Давид Денисенко // Шалость

Давид Денисенко // Шалость

Мы открыли шампанское ровно в семь, как раз перед закусками. До этого время шло будто спотыкаясь, а все наши короткие разговоры сводились только к одному – томительному молчанию, в котором я даже умудрился найти что-то загадочное.
Первый бокал оказался тяжел, но после него, мне, безусловно, стало легче выносить ее присутствие.
Шампанское сделало ее добрее – мне даже удалось уловить улыбку на ее лице. Мы поговорили, наверное, обо всем на свете, каждый делая вид, будто никакой проблемы не существует, а эта встреча не что иное, как встреча старинных друзей, знакомых еще с самых нежных лет. Я смотрел на нее, видел ее нелепые потуги скрыть суть происходящего неуместными отвлеченными историями и чем угодно еще. Мне казалось, что я – последний человек на земле, который обязан находиться там, но смесь нерешительности с пламенным чувством долга перед всем человечеством делала свое дело, и я оставался на месте.
Нам принесли основные блюда, однако к еде я не притронулся, предпочитая просто наблюдать за тем, с каким аппетитом она ела. А затем я в очередной раз не смог сдержать себя и выпалил:
– Я тебя люблю.
Мне сразу же стало бесконечно стыдно, я хотел провалиться сквозь землю, сгинуть куда угодно, лишь бы не присутствовать при очередном своем собственном распятии.
Она, конечно, сказала, что мы все уже давно обсудили и не стоит поднимать эту тему вновь – к этому я был готов. Но затем она удивила меня чем-то новым:
-Посмотри, как хорошо я ем. Это потому, что мне все равно.
Ровно через мгновение ей стало неприятно от произнесенных слов, она даже хотела что-то сказать, но, быть может, поняв, что каждое следующее слово вряд ли сделает обстановку непринужденнее, промолчала.
Мы вновь надолго замолчали, ровно настолько, чтобы я, забывшись, опять начал пересчитывать ее родинки на лице, прямо как раньше, когда мы были на несколько лет моложе и на несколько слоев правды ближе друг к другу.
Я смотрел на нее и отторгал все очевидные намеки, что эта встреча для нас – последняя. Я всячески не хотел верить в свою беспомощность, продолжая подпитываться иллюзиями, что обступили меня, которым только этого и было нужно.
Я вспомнил о тех нескольких днях в Праге, о той игре, которую мы тогда затеяли: я спускался ночью вниз и становился как раз под окнами нашего номера, который находился на третьем этаже старой гостиницы, своими правилами и нравами своего персонала больше напоминавшей пансионат, сошедший со страниц романа девятнадцатого века. В кармане у меня были припасены несколько маленьких камешков; я никогда не отличался выдающейся меткостью, поэтому попадал в нужное окно не с первого раза. Она же после характерного звука неспешно подходила к окну и с прекрасно наигранным естественным интересом смотрела вниз. Мы никогда не могли сдержаться, поэтому всегда сначала улыбались друг другу. Затем она делала вопросительный жест рукой, предлагая мне начать.
Я же, не долго думая, во весь свой весьма громкий и неконтролируемый голос начинал горланить первую пришедшую на ум серенаду или же иную песню на тему любви. Продолжал я так ровно до тех пор, пока у кого-то не загорался свет в окне: тогда я со всех ног мчался к ближайшему дереву, чтобы переждать и зайти обратно в гостиницу только минут через двадцать. Портье вычислил меня сразу же, но так ничего и не сказал, ограничившись лишь порицательным взглядом.
Я вспомнил не только это за время нашего долго молчания: прогулки в холодные ноябрьские дни по парку, рядом с которым мы жили, вспомнил те книги, которые мы читали вслух, укутавшись друг в друга, я вспомнил даже практически все наши ссоры, которые я всегда считал гораздо большим даром, чем проклятием.
Это не могло продолжаться долго, и здесь я ей, безусловно, благодарен, потому что она взяла инициативу в свои руки, сказав, что ей пора.
-Поезд, ты помнишь?
Я помнил. Я помнил, что через пару часов от одного из перронов городского вокзала отойдет поезд, на который у нее был куплен билет. Она сказала, что уедет ненадолго, но я уже понимал, как все будет: она берет с собой небольшой чемодан на несколько дней, но вот эти несколько дней пройдут, а она все еще не вернется. Через некоторое время я получу от нее письмо с просьбой отправить оставшиеся вещи по указанному ниже адресу и больше никогда ее не искать. Адрес, конечно же, будет не ее, это наверняка будет адрес магазина или кафе, в котором она договорилась, что заберет вещи, предварительно взяв с хозяина слово, что он прогонит с порога всякого, кто спросит о вещах, о том, кому они принадлежат и где живет их владелица.
-Помню.
Я мгновенно оторвал свой взгляд от ее лица и начал искать в зале свободного официанта, чтобы попросить расчет.
