Немного теории
Дольник (или паузник) представляет собой стихотворный размер, в котором присутствует фиксированное число сильных, как правило, ударных слогов — так называемых иктов, а также один или два безударных слога между ними. По количеству иктов в строке обычно выделяют трехиктовые и четырехиктовые дольники, хотя бывают дольники и с большим числом иктов, о чём я расскажу дальше.
Возможность появления между иктами как одного, так и двух безударных слогов отличает дольник от строгих двухсложных (ямб, хорей) или трехсложных (дактиль, анапест, амфибрахий) размеров. При этом число безударных слогов между соответствующими иктами в разных строчках не совпадает, то есть носит плавающий характер, что отличает дольник и от логаэда, где количество безударных слогов между иктами чередуется по определенной схеме (иногда для обозначения последнего иногда применяют термин «логаэдизированный дольник»).
Плавающее количество безударных слогов между иктами позволяет отнести дольник к тонической системе стихосложения, которая, в отличие от системы силлабо-тонической, как раз и характеризуется фиксированным количеством иктов и произвольном количестве безударных слогов между ними.
Небольшое — один или два — количество безударных слогов между иктами позволяет отличить дольник от других представителей тонической системы, например, от тактовика — в котором количество безударных слогов варьируется от нуля до трех (если быть точным, обычно выделяют две его разновидности — от нуля до двух и от одного до трёх), а также от акцентного стиха, в котором количество безударных слогов между иктами может колебаться от нуля до восьми. Впрочем, встречается мнение, что стихи с нулевым количеством безударных слогов между иктами — это тоже дольник.
Жил-был школьник.
Типа чести невольник.
Сочинил дольник:
я вас любил.
И пошло-поехало.
А куда приехало?
Никуда не приехало.
Дождь. Нижний Тагил.
От порога до бога
пусто и одиноко.
Не шумит дорога.
Не горят фонари.
Ребром встала монета.
Моя песенка спета.
Не вышло из меня поэта,
чёрт побери!
(Борис Рыжий, «Петербургским корешам»)
В общем, с определением дольника всё непросто! Приведенная выше цитата из стихотворения Рыжего, в которой я позволил себе выделить гласные иктов, примечательна тем, что собственно дольником в нём является лишь последняя, третья (в приведённой цитате — вторая) строфа. В первых двух строфах мы видим тактовик с межиктовым интервалом от нуля до двух безударных слогов, в результате чего получаем быстрый жесткий ритм. В последней строфе количество таких слогов увеличивается до одного-двух, благодаря чему ритм становится более плавным, приобретает характер разговорной речи. Это и есть важнейшее свойство дольника, которым и написана последняя строфа. Хотя сам поэт, вероятно, относил к дольнику всё стихотворение целиком.
Еще некоторые исследователи считают дольник и тактовик переходными размерами от силлабо-тонической к тонической системе стихосложения, а единственным «чистым» представителем последней — акцентный стих. Есть и такие, которые вообще отказывают дольнику в праве на существование (А.П. Квятковский). В обоих случаях позиция аргументируется тем, что написанное дольником стихотворение подпадает под инерцию двух или трёхсложного размера и воспринимается читателем лишь как «неправильная силлабо-тоника». Но большинство исследователей всё-таки признают дольник как самостоятельное явление, отмечая его своеобразное звучание.
Первые шаги
До 20 века дольник как самостоятельное явление не выделялся, хотя литературной практике такой размер использовался. Некоторые современные исследователи находят дольники уже у Гавриила Державина. Правда, знаменитый державинский «Снегирь», обычно приводимый в качестве примера дольника — это скорее логаэд, а если и дольник, то логаэдический: безударные слоги в нём расположены по строгой схеме — 2-1-2, — поэтому образуется совершенно чёткий музыкальный ритм, как я подозреваю, совпадающий с ритмом военного марша, по звуковому рисунку которого Державин и написал своё стихотворение.
Чаще же всего в качестве первого дольника на русском языке называют сделанный в 1817 году Жуковским перевод стихотворения Гейне «Жалобы пастуха».
