литературного мира, но являются вполне информативными. «Тексты в периодике» во многом дополняют и расширяют горизонты, заданные невероятно тенденциозным учебником «Поэзия» (к которому мне сложно относиться всерьёз, но он есть, как множество других нелепостей в нашей жизни).
Статьи Людмилы и её рецензии ценны особенного рода наступательной эмоциональностью, которая читателя не задеть не может. Тут сказался огромный опыт как стенографиста, так и редактора: Людмила умела обратить внимание на явление. Другое дело, что явлений как таковых и не было, кроме разве что Кузьмина, Воденникова и Месяца. Поп-фигуры, типа Веры Полозковой и Ес Сои, не беру, это скорее люди шоу, впрочем, не бездарные.
Мне всегда симпатичны были стихотворения Людмилы. «Месяцеслов» я и сейчас считаю очень красивой поэтической книжкой.
Я редко видела Людмилу в десятых годах, мало знала о её жизни, чтобы говорить в том же стиле, в котором задан вопрос: аспекты деятельности и прочее. Людмила была уникальным литературным наблюдателем, и это для меня нечто цельное и достойное внимания.
2. Людмила в девяностые охотно писала о моей поэзии, в десятые она стала искать нечто новое и как-то мне сказала: «Ваши стихи слишком аристократичны, их не поймут». Мне часто не по себе было от проявлений её симпатии: бурной, наступательной. Но мы дружили, и я не помню, чтобы уж как-то совсем поссорились хотя бы на время. Думаю, она, как и некоторые литераторы, начинавшие в конце восьмидесятых и начале девяностых, не адаптировалась до конца в новых условиях. Ей было, видимо, не по себе, достаточно вспомнить, как она уходила в планшет и телефон. Но я рада, что её так любили и что она стала «литературной бабушкой», что ей очень шло. Она умела поддержать человека, однако и сама нуждалась в поддержке.
Литературное сообщество явление вязкое. Попасть туда можно, но вот выбраться почти невозможно. И исключить из него никого нельзя, даже при сильном желании. «Арион» не мог исключить «Воздух», а «Воздух» не мог закрыть «Арион». Это сравнительно недавние примеры. Например, мне сейчас не хватает фигуры вроде покойного Виктора Топорова, одиозного, но культурного и чуткого ценителя. Людмилу в настоящих литературных условиях я представить не могу.
Кирилл Марков
(Поэт, культуртрегер, куратор проекта «Библиотека поэзии»)
1. Людмила Геннадьевна, многогранный и энергичный человек, всегда поражала своей преданностью литературе, нет, Литературе с большой буквы, поэтому такое разделение по «отраслям деятельности» будет, конечно, условным — Вязмитинова творила процесс, с лёгкостью меняя ипостаси. Хотя, конечно, нужно сказать, что именно поэтическая её деятельность пострадала — но она всегда страдает в таких случаях, и не столько из-за самой «многостаночности», сколько из-за тотальной раздачи своего ресурса процессу. И под тотальностью я здесь подразумеваю полное отсутствие пренебрежения к тем или иным слоям/группировкам. Л. Г. было интересно всё — и творчество признанных фигур, и результаты крупных премий, и текущая обстановка в среде, и стихи условно начинающих автор_ок (если последние показывали готовность слушать и слышать).
Отдельной строкой выделю журналистскую деятельность Вязмитиновой. Не преуменьшая значение её статей после 2015 года, всё же в первую очередь назову сборник «Тексты в периодике» — уникальную летопись литературной жизни Москвы, по которой можно не только и не столько восстановить какие-то отдельные факты, сколько изучить общие векторы поэтической среды конца 90-х, 00-х, начала 10-х годов.
И всё же, будучи организатором, лично для себя я отмечаю именно культуртрегерскую деятельность Вязмитиновой, так как именно на своих мероприятиях она выстраивала мосты между разными социальными группами поэтов/критиков/читателей. Не берусь судить о схожих процессах сейчас — всё же поле претерпело значительные изменения — но тогда это точно было смелым шагом, для которого нужен был характер, сила не обращать внимания на пренебрежительное отношение некоторой части коллег и готовность следовать своим довольно немейнстримным идеалам.