-Мне надо в уборную. Я быстро.
Я встал со своего места и проводил ее взглядом. Потом достал из-под стола букет цветов, который все это время лежал на соседнем стуле и который она не заметила, потому что я пришел раньше. Я положил букет перед местом, на котором она сидела, затем рассчитался за наш ужин и стал ждать ее появления.
Она не сразу заметила букет, на ее лице появились одновременно улыбка и смущение.
-Я никогда не дарил тебе красные розы.
-Я знаю. Спасибо.
Все получилось совсем не так, как я задумывал, даже не так, как я ожидал и уж тем более не так, как я мечтал.
-Мы можем идти?
-Конечно.
Я подхватил ее чемодан, она не стала спорить. На улице было свежо, но совсем не холодно, в любой другой день я бы бродил по городу, вдыхая этот влажный морозный воздух и думая только о ней. Но не сегодня, сегодня она рядом.
Она сама поймала такси и уже хотела начать прощаться, но я попросил разрешения проводить ее до вокзала. Ей эта идея совершенно не понравилась, но она не смогла отказать мне.
Всю дорогу мы провели в полном молчании, также молча зашли в здание вокзала, также молча нашли нужный путь, где стоял ее поезд. Не знаю, о чем думала она, когда шла к своему вагону, я вот думал о том, что, возможно, завтра попросту могу не проснуться, что умру во сне от этой боли.
Мы подошли к двери вагона: она развернулась ко мне, взяла из рук сумку, переложив ее в левую руку, к цветам, стянула зубами перчатку с правой руки и протянула руку мне.
-Пора прощаться.
-Пора.
-Не переживай, я уезжаю на несколько дней. Мы, наверное, скоро увидимся.
-Наверное.
Я пожал ей руку. Она зашла в вагон и скрылась в нем, так больше и не посмотрев на меня. На часах было без двух минут девять. Эта пара минут пролетела мгновенно, поезд тронулся будто сразу же. Во мне все закипело, я чувствовал, что от меня уезжает вся моя жизнь. Единственное, что к моему удивлению меня успокаивало, был ее билет, который я крепко обхватил рукой в своем кармане. Я его вытащил из ее сумки уже на вокзале, пока мы шли к поезду. Я знал, что через десять или пятнадцать минут к ней подойдет контролер и любезно попросит предъявить билет. Она улыбнется ему и полезет за билетом в боковой карман дорожной сумки. Она не поверит своим глазам и проверит карман тщательнее. Затем она откроет основной отдел, невероятно смущаясь и смущая тем самым контролера – это будет, полагаю, мужчина среднего возраста, с седыми висками или же с полностью седой головой, у него будет небольшой живот и желтые белки глаз; он переведет свой взгляд на окно, но перед этим в сумке он успеет заметить кое-какие вещи, в том числе ее аккуратно сложенное белье.
Она будет говорить, что не понимает, куда мог деться билет, контролер тоже не поверит, что эта девушка, одетая в аккуратную дорогую одежду, наивно решила прокатиться до Будапешта без билета. Ему будет крайне неловко говорить это, но он предупредит, что ему придется высадить ее на следующей остановке, которая, как я полагаю, должна быть только через тридцать – сорок минут. Тогда она в отчаянии сделает страшную глупость – она предложит ему деньги, чтобы он от нее отстал. Контролеру, конечно же, это не понравится, он разозлится на эту еще сопливую нахалку и громко скажет, что лично вышвырнет ее на следующей же станции и выпишет штраф за безбилетный проезд.
Так и произойдет. Ее под руку выведут на перрон – люди тем временем будут таращиться из окон рядом стоящих вагонов, некоторые так и не смогут разобраться, что происходит, а другим будет стыдно за то, что они стали свидетелями подобного происшествия. Каково же будет ей самой в этот момент, подумать страшно.
На улице уже станет по-настоящему холодно, и ей, всю в слезах от обиды, придется чуть ли не бегом направляться к станционному зданию, чтобы поскорее найти туалет и умыть лицо, а еще спрятаться. Я думаю, она будет жадно пить воду прямо из-под крана, давясь ей, потому что вода помогает остановить икоту, которая у нее всегда появляется, когда она плачет.
Через пару минут она перестанет плакать, еще через десять – окончательно успокоится и будет готова к тому, чтобы выйти и поймать такси – она не решится ждать следующего поезда, она, конечно, захочет ехать в машине, пусть и с большой переплатой.
Уже в машине, когда водитель уложит в багажник ее сумку, а сама она сядет на заднее сидение, она подумает о том, что больше никогда не захочет увидеть ни меня, ни город, в котором я живу.
Я? Что я? Я уже давно ушел с вокзала. Хотел было пройтись да самого дома, но при одной только мысли об этом ноги мгновенно стали ватными, поэтому сейчас я в вагоне метро, совершенно один.