На ту знакомую гору
Сто раз я в день прихожу;
Стою, склоняся на посох,
И в дол с вершины гляжу.
Первое время своего рода дольники использовали в русской традиции как раз при переводах немецкой поэзии, откуда, вероятно, дольник к нам и пришел. Но так поступали не всегда — при переводе знаменитого «Лесного царя» дольник Гёте Василий Жуковский заменил амфибрахием. Другой дольник Гёте Михаил Лермонтов перевёл хореем (это гениальные «Горные вершины»). Примечательно, что цитата из последнего стихотворения отозвалась в приведённом выше стихотворении о дольнике Бориса Рыжего. Интересно всё же смыкается история.
Помимо переводов, дольник мог употребляться для имитации фольклорных текстов, с которыми он органически связан (именно от народных песен отталкивались открывшие дольник немецкие романтические поэты). В частности, к особой разновидности дольника может быть отнесён размер «Песен западных славян» Пушкина. Также дольник использовался для имитации античных размеров. Например, своеобразным шестиктовым дольником было принято передавать гекзаметр, как в приведённом ниже пушкинском двустишии.
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
Старца великого тень чую смущенной душой.
Под влиянием немецких романтиков дольник стал постепенно проникать и в лирическую поэзию, в частности, в стихи того же Лермонтова. У него есть несколько стихотворений с вариациями анакруз, то есть с варьированием числа безударных слогов перед первым ударным.
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Здесь, отталкиваясь от оригинала Гейне, Лермонтов создаёт фактически самостоятельное произведение.
Подобные эксперименты Лермонтова сейчас считаются предшественниками дольника. Далеко эти опыты не зашли, жаль, но ни одно из таких стихотворений не было опубликовано поэтом при жизни. Но любопытна сама направленность его экспериментов, этот интерес к тоническим размерам. Возможно, если бы не ранняя гибель Лермонтова, широкое распространение дольника в русской поэзии началось бы намного раньше.
Но случилось так, как случилось, и для 19 века появление дольника в поэзии носило, скорее, случайный характер, хотя исследователи находят дольники, например, у Федора Тютчева:
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.
(«Последняя любовь»)
Встречаются дольники и у Афанасия Фета:
Подкрался, быть может, и смотрит в окно?
Увидит мать — догадается;
Нет, верно, у старого клена давно
Стоит в тени, дожидается.
(«Свеча нагорела. Портреты в тени.»)
Несмотря на эти любопытные опыты, настоящий взлёт русского дольника был впереди.
Первая революция дольника
Взлёт популярности дольника произошёл в Серебряном веке, этот размер появился сначала в творчестве символистов — у Гиппиус, Брюсова, Бальмонта. Но настоящую революцию в этой области стихосложения произвел Александр Блок, у которого дольник стал чуть ли не основным поэтическим размером, начиная со «Стихов о прекрасной даме». У Блока преобладали трёхиктовые дольники, которые надолго стали основной разновидностью дольника в русской поэзии:
Вхожу я в тёмные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцанье красных лампад.
(«Вхожу я в тёмные храмы…»)
Встречались у Блока и четырёхиктовые дольники:
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
(«Девушка пела в церковном хоре…»)
Благодаря Александру Блоку дольник окончательно закрепился в русской поэзии. После опытов Блока он появляется в творчестве практически всех крупнейших поэтов эпохи — Кузьмина, Есенина, Цветаевой, Ахматовой, Маяковского.
Вскоре появились и теоретические разработки. Впервые понятие «дольник» использовал в 1918 году Брюсов в работе «Краткий курс науки о стихе», хотя значение термина тогда было иным. Фактически к дольникам Брюсов относил любые стихи, написанные в рамках тонической системы стихосложения. Современное же понимание дольника появилось во многом благодаря исследованиям Михаила Гаспарова, а также в работах по стиховедению великого математика Андрея Колмогорова.