2. Л.Г. стала одной из тех, кто привёл меня в литературу. В первую очередь это занятия в клубе «Личный взгляд», на которых я получал ликбезы огромной плотности – и для меня, на тот момент только заглянувшего в замочную скважину большой поэзии, это было настоящим кладезем информации: папка с заметками с занятий пухла на глазах. Приносило это и большое количество полезных личных знакомств, впоследствии отразившихся на моей поэтике и понимании поэзии вообще, — например, без Вязмитиновой я бы, скорее всего, не подружился с Ростиславом Русаковым.
Л.Г. поддерживала и мои культуртрегерские начинания, одной из первых откликнувшись на открытие Библиотеки поэзии и проведя там серию семинаров. И, что немаловажно, часто связывалась со мной узнать, как дела в моём проекте, давала советы и предлагала идеи или просто рассуждала о литературе.
Одна из её фраз (цитата неточная, но общий смысл, думаю, ясен) вдохновляет меня до сих пор: «Если человек в сложные и неясные времена — будь то лихие 90е или пандемия — имеет в себе силы заниматься не только выживанием, но и культурной деятельностью, значит, его действия, пусть и не сразу, пусть потом, в хорошие годы, принесут в разы больше результата в любимом и важном деле».
Евгений Абдуллаев
(Поэт, прозаик, член редколлегии журнала «Дружба народов»)
Если позволите, одним ответом — на два вопроса.
Вязмитинова-человек для меня неотделима от Вязмитиновой-критика. Общение дополнялось чтением её текстов, чтение — общением. Общение было не слишком частым; и чтение тоже — от случая к случаю. Но всегда важным.
С ней было хорошо и интересно говорить. Наши взгляды часто не совпадали. Но эти несовпадения никогда не выпирали. Было чувство согласия по каким-то базовым, основным для литературы вещам.
Людмила была очень литературным человеком, в лучшем смысле этого слова. Не отделяла личное от литературного, жила в современном литпроцессе, крайне плохо приспособленном для жизни. Как-то ей это удавалось.
Людмила была очень молодым человеком. Она мне долго казалась где-то если не ровесницей, то старше не слишком намного. Не потому что молодо выглядела (не выглядела), а в силу какой-то внутренней, неперегораемой юности. Потом с удивлением узнал год её рождения, 1950-й. Поколение моих родителей, выходит так.
Может, это оттого, что в нашу первую встречу, на конференции Фонда Достоевского в 2004-м, слушая каких-то дико замшелых докладчиков, шёпотом сказала: «Я бы старше сорока сюда вообще никого не пускала…». Не помню точно саму фразу, но точно в этом духе. Самой Людмиле, разумеется, тогда было гораздо больше. Но речь шла не о паспортном возрасте. Придя в литературу в конце 80-х, она по духу была ровесницей двадцатилетних, заявивших о себе тогда же. Руслана Элинина, Андрея Урицкого, Дмитрия Кузьмина, Игоря Сида, Германа Лукомникова (тогда ещё «Бонифация»)…
И этот молодой дух она как-то ухитрилась (хотя к Людмиле этот глагол подходил менее всего) сохранить. В своей организаторской, преподавательской, литературно-критической работе. Особенно — в последней. Почти все из литкритиков призыва 90-х к середине 2000-х перестали выступать в этом качестве. Людмила продолжала.
Чувствовалось, что с годами — и болезнями — ей это даётся тяжелее. Но до середины десятых её рецензии исправно выходили в толстых журналах и сетевых изданиях. В 2016 году издала свой объёмно-итоговый сборник, «Тексты в периодике. 1998 — 2015». Но и позже активно участвовала в разных литкритических дискуссиях. Последний раз мы с ней встречались как раз на одной из них, 4 апреля 2019 года, в её литературном клубе «Личный взгляд». На круглом столе с печальным названием «Ранняя смерть поэта: границы понятия».
