Сергей Иванович Алиханов — известный поэт и прозаик — деятельный участник литературного процесса последних пятидесяти лет, это значит, что многие открытия и превращения нашей литературы происходили у него на глазах. В повести «Родовое поместье», фрагмент которой мы публикуем, сюжет, как на гвозде, держится на условной фигуре толстожурнального редактора, пытающегося сохранить себя и своё детище в новых, «рыночных» обстоятельствах.
Презентации, интернет, новояз, семейные проблемы… Повесть написана саркастически, с большим знанием предмета.
Евгения Джен Баранова
Сергей Алиханов родился в 1947 году в Тбилиси. Окончил Грузинский институт физкультуры. Автор стихотворных сборников: «Голубиный шум», «Долгая осень», «Лён лежит», «Блаженство бега», «Где свет мелькал на сквозняке», «Мимолётный сентябрь». Романы, повести и рассказы печатались в журналах «Континент», «Дружба народов», в «Новой газете». Автор книг прозы: «Гон», роман, издательство «Книжная палата»; «Клубничное время», избранная проза, издательство «Терра». Двухтомник прозы — издательство «Астрель-АСТ». Автор слов известных песен: «Лунная дорожка», «На высоком берегу» (музыка Юрия Антонова), «Что тебе подарить?» (музыка Романа Майорова), «Мой ласковый и нежный зверь» (музыка Евгения Доги). Обладатель премии «Песня Года» за слова к песням: «Буду я любить тебя всегда» (музыка Игоря Крутого), «Воздушные замки» (Валерий Леонтьев), «Ты должна рядом быть» (Дима Билан). Песня «Ожившая кукла» на музыку Владимира Шаинского выиграла 1-е место на конкурсе в Сопоте в 1985 году. Выпущено более 40 миллионов пластинок, кассет и альбомов с песнями на слова Сергея Алиханова. Ведущий рубрики «Поэт о поэтах» в газете «Новые Известия». Академик РАЕН, вице-президент Отделения литературы. Член Союза писателей России.
Сергей Алиханов // Отрывок из повести «Родовое поместье»
Водитель Леша оказался прекрасным парнем.
В четверг чуть свет он примчался в Цуховку, помог погрузить вещички в такси. Потом и на вокзале в Кимрах вынес поклажу на перрон и сложил возле лавочки — контроллер на выходе пропускал таксиста служебным магнитиком.
Писатель же ходил взад и вперед со своей повестью, папка с рукописью в продуктовом пакете висела у него на левой руке. Виктория одновременно и гордилась, и ненавидела эту папочку, ради которой она тут месяц прослонялась, гуляя по деревне, где только в последние деньки на свет вдруг объявились старухи.
Как они ни торопились, на первую электричку все же опоздали, сели и стали дожидаться следующей.
Виктория, чтобы заполнить время, принялась опять пилить супруга:
— Я потратила уйму времени и сил, и все оказалось напрасно! Ты опять пролетел и с этой премией, как фанера над Парижем! Зачем ты меня опять просишь все прочесть, если потом меня ты не слушаешь, и столько наших трудов пропало зря! Как можно было о Государе Императоре писать — чтобы там в этой истории ни произошло: «Колян, красава, ловко перевел стрелки»!
— По-другому уже никто сути не уловит, да и просто не поймет. И тебе эта моя фразочка зацепила, и до тебя сразу дошло, что между нами, девочками, говоря, никакого «восстания декабристов» на самом деле не было, — стал оправдываться Цухов. — В питерских архивах я проштудировал множество допросов, доносов, рукописных записок, и поминутно знаю, что же в действительности происходило в день Переприсяги. В Зимнем Дворце собралось четыре тысячи гостей, среди которых был и наш Карамзин со старшими дочерями. Столы ломились от изысканных яств, разложенных во французские фарфоровые сервизы, за которые, кстати, казна рассчитывалась с этими французскими фабрикантами еще десятки лет. Из хрустальных бокалов потихонечку пили, а коронационные торжества все не начиналось. Как бы ты сейчас сказала: «Фуршет стал терять товарный вид». Время шло, а высочайшая пирушка все не начиналась. Нашего Коляна это взбесило …
— Опять тебе неймется! И в Кимрах дай только повыеживаться!