Широкое распространение дольника было одним из важнейших итогов Серебряного века, видимым результатом свершившейся в этот период модернизации русской поэзии. По сути, это была своего рода поэтическая революция, революция дольника. Она совпала с революцией обычной, после чего дольник естественным образом стал восприниматься как поэтический размер революционной эпохи. Новое время заговорило на новом поэтическом языке!
Распространение дольника
В Сети ходит такой анекдот. Однажды Ахматова, показывая какое-то стихотворение, спросила у писателя и филолога Юрия Тынянова: «Какой в нём размер? Что-то никак не могу сообразить?». «Вообще-то, — чуть помолчав, ответил Тынянов, — в науке это называется ахматовским дольником».
Вне зависимости от того, насколько этот разговор имел место в реальности, он отражает тот факт, что уже в довоенной поэзии дольник не только закрепился, но и автоматизировался, и приобрёл индивидуальное звучание в практике разных поэтов.
Например, что такое тот же «ахматовский дольник»? В основе этого дольника лежит трёхстопный анапест. Отдельные строчки стихотворения могут быть, собственно, им и написаны. Но в части строк может «выпадать» какой-нибудь безударный слог, обычно — на второй или третьей стопе. Создавая узнаваемый «рваный» ритм.
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
(«Настоящую нежность не спутаешь…»)
Кроме «ахматовского», иногда встречается выражение «есенинский» дольник. Собственно, тот же трёхсложный анапест, в котором в отдельных строчках «выпадает» безударный звук, в основном на третьей стопе. Таким дольником написаны поэмы Есенина «Черный человек» и «Сорокоуст», многие стихи, особенно часто он прибегал к дольнику в начале двадцатых годов.
Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму всё заживет».
(«Все живое особой метой…»)
В этих дольниках слышен отзвук Блока, влияние которого и на Ахматову, и на Есенина признают многие исследователи. Этот дольник близок к силлабо-тоническим размерам и представляет собой «расшатанную» версию последних.
Но были поэты, которые «расшатывали» классические размеры гораздо сильнее. В их случае вообще стоит говорить не о применении дольника, а о суммарном применении разновидностей тонической системы стихосложения.
Так, Марина Цветаева примерно в 1915 году начинает обращаться к трехиктовому дольнику.
Легкомыслие! — Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мои вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
В «Поэме Горы» 1924 года она уже легко и свободно переходит с дольника на акцентный стих и на тактовик. Ниже — пример дольника:
Гора горевала, что только грустью
Станет — чтo ныне и кровь и зной.
Гора говорила, что не отпустит
Нас, не допустит тебя с другой!
Гора горевала, что только дымом
Станет — чтo ныне: и мир, и Рим.
Гора говорила, что быть с другими
Нам (не завидую тем другим!).
О поэзии Владимира Маяковского, честно говоря, удивительно говорить в контексте дольника, новаторство Маяковского во многом состоит в активном использовании акцентного стиха — резкого, лозунгового, митингового. Знаменитая «лесенка» Маяковского — это способ записи акцентного стиха. Для него обращение к дольнику было возвращением назад, практически к ямбам, которым он тоже иногда писал, поэтому дольники у Маяковского сравнительно редки. Даже стихотворение «Дней бык пег», которое сплошь и рядом приводится как пример дольника, представляет собой, скорее, тактовик.
Но иногда — в середине двадцатых — он использует и дольник. Преимущественно дольником написаны его «заграничные» стихи — циклы «Париж» (1924 – 1925), «Стихи об Америке» (1925 – 1926). Сами стихи приобретают характер таких «писем» из-за границы, иногда и в названиях фигурирует это слово — «письмо». Соответственно, как в любых письмах, в этих стихотворениях становится уместной «разговорная» интонация дольника, пригодная для выражения самых разных чувство. Например, по наблюдениям Колмогорова, в наиболее торжественных местах Маяковский применяет дольник, похожий на четырехстопный амфибрахий.
Любить —
это значит:
в глубь двора
вбежать
и до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова,
силой
своей
играючи.
(«Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви»)
Некоторое время тонические стихи, в том числе дольник, следуя Маяковскому, писали Сельвинский, Асеев, Кирсанов, но чем дальше уходила в прошлое революционная эпоха, тем больше советская поэзия вновь возвращалась к «гладкописи» и традиционным размерам.