Её смерть не была ранней. Но оттого не менее утратной. Она знала много и многих; умела и любила передать это знание молодым авторам. А её «Тексты в периодике» останутся одной из наиболее интересных хроник литературного процесса последних тридцати лет. Она не была его глубоким исследователем и не претендовала на это, но наблюдателем была отменным.
Она начинала как поэт, потом почти полностью сосредоточилась на литературной критике. Одно стихотворение, опубликованное в третьем номере «Ариона» за 1998 год, хотелось бы привести в завершение.
Чашечку чая?
Улыбнитесь…
Нет, это не борода Бога,
это дым из трубы промышленного предприятия.
Плывет аромат чая.
Стучит сердце.
Стучит компрессор за стеной соседнего здания.
Улыбнитесь…
Я вспоминаю (и, скорее всего, не я один) о Людмиле Вязмитиновой с улыбкой.
Как о тех спутниках, о которых, как и велел классик, мы не говорим «с тоской: их нет; но с благодарностию: были».
Клементина Ширшова
(Поэт, редактор портала Textura)
1. Критик, который методично создавал карту литературной жизни девяностых, а потом и двухтысячных годов, а затем находил точки соприкосновения между поколениями писателей, выявлял как железные закономерности, так и сиюминутные тенденции, — всё это Людмила Вязмитинова.
Меня всегда восхищало, что в любой ситуации, что бы ни происходило, какие бы новые авторы ни появлялись, какой бы информационный шум ни забивал уши и ни замыливал глаза, Людмиле всегда удавалось величественной птицей воспарить над всем этим, чтобы увидеть общую картину. И когда она с высоты своего опыта писала о современной литературе, говорила на выступлениях или в личных беседах, хаос развеивался, всё становилось на свои места.
Я говорю о критической деятельности в первую очередь только потому, что, на мой взгляд, самой Людмиле всегда были интереснее другие творцы, нежели она сама. Несмотря на свой аналитический склад ума, Людмила чаще всего была обращена вовне. И это отразилось в её стихах, в которых так много духовного и ещё — простого человеческого смирения. Но в своём качестве они при этом не теряют. Это учит тому, что внимание к другим может только помочь обогатить творчество, а не наоборот.
Рядом с Людмилой так, как ни с кем больше, ощущалось, что коллеги-литераторы — это наш дар, бесконечная сила и энергия слова, которую мы берём и делимся друг с другом и миром, это всё, что у нас есть. А значит, нельзя замыкаться, как это принято в двадцать первом веке, нужно взаимодействовать, культуртрегерствовать, делать литературу вместе. И, что бы ни происходило, обязательно присутствовать вот на этом знаковом мероприятии. И на этом. Даже если они проходят в один день, в противоположных концах города.
2. Людмила была для меня близким человеком, некоторыми вещами, которыми я могла поделиться с ней, я не могу поделиться больше ни с кем. Помню, когда мы впервые встретились много лет назад, то начали обсуждать современных авторов, посреди разговора она вдруг пристально посмотрела на меня, маленькую девочку в сарафане, и спросила: «Клементина, а что вы об этом думаете?» Я поразилась, как её может интересовать, что думаю я, такая молодая и такая пока ещё ей не знакомая. Но я тогда не знала, насколько для Людмилы интересны все люди и с каким безграничным уважением она относится к ним.
То, как Людмила воспринимала Другого, как она принимала все различия, странности, черты характеров самых разных людей, можно сравнить разве что с выдержкой буддистского монаха. Да, говорила она, этот человек так решил. Да, он так считает. Нет, никаких других вариантов не предусматривает. Необходимо смириться и принять это. Потому что Другой имеет право быть Другим. Это важное осознание, которое передала мне Людмила, я постараюсь пронести через всю жизнь.