— Тогда, в начале 19-го века, в Европе уже издавалось множество газет, и все их номера, конечно, сохранились. Все газетные сообщения о событиях тех дней я переписал от руки, перевел, и все эти тетради тоже хранятся. Сталинские академики все произошедшее в тот день выстроили по своим кривым марксистским лекалам, а в наших ленивых головах только их вранье и осталось.
Сразу же по получении трагического известия о смерти на таганрогских маневрах Александра Первого, в Санкт-Петербурге был опубликован «Манифест о смерти императора Александра Первого».
— На каких еще маневрах? — удивилась Виктория.
— В которых участвовало 200 тысяч солдат нашей великой армии! Так вот, как только прибыл фельдъегерь с сообщением о смерти, вся Императорская семья тут же присягнула Императору Константину, а младший брат Николай этим же числом послал новому Императору личное письмо с изъявлением верности и преданности. Это письмо тоже было отправлено с фельдъегерем в Варшаву и тоже сохранилось!
Дворцовую Гвардию в Санкт-Петербурге привел к Присяге на верность императору Константину его младший брат Николай! Ту самую Гвардию, которую — по его кивку! — через неделю расстреляли!
Императору Константину присягнул Сенат, и Синод, и все высшие государственные чины. В тот же день и в Кремле Императору Константину присягнуло все московское дворянство.
Фельдъегерская служба знала свое дело — по всей Империи — на другой же день! — Императору Константину поклялись в верности армейские корпуса в Могилеве, армия Витгенштейна в Тульчине, многочисленные южные военные поселения. Все были построены и присягнули Императору Константину!
В Русской Церкви в Лондоне, в посольствах Амстердама, Парижа — во всех Посольствах по всей Европе присягнули Императору Константину!
Эти публичные и торжественные мероприятия радостно и весело приветствовал весь народ. И гвардейцы, и сотни тысяч солдат всех наших армий в полном спокойствии изъявили и преданность, и любовь Императору Константину!
Обо всех этих клятвах в верности было написано в английских газетах, и русские ценные бумаги на бирже Лондона, упавшие в цене после смерти Императора Александра, выровнялись и поднялись в цене.
— Уже и биржи тогда существовали? — изумилась Виктория.
— Да! И газеты, и биржи, и фуршеты — все уже было как у нас!
И вдруг через неделю — на той же Сенатской площади! — выстроили Гвардию, и стали её приводить — второй раз подряд! — опять к Присяге, которая, согласись, больше походила на измену. Тут случилась непонятка, и вышла заминка. Младший брат Николай, который несколько дней назад публично присягнул своему старшему брату Константину, пеший и простоволосый — без кокарды с золотыми галунами, в полной растерянности — один-одинешенек среди толп народа! — безо всякой охраны и без сопровождающих лиц, — метался по Сенатской площади. Никто Николая не трогал и не тронул, хотя все его узнавали!
И вот Колян — а он был тогда очень худой и выглядел сущим пацаном — набрел на какую-то приступочку. Он встал среди толпы на возвышение, из-за пазухи достал какое-то семейное письмо и принялся — на французском языке! безо всякого микрофона! — читать вслух, что Император Константин отрекся от Престола.
Ты только представь себе: гомон сотен и тысяч любопытных, в строю переминаются промерзшие гвардейцы. И какой-то парнишка — в лютый мороз и без шапки! — достает из кармана бумажку и сбивчиво читает вслух написанное на ней от руки! Даже те несколько человек, которые случайно оказались рядом, ничего не расслышали и не поняли, да и понять не могли!
Тогда, проходя мимо артиллерии, выстроенной тоже для Переприсяги позади пехоты, Николай повелел дать залп и кивнул. И мортиры произвели девять залпов в спину собственной Гвардии!
Множество гвардейцев, построенных на Сенатской площади, были сыновьями тех, которые заждались коронационного фуршета и как раз смотрели на своих детей в окна Зимнего Дворца!