…Совсем дольник, впрочем, не исчез. В сороковых-шестидесятых годах 20-го века пишет дольником «Поэму без героя» Ахматова:
Были святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,
По Неве иль против теченья, —
Только прочь от своих могил.
На Галерной чернела арка,
В Летнем тонко пела флюгарка,
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.
Но эта вольность уже воспринимается как исключение на общем фоне. Еще одним из таких исключений, уже послевоенных, была поэзия Бориса Слуцкого. Ниже ― из его стихотворения «Прощание», 1954 года.
Добро и Зло сидят за столом.
Добро уходит, и Зло встает.
(Мне кажется, я получил талон
На яблоко, что познанье дает.)
Добро надевает мятый картуз.
Фуражка форменная на Зле.
(Мне кажется ― с плеч моих сняли груз
И нет неясности на всей земле.)
(«Прощание»)
Творчество последних двух поэтов создало предпосылки для новой революции дольника.
Вторая революция дольника
Бориса Слуцкого считал одним из своих учителей Иосиф Бродский. Возможно, потому, что и сам под влиянием Слуцкого, Ахматовой и Уинстона Хью Одена, начал использовать дольники в своей поэтической работе, сначала трех и четырехиктные. Пример трехиктного дольника ― стихотворение «Рыбы зимой» 1959 года).
Рыбы плывут зимой.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
вечным путем
рыбьим.
(Рыбы зимой)
И тут мы подходим к самому важному! Как правило, когда говорят о дольнике, имеют в виду трех или четырехиктный дольник, но в конце 20 века Иосиф Бродский стал активно использовать пяти, шести и даже семииктовые дольники. Наверное, первым опытом было стихотворение «Памяти профессора Браудо» 1970 года.
Люди редких профессий редко, но умирают,
уравнивая свой труд с прочими. Землю роют
люди прочих профессий, и родственники назавтра
выглядят, как природа, лишившаяся ихтиозавра.
(«Памяти профессора Браудо»)
Сам Бродский отсчитывал изменения от стихотворения «Темза в Челси» 1974 года:
Эти слова мне диктовала не
любовь и не Муза, но потерявший скорость
звука пытливый, бесцветный голос;
я отвечал, лежа лицом к стене.
(«Темза в Челси»)
Впоследствии Бродский объяснял, что пытался добиться в стихе нейтрального звучания, похожего на звук метронома. Безусловно, где-то здесь подсознательно всплывает и всё тот же знакомый нам гекзаметр, который, как мы помним, в русской поэзии передавался шестииктным дольником, с его аллюзиями на высокую античную трагедию. Так или иначе, именно это, казалось бы, чисто формальное открытие и придало стихам Иосифа Александровича столь знакомую нам торжественную, стоическую интонацию.
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда ― все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос…
Конечно, о дольниках Бродского говорить можно долго. Эта тема достойна отдельного разговора. Размер его явно завораживал. Возможно, он размышлял и об его истории. Например, стихотворение «На смерть Жукова», написанное в 1974 году ― четырехиктовый дактилический дольник ― явным образом отсылает к стихотворению «Снегирь» Державина, с которого и началась наша статья.
Маршал! поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Всё же, прими их — жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.
(«На смерть Жукова»)
Как и положено подлинному революционеру, Бродский породил множество подражателей. В какой-то момент знакомая монотонная интонация звучала, казалось, практически везде. Возможно, эпигонов завораживало одно её звучание, а, возможно, хотелось просто примерить на себя образ её носителя ― хотя бы так.
Ясно одно. Как Блок в начале 20 века произвел революцию в русской поэзии, популяризировав дольник, так Бродский произвел революцию в конце 20 века, популяризировав дольник удлинённый. И в том, и в другом случае именно дольник стал основным революционным «орудием».
Промежуточные итоги
Впрочем, нужно отметить, что подражатели схлынули, а «удлиненный» дольник остался в творчестве ряда выдающихся поэтов.