Ростислав Ярцев
(Поэт, филолог)
Людмила Вязмитинова любила поэта Марину Цветаеву, не раз её вспоминала: и на «Полётах разборов», и в личных беседах. Для меня образы Вязмитиновой и Цветаевой во многом рифмовались. «Творец судеб и встреч» (как МЦ в своё время охарактеризовала Волошина), Людмила Вязмитинова, кажется, никогда не имела личных притязаний к чужим силам. Наоборот: она помогала аккумулировать другим их силы таланта, ума, человечности. Она была личностью неутомимой, щедрой, монументальной в готовности открывать других, выстраивать чуткие и любовные заметки о поэтах в анфиладу собственной жизни. Работа и была её жизнь: до последнего дня она держалась в мире лишь идеями новых проектов. Не думая о себе и не ища своего, она инвестировала жизнь в то, что принято теперь называть литературным процессом. Без неё он стал глуше и суше. Вязмитинова навсегда останется для меня и для всех, кто её знал, недосягаемым образцом служения общему делу. Где бы она ни жила (в Америке ли, в России), ею всюду двигало одно намерение: объединить коллег в тесный круг, связать этот круг неразрывной порукой добра и внимания. Чужих и неинтересных для Людмилы Вязмитиновой не было. Хочется помнить об этом даре и беречь его в себе.
Елена Черникова
(Прозаик, эссеист, культуртрегер, редактор портала Textura)
1. Людмила владела датчиками, настроенными на удивительное. Мне всегда нравилось смотреть, как эта женщина со странным взором, как бы огорошенным и одновременно понимающим всё, с неотмирным выражением лица, нетривиально одетая, смотрит на мир и видит его, мира, ежедневную нетривиальность. Это, на мой вкус, лучшее, что может характеризовать людей: умение смотреть и видеть.
Иногда Людмила заходила в мой Клуб «Творчество» (в «Библио-Глобусе», с 2011 года), но не за удовольствиями, как большинство, а по делу: кого-то найти, с кем-то договориться.
2. Её погубил не столько ковид, на мой взгляд, сколько внезапный ужас перед трансгуманизмом, обещающий человеку белковому, обычному, тёплому, пишущему стихи, например, бодрую помощь со стороны гомункулусов. Людмила сделала своё запоздалое открытие зимой-весной 2021 года, когда трансгуманизм уже сказал своё слово на территории Москвы. Людмила отозвалась крайне эмоционально. В тот год зимой мы провели в Библиотеке им. Ю. Трифонова клубный вечер на тему искусственного интеллекта, иммортализма, особенностей постчеловека (перечисляю малую часть позиций из длинного списка целей и задач трансгуманизма). В личной переписке мы договорились продолжить обсуждения и круглые столы, когда Людмила глубже и, может быть, спокойнее войдёт в тему. Мы хотели как литераторы, граждане, земляне выработать стратегию и тактику борьбы. Наивно, однако как мы без борьбы-то. Русские литераторы без борьбы немыслимы, сами себе нелепы…
Мои слова подтверждаются записью того вечера (я как автор множества текстов об ИИ открывала памятное заседание клуба). Происшествие в библиотеке может быть засвидетельствовано и Наталией Черных: она была в зале, а потом мы вместе шли к метро.
Такой взволнованной, в сильнейшем смятении, даже безысходности, как на вечере по трансгуманизму, я никогда Людмилу не видела. Умнейшая, чуткая, Людмила прежде многих почувствовала гибельность наимоднейших античеловеческих идей (в трансгуманизме почти никто, особенно из литераторов, разобраться не спешит, не может, не хочет, ведь слишком страшно, ведь всё былое отменяется).
Уходя домой с вечера, я тогда что-то уловила в её настроении. До июля оставалось несколько месяцев. Мы договорились держать связь и держать тему…
С уходом Людмилы Вязмитиновой я потеряла единственного (из числа литераторов) единомышленника, у которого была правильная реакция на действительную угрозу всему, что мы простодушно называем вечными ценностями.