Сыновья высокородных и высокопоставленных гостей были расстреляны прямо на глазах родителей, которые стали невольными свидетелями смерти собственных детей! Вот тебе и все «восстание декабристов», каким оно и было! Об этом и мой роман, а наше хитромудрое жюри на всякий случай его затоптало.
— В Гвардии служили сыновья тех высокопоставленных родителей, которые пришли на фуршет в честь Переприсяги? — уточнила Виктория.
— Да! Именно их поубивали! Я составил список фамилий семейств, бывших во Дворце и потерявших в тот день своих детей! Это самое чудовищное преступление во всей русской истории! Колян, фуршета ради, прикончил, превратив в кровавую кашу на Сенатской площади, 1500 человек!
— А все эти суды, сосланные декабристы и несчастные казненные?..
— Николай Первый вырос и воспитывался в Англии. После расстрела он сразу сообразил, что ему надо срочно как-то затушевать это кромешное кровопролитие в глазах европейских читателей. Вот Колян и «перевел стрелки» этими обманными допросами, судами, а потом и казнями.
Мнение же своих подданых его вообще не волновало. Все сообщения из России о судах, ссылках и казнях предназначались исключительно для читателей английских газет. Единственным же подписчиком всех европейских газет в России был сам Императорский дом.
И я теперь пролетел мимо премии, когда написал об этой кровавой расправе, чтобы наконец до всех дошло, что же на самом деле случилось в том «декабристском» декабре…
Послышался шум подъезжающей «Ласточки», и пассажиры поспешили к посадке.
***
С вокзала отправились на такси домой, чтобы в свой присутственный день Цухов успел и в журнал.
Выйдя из лифта, писатель выкатил «Олимпию» [речь идет о печатной машинке — прим.ред.] на каталке, взглянул в сторону свой квартиры и подумал, что они ошиблись этажом: у него двери темно-бордовые, а здесь — светло-зеленые, и возле дверей сложено множество каких-то картонных коробок.
Взглянув на цифру этажа, писатель убедился — это его квартира. Без спросу Вероника сменила входные двери!
Открыв одну из картонных коробок, Цухов увидел свои первые сборники рассказов, среди которых россыпью валялись старые записные книжки, с телефонами его молодости. Он тут же достал из ящика и раскрыл темно-синюю, любимую им когда-то записную книжку и стал с грустной улыбкой её перелистывать. За каждым телефоном являлись лица старых друзей, слышались их голоса. «Так вот оно, готовое оглавление моих будущих мемуаров!» — обрадовался Дмитрий.
— Господи! Что стряслось? — воскликнула Виктория, вытащив последнюю сумку из лифта. Она подошла к дверям и нажала на кнопку — звонок не звенел.
Тогда она выбрала на смартфоне имя падчерицы, сработал автоответчик, и в трубке зазвучал истерический голосок:
— Убирайся со своей дармоедкой вон! Вещички свои с лестничной клетки забери — или я вброшу их на помойку!
Виктория нажала на номер еще раз и дала отцу прослушать голосок дочери.
— Что же нам делать? — спросил писатель и положил записную книжку обратно в коробку.
— «Убираться», не вызывать же полицию — она ведь у тебя тут прописана.
— А сами мы куда?
— Назавтра я закажу грузовичок с грузчиками — перевезем все эти коробки в мою однушку. Квартиросъемщики все равно перестали мне нормально платить. Срочно их выселю.
— Дай-ка я со своего номера попробую ее набрать! — и Цухов прослушал запись автоответчика еще разок.
— Да, молодчина… Ничего не поделаешь. Поедем в редакцию — там все уже собрались. В моем кабинете и подумаем, и решим, что нам дальше делать. Надо будет не забыть и забрать рукописи, распечатанные для моих рецензий. А эту вот коробку с моими первыми сборниками давай прямо сейчас захватим с собой. Несколько книг сотрудникам подарю, а остальные пусть там пока полежат.
Нажав кнопку лифта, Цупов в сердцах подошел к новой зеленой двери, достал старую связку ключей и с размаха бросил на порог:
— Эх, да эх — все наш грех…
Опять загрузили вещички в лифт, вызвали такси и поехали в редакцию.