Вот Олеся Николаева.
И убирая лишнее, сим обретаю навык
быть такой, как задумано, ― безо всяких добавок.
Это и называется, как я сейчас узнала,
«техникой сжигания жира без диет и спортзала».
(«Техника сжигания жира без диет и спортзала…»)
А вот Борис Херсонский, которого очень часто ― не по этой ли причине? ― упрекают в излишней схожести с творчеством Иосифа Александровича.
каждый из нас живет в одной из глубоких нор.
в частности, я живу в норе под названьем «игнор».
в глубокой теплой норе, с зимним запасом зерна.
ничего что земля черна, дорога в нору верна.
(«каждый из нас живет в одной из глубоких нор…»)
Вопрос, насколько эта интонация органична для них, а насколько вызвана знакомством с творчеством Бродского ― остаётся дискуссионным в литературной критике. Но, надо сказать, революция Бродского не была бы революцией, если бы его достижениями не воспользовались и другие поэты.
Хотелось бы отметить, что помимо традиции Бродского сохраняется и, скажем так, традиция Слуцкого. Присущий дольнику плавающий ритм сближает его с естественной разговорной речью, соответственно, он широко используется поэтами, которым необходимо создать этот эффект разговорной интонации. Например, дольниками написаны стихи ушедшего от нас в 2019 году поэта Евгения Карасева.
Я не ищу доли лучше:
понимаю ― все уже роздано.
Блуждаю по привокзальным улочкам,
памятным дышу воздухом.
(«Непреходящая симпатия»)
Вот Андрей Пермяков ― тоже разговорная интонация, но несколько иная:
Разговор затеялся смутный, чумной, конечно.
Сами бы ничего, но тут эта белая тётка…
В глубине разговора играет какая-то нежность,
Но далеко и очень, увы, нечётко.
(«Сонетное о пивной»)
Вот Сергей Круглов:
В Старом городе у слепого араба
Куплю, под палящим солнцем
Четыре часа проторговавшись,
Серебряную фигурку — льва, левиафана,
Царя Давида, играющего на арфе,
Чернёное маленькое сердечко,
Колечко с таинственной вязью,
Колокольчик цимцум, недреманое Око
(«В Старом городе у слепого араба…»)
Вот Антон Азаренков:
Как ветрено здесь, и как ни приду,
так светло и пусто. Пух на пруду,
корень оборванный у воды
и птичьи следы
(«Как ветрено здесь, и как ни приду…)
Очень разные интонации, разные поэтики. Хотя тяга к естественной разговорной интонации есть, пожалуй, у всех. Иногда это вызывает даже раздражение.
Нет равных ему в наречиях дольних,
безгласному, — люди на нём молчат.
Заткнись и ты, мой болтливый дольник, —
язык циклопов суров и свят!
(«Циклопов язык из одних согласных…»)
Это уже Максим Амелин иронически противопоставляет «болтливый дольник», по-видимому, столь любимой им одической традиции. А если серьезно, не хотелось бы, чтоб дольник «заткнулся». Он представляет собой хорошую альтернативу Сцилле несколько наскучивших размеров классической силлабо-тоники и Харибде безудержных поисков поэзии авангардной. Конечно, у нас в литературе не очень любят срединные пути и компромиссные варианты, но, представляется, что творческий потенциал дольника ещё далеко не исчерпан.
Сергей Баталов
Баталов Сергей Алексеевич. Родился в 1982 году. Лауреат «Илья-премии» (публицистика, 2011), шорт-листер Волошинского конкурса (критика, 2014), лауреат премии «Пристальное прочтение поэзии» журнала Prosōdia (2018), победитель конкурса эссе к 125-летию Георгия Иванова журнала «Новый мир» (2019). Публиковался в «Литературной газете», в приложении «НГ-EX Libris» («Независимая газета»), в журналах «Арион», «Новый мир», «Кольцо А», Homo Legends, «Волга», Prosōdia, «Лиterraтура», «Вопросы литературы», «Формаслов», в альманахе «Илья» и др. Живет в Ярославле.