Александр Марков
(Литературовед, доктор филологических наук, професор РГГУ)
1. Чем больше человек по прошествии лет удаляется от нас, тем больше мы видим вовсе не «масштаб» — этого бюрократического слова стараюсь избегать всеми силами. Я бы сказал, «охват», что-то вроде того, что подразумевается сказочным «Пойди туда, не знаю куда» — и маршрут в тридевятое и тридесятое царство уже проложен. Только Вязмитинова не просто идёт, а возвращается новым маршрутом, охватив все царства, встреченные и сбывшиеся. Когда мы разговаривали с Людмилой и читали её тексты при жизни, то казалось, что это просто точные формулировки о каждом отдельном царстве: таково сейчас поколение в литературе, таков жанр, такой смысл возникает при расположении слов или цитат. Но сейчас мы видим, что она проходила всякий раз большой и тяжёлый путь, и чтобы сказать о рифме или идиоме, она охватывала и другие царства, от внутренней речи до стиля эпохи. Культуртрегерская и даже кураторская деятельность для меня производна от этого огромного похода.
2. Наверное, Людмила больше повлияла на меня текстами, чем разговорами в библиотеках и на литературных вечерах, но это моя особенность, я люблю перечитывания. Казалось, условно интеллектуальная, «коммерсантовская» критика была всем хороша, вдохновляла и возвышала меня постоянно, но у Вязмитиновой была одна нота, которой не было в той критике. А именно — различение близкого. Критик-интеллектуал, увидев неточную рифму или странную внутреннюю речь, сразу пойдёт от этого либо к Андрею Платонову, либо к постструктурализму, либо к Сонтаг совместно с кураторством и этикой заботы, — и это хорошо, это создавало заинтересованность в современных мировых дискуссиях, чтобы говорить в мире после Примо Леви, Макинтайра и Зебальда, а не только после Ясперса, Поппера и Адорно. Но в сравнении со стремительностью такого перехода неспешность Вязмитиновой, которая различает между двумя неточными рифмами или двумя странными речами и покажет, что за этим стоит, например, разное «напряжение» или разная «целостность», даже разные образы «лучшего». Как целостность бывает разной? Как «лучшее» у одного поэта или даже в одном стихотворении бывает разным? — если бы постструктуралист говорил о Вязмитиновой, то было бы сказано о «поэтике оксюморона» или «имманентной критике в действии». Это уже не философия вовлечённости, а философия события, как разные события пережиты вроде бы в похожей поэтике. Вязмитинова никого не опровергала до конца, но без её дополнения история российской критики невозможна. Это необходимый шаг всей нашей литературы к мировой культуре.
Анна Голубкова
(Поэт, прозаик. соредактор журнала «Артикуляция»)
1. Только после ухода Людмилы Вязмитиновой стало проясняться истинное значение её личности и масштабы её деятельности. Она казалась неотъемлемой частью московской литературной жизни, но была по сути дела одним из основных её двигателей и даже, не побоюсь этого слова, душой. Все авторы некрологов и заметок памяти Людмилы Вязмитиновой упоминали, что свою работу в русской литературе она рассматривала как служение. И такое отношение привносило в эту жизнь, полную мелких склок и борьбы самолюбий, оттенок совершенно иного смысла. В любом совместном проекте с Людмилой Вязмитиновой ты ощущала, что делаешь не просто дело, а Дело с большой буквы. И этого её отношения очень и очень не хватает сейчас.
Как поэт она была очень скромна и только в последние годы, если правильно помню, стала больше выступать и подготовила книгу «Месяцеслов». Как критик Людмила Вязмитинова отличалась поразительной работоспособностью и невероятным интересом ко всем явлениям, которые происходят в литературе прямо сейчас. Она старалась ходить на все мероприятия и особенно на те, где читали молодые и ещё не известные ей авторы. Ее культуртрегерская деятельность объединяла людей, которые без неё, быть может, никогда не узнали бы друг друга. Более того, на всех своих мероприятиях Людмила Вязмитинова поддерживала очень комфортную, дружелюбную и демократическую атмосферу, и это помогло войти в литературу многим авторам, не готовым активно «толкаться локтями» в начале своего творческого пути.
