В небольшом, но плотном рассказе Галии Аржухановой — проза на грани живописи, схоже с импрессионизмом, взгляд захватывает разрозненные детали, на выходе получается цельное полотно. Связующее звено — маленький мальчик, и даже в его пытливых глазах картина действительности упорно пытается распасться на куски. Чайки, кричащие на сумасбродного старика, «кислый запах одиночества», ваза, «которая не подходила ни к чему и потому почти всегда пылилась на антресолях». Мама. Понятно, со временем у малыша тоже появятся прошлое и одиночество, он что-то поймет и не захочет замечать. «Только упрямый парус все никак не давался — чернота прошлого так и проглядывала сквозь белила».
Михаил Квадратов
Галия Аржуханова родилась в 1981 году. Окончила физико-математический факультет Магнитогорского государственного университета, успешно защитила кандидатскую диссертацию в области математического моделирования. В настоящее время живет и работает в Перми.
Галия Аржуханова // Парус
Мальчик знал, что найдет ее здесь. Как всегда, ранним утром, в том же кафе. Мужчина вытер холеные пальцы салфеткой и что-то сказал, но до мальчика донеслось лишь неуклюжее «как-то так». Его собеседница убрала руки под стол, и все терла и терла ладони о зеленое платье, которое мальчик так старательно вчера выгладил. В этом платье мама напоминала ему вазу. Жестяную темно-зеленую вазу, которая не подходила ни к чему и потому почти всегда пылилась на антресолях. Но стоило кому-то принести цветы, и ваза оживала. И казалось уже, что это не ромашки жмутся друг к дружке на вечерней прохладе, а цветущие водоросли покачиваются в темных водах древнего озера. Вечерами, уходя на свидание, мама тоже оживала, а сейчас ремешок ее сумочки свисал к самому полу и маленький брелок с коричневым щенком, который мальчик купил на деньги для мороженого, весь покрылся желтым песком и будто погрустнел.
Мама так ни к чему и не притронулась. Когда они, наконец, скрылись за углом, чтобы потом разойтись по разным дорожкам, мальчик схватил коробку с пиццей со стола и рванул мимо официанта, вдоль закусочных, кофеен и ресторанов, побежал, оставляя на теплом песке отпечатки босых ног. Владелец кафе, сидевший тут же за столиком, молодой черноволосый мужчина, некрупный и небыстрый, лениво закурил, даже не думая окликнуть мальчишку.
Дощатые половицы поскрипывали, борта лодок неловко прибивались на миг друг к другу, совсем как двое на причале. Корабли, бледные призраки, были везде. Во всю даль, которую мальчик только мог себе вообразить, глядя на холст, ютились фрегаты, парусники, лодки и лодчонки. Каждый кусочек старого наброска, замеченный мутным взглядом художника, затушевывался полупрозрачной дымкой, и вот — еле уловимая мачта, плотный туман кормы, накренившийся штурвал, скорее угадываемый по чуть сменившемуся оттенку бледного, чем на самом деле изображенный дрожащей рукой. Только упрямый парус все никак не давался — чернота прошлого так и проглядывала сквозь белила.
— Чей это корабль ты все время рисуешь? — мальчик указал хрустящим бортиком на неудачный парус. Он разломил ароматное тесто, половину сунул в рот старику, вторую на лету подхватила крикливая чайка.
— Какого-то греческого героя. Имя забыл.
— Для сына это, — добавил старик. — Он обещал, что к тому времени, как я закончу, он уже вернется.
— Мама сказала, нет у тебя никакого сына.
Старик топнул ногой, но мальчик, казалось, не почувствовал кислого запаха одиночества. Здесь на причале, среди снующих рыбаков, снастей и чаек, только одиночеством и пахло. От старика же все чаще доносился аромат спиртовых красок и мелованного холста. А иногда, после теплых ночей — слежавшейся тины.
Вечером мальчик помог старику занести мольберт с инструментами в покосившийся деревянный сарай за доками. Старик помешкал немного, убрал со стола в карман выцветшую потрепанную телеграмму со словами «С пр..скоб.. ем со..бщаем вам зпт». Разлил по чашкам чай. Остатки пиццы выглядели уже несвежими и совсем не заманчивыми, но мальчик ощущал себя греческим героем, добывшим настоящее сокровище. Имя героя он еще не знал, но был уверен, что такой обязательно существует. Так это и продолжалось каждый вечер — старик смотрел в чашку, мальчик — на старика, мама в праздничном зеленом платье прогуливалась вдоль платановых аллей с новым знакомым, закончился август.
В спешке дешевые украшения складывались в вазу, ваза оборачивалась в зеленое платье, платья паковались в чемоданы, и мальчик нес чемоданы на пароход, куда им достались билеты за сносную цену, и не было ни единой минуты добежать до причала, где покрикивают чайки на сумасбродного старика.
Отгремели первые грозы, и за тысячу миль в совсем другом городе мальчик бежал, перепрыгивая лужи, к новому другу. В сарай к старику зашел молодой чернявый мужчина, некрупный и довольно ленивый, и, потушив третью сигарету, выкупил целый короб со свежими картинами. Одну, старую незаконченную с мрачным полотнищем вместо паруса, он убрал подальше, а совсем свежие повесил в своем кафе. На них все было как положено — небо синее, паруса белые и двое на причале, кормящие чаек.