Для меня Людмила Вязмитинова была важна как личность, которая превыше всего на свете ставит литературу. В силу различных причин общалась я с ней чаще всего как с критиком и культуртрегером, а о значении её поэзии задумалась только когда выделила в современном поэтическом творчестве отдельное направление религиозной поэзии. Произошло это в последний год её жизни. Сама Людмила к тому времени много интересовалась именно религиозной поэзией. Впрочем, она считала, что в любом хорошем стихотворении есть что-то божественное и что вся поэзия — это разговор с Богом. И через эту точку зрения прочитываются совершенно по-другому её собственные стихи.
2. Я познакомилась с Людмилой Вязмитиновой в мае 2005 года на конференции в Самаре, куда нас всех собрал Юрий Борисович Орлицкий. Конференция была посвящена современному литературному процессу. Людмила Вязмитинова сразу поразила меня огромными познаниями в актуальной литературе, своей демократичностью и постоянной готовностью к диалогу. Через некоторое время она уехала с мужем в Америку, и мне предложили поработать вместо неё в проекте, связанном с исследованием литературы конца ХХ века. Потом она написала несколько статей о моих книгах, сделав несколько очень тонких и важных для меня наблюдений. Во второй половине 2010-х годов, когда она снова вернулась в Россию, мы провели несколько круглых столов по критике, и это были очень интересные и многосторонние обсуждения. И ещё именно она сделала мне первый сольный вечер. Но дело, конечно, не в этом. Без Людмилы Вязмитиновой просто невозможно представить московскую литературную жизнь. И до сих пор, оказываясь на станции метро Менделеевская, я невольно думаю о том, что надо бы сходить на какое-то из её мероприятий, и тут же вспоминаю, что она умерла и никаких мероприятий больше не будет. Впрочем, и прежней литературной жизни в Москве тоже уже не будет.
Ольга Балла
(Литературный критик, редактор журналов «Знамя» и «Знание — сила»)
1. Прежде всего – её огромное, постоянное внимание Людмилы к современным ей (нам) литературным процессам, — намеренно говорю во множественном числе, потому что ей были интересны очень разные формы и уровни происходящего в литературе, — новое, возникающее, растущее. (Очень хорошо это сформулировал в своё время Илья Кукулин, говоря о созданом ею жанре аналитического репортажа: этот жанр, сказал он, — позволяет «говорить о литературе как о пространстве непредсказуемых событий».) Это же — и наиболее значимый для меня аспект даже не (только) работы её, но присутствия в культурном пространстве, — такому образцу, неустанным аналитическим усилиям в отношении литературной повседневности стоит следовать.
Важно ещё, что она в своём литературном клубе «Личный взгляд» сводила людей литературы, очень разных, в диалогическом взаимодействии, в обсуждении разных связанных с литературой проблем и не уставала повторять, как нужно такое взаимодействие. Как-то не очень многие нынче помогают людям слышать и слушать друг друга.
2. Пожалуй, как и было сказано в ответе на первый вопрос — роль одного из образцов, ориентиров, — которому в силу собственного душевного устройства я вряд ли могу следовать, но который необходимо держать в уме.
Андрей Грицман
(Поэт, главный редактор журнала «Интерпоэзия»)
1. Людмила — явление в русской словесности последних десятилетий. Будучи значимым писателем, она посвятила себя созданию полотна русской словесности конца 20-го — начала 21-го веков. В каком-то смысле её деятельность сродни подвигу Констанина Кузьминского, создавшего свою «Голубую лагуну» как многолетнюю хронику неподцензурной поэзии-литературы. Времена изменились, но по-прежнему требовался «живой разговор», живая летопись поэзии и литературы, выходящая за рамки самодовольного пыхтения «официальных» литературоведов и критиков в толстых журналах. Вязмитинова и создала этот жанр живой неофициальной хроники, результатом чего явилась её энциклопедическая книга-репортаж.
Она была неутомимым организатором литературной жизни, и, как всегда в таких случаях, вокруг нее собирались интересные, талантливые авторы, в основном молодые.
2. Людмила сыграла в моей жизни важную роль, пусть это звучит эгоцентрично, — она поняла меня и то, что я на самом деле делаю, пожалуй, лучше других. И объясняла мне это.
Светлая память!